Мертвая сцена - Евгений Игоревич Новицкий
— Я умру счастливым! — так он мне и говорит.
И еще у Нестора было и остается желание умереть не просто, а с каким-то смыслом.
— Чтобы я хоть своей смертью чего-то достиг, — несколько раз повторил мне он.
Когда я поняла его и приняла его сторону, мы совместными усилиями выработали один сумасшедший (но восхитительный в этом сумасшествии!) план. Усилия, впрочем, были не особенно тяжелыми. У нас у обоих в голове сидела одна фигура — У. Именно ему мы решили отомстить. Наверняка посторонний человек осудил бы нас с Нестором, сказал бы, что мстить нехорошо, тем более что У. не сделал ничего такого, за что над ним следовало бы учинять расправу. Если рассуждать абстрактно, в доводах такого человека была бы своя правота. Но мы-то с Нестором — не в абстрактной ситуации. Мы прекрасно знаем У. — и знаем ему цену. У. навсегда испортил жизнь и Нестору, и мне. И при этом никому ничего не сделал хорошего. Даже все его фильмы — редкостная дрянь. Говорю так, несмотря на то что сама в них снималась. Просто потому, что это правда.
Конечно, У. можно было бы отомстить как-то по-другому. Не так, что ли, «жестоко» (но это опять же на сторонний взгляд), как мы с Нестором придумали, однако в процессе долгих рассуждений мы оба пришли к выводу, что никакого другого способа нет. У. ничем не проймешь. Можно было бы разве что убить его, но и я, и Нестор согласились, что подобная кара слишком легкая для У. Прежде чем он умрет, его надо полностью уничтожить — повергнуть в то же отчаяние, в котором так долго пребывала я. В такое же отчаяние, которое в итоге сделало невозможной дальнейшую жизнь для Нестора. И это все притом, что нас с Нестором никак не назовешь злыми, мстительными и уж тем более злопамятными. Напротив, мы оба с ним — мягкие, кроткие, зачастую безответные существа. Циничным, жестоким, злобным, завистливым всегда был как раз У.
И именно непоправимое столкновение с таким кошмарным человеком заставило нас с Нестором прийти к нашему формально кошмарному решению. Я никогда не думала, что буду в чем-то подобном участвовать. Я даже не играла никогда ни в чем подобном… Да что там не играла — я про подобное и не читала, и не слышала о таком! И вот теперь я с холодным и ясным сознанием готова к тому, чтобы вступить в опасную, рискованную затею со смертельным исходом. И дойти в своем замысле до конца.
То, что я сейчас напишу, может показаться страшным. Да и показалось бы таковым любому — кроме меня и Нестора… Словом, план наш таков: Нестор покончит с собой, а отвечать за его смерть перед законом будет У. Но даже такая месть, как мы опять же вдвоем согласились, была бы слишком малой расплатой для У. В конце концов, он всю жизнь живет в свое удовольствие. Так пусть хоть теперь пострадает по-настоящему!
Этот последний штрих в нашем плане принадлежит моему милому Нестору.
— Я знаю, чего он по-настоящему испугается, — в каком-то озарении сказал мой любимый. — Не обвинения в убийстве, не тюрьмы, даже не смертного приговора, а того, что его примут за меня. Вот что станет для него настоящим, всеобъемлющим, непереносимым ужасом!
11.4.62
Мы с Нестором поставили окончательную точку в разработке нашего плана. И хотя в соответствии с этим планом моему любимому придется умереть, я согласна с ним, что это будет не только красивая, но и необходимая смерть. Только так мы сможем расплатиться с общим предметом нашей ненависти. Мы обсуждали этот план во всех подробностях в течение пары часов. А потом занялись любовью. Еще никогда я не отдавалась Нестору с такой страстью. Несмотря на все то, что моему любимому пришлось пережить, в постели ему нет равных. Никакого сравнения с бесталанным и бесчувственным даже в этом отношении подонком У.
Мне уже даже не жаль, что наш с Нестором план велит мне пока не бросать У. То есть не то что «пока», а до самого завершения задуманного. Я научилась тихо злорадствовать в присутствии У. Не бессильно негодовать как раньше, а молчаливо потешаться над его ежедневными приступами мизантропии.
Вот сегодня этот горе-мизантроп в очередной раз разразился бранью по адресу очередных коллег, которые имели дерзость его «не уважить».
— Ты представляешь, какие подлецы! — заявил он мне с видом оскорбленной добродетели.
— Кто? — заранее усмехнулась я.
— Да твои дружки, — фыркнул он. — Лунгин с Нусиновым!
— Они вовсе не мои дружки, — ответила я. Но не с обидой, как раньше, а прямо-таки с улыбкой.
— Ну как же не твои, — продолжил свой привычный моноспектакль У. — Ты же их тогда зачем-то затащила к нам на ужин!
Я даже не стала напоминать, что идея с тем ужином была его собственная. Я всего лишь уселась поудобнее и принялась наслаждаться зрелищем его наигранного отчаяния. «Ничего-ничего, — думала я, мысленно потирая ладони. — Скоро ты испытаешь самое взаправдашнее отчаяние, да такое, какое тебе и не снилось».
— Подлецы! Подлецы! — бесился тем временем У., маяча туда-сюда перед моим лицом, сжимая и воздевая к потолку кулаки. — Они, видите ли, пишут только вдвоем! Ты ведь помнишь, как они мне такое ляпнули? При тебе ведь было!
У. ожидал какой-то моей реакции — и я ему небрежно кивнула.
— Так вот, — продолжал он, — а теперь я знаешь, что выяснил? Они, оказывается, в то же самое время, как мне об этом брехали, уже писали сценарий совместно с кое-каким, с позволения сказать, постановщиком! Знаешь, с кем?!
Я захлопала ресницами, изображая неведение.
— С Лариской Шепитько! — воскликнул У., видно, рассчитывая произвести этим сообщением на меня впечатление. — Вот так, моя милая! С дремучей бабищей они готовы корябать любую бессмыслицу, а со мной… Я тебя сейчас еще огорошу: знаешь, чего они там накорябали? Сценарий по повестушке Айтматова! Каково, а? Бездарь на бездаре сидит и бездарем погоняет! Полуграмотный казах и вздорная бабенка оказались твоим дружкам милее, чем я, первый кинорежиссер на «Мосфильме»!
— Киргиз, — негромко произнесла я, когда он наконец приостановился.
— Чего-чего? — непонимающе поморщился У.
— Айтматов — не казах, а киргиз, — так же спокойно пояснила я.
— Да хоть якут! — предсказуемо взорвался он. — Я тебе об
