Эллис Питерс - Послушник дьявола
Кадфаэль уже подошел к двери, когда Мэриет озабоченно окликнул его:
— Брат Кадфаэль… — и, когда тот обернулся, продолжил: — Ты не знаешь, что они собираются делать со мной потом?
— Во всяком случае, выбрасывать не собираются, — ответил Кадфаэль и, не видя причины скрывать планы, которые составлялись на счет Мэриета, поведал о них. Похоже, в этих планах ничто не изменилось. То, что он в безопасности, что его не прогонят, успокоило Мэриета, придало уверенности, умиротворило. Он услышал то, что ему было нужно. Но от этого он не стал счастливым.
Кадфаэль ушел обескураженный и потом целый день ворчал на всех, кто попадался ему на глаза.
Глава седьмая
Хью вернулся с торфяниковых болот в Шрусбери с пустыми руками и послал Кадфаэлю приглашение в тот же вечер прийти на ужин к нему домой. У Кадфаэля, безусловно, было основание, чтобы время от времени наносить такие визиты, поскольку Жиль Берингар, имеющий десять месяцев от роду, был его крестником, а настоящий крестный отец должен постоянно присматривать за тем, как растет ребенок. Физическое здоровье и неистощимая энергия маленького Жиля не требовали подтверждения, но Хью иногда в шутку говорил, что нравственные наклонности наследника вызывают у него сомнения, и, как большинство отцов, охотно и с гордостью повествовал об изобретательности сына по части злодеяний.
Элин, накормив и напоив мужчин и заметив опытным глазом, что веки ребенка начинают смыкаться, унесла малыша из комнаты и передала Констанс, преданной рабыне Жиля, которая была верным другом и служанкой самой Элин с ее раннего детства. Хью и Кадфаэль остались на время одни и могли обменяться накопившимися у каждого новостями. Увы, похвастаться особо было нечем.
— Люди, живущие возле болот, уверяют, что никто не встречал там чужого человека — ни жертвы, ни преступника. Однако факт налицо — конь дошел до болота, значит, и человек должен быть неподалеку. Мне по-прежнему кажется, что он лежит в одной из этих торфяных ям и мы никогда больше не увидим его и не услышим о нем. Я послал к канонику Элюару с просьбой выяснить, что было надето на Клеменсе. Наверное, на нем было приличное платье, а может быть, и драгоценности. Этого достаточно, чтобы привлечь грабителей. Но если дело обстояло так, то, похоже, это первый набег издалека, с севера, и очень возможно, что наши розыски прогнали разбойников, и какое-то время они не рискнут появиться снова. Ни один из путников больше не подвергся нападению в тех краях. Вообще-то чужаки сами находят свою гибель в болотах. Чтобы пройти там, нужно знать безопасные места. Насколько я могу судить, так и случилось с Питером Клеменсом. Я оставил там сержанта с парой солдат, и местные жители тоже начеку.
Кадфаэлю ничего не оставалось, как согласиться, что это самое вероятное объяснение исчезновения человека.
— И все же… Ты знаешь и я знаю, что если одно событие следует за другим, необязательно, чтобы второе вытекало из первого. Однако ум устроен так, что не может не связывать их. А здесь два события, оба неожиданные: Клеменс приехал и уехал, — четыре человека проделали с ним первый кусок пути и по-доброму распрощались, — а через два дня младший отпрыск этого семейства заявляет о своем намерении надеть сутану. Разумной связи здесь нет, но я не могу думать о каждом из них отдельно.
— Означает ли это, — спросил Хью прямо, — что ты полагаешь, будто мальчик принимал участие в убийстве и стал искать убежища в монастыре?
— Нет, — решительно заявил Кадфаэль. — Не спрашивай, что я думаю обо всем этом. У меня в голове — туман и смятение, но какие бы мысли ни скрывались в тумане — только не о соучастии парня в убийстве. Что побудило Мэриета уйти в монастырь, я понять не могу, но не соучастие в убийстве. — И хотя Кадфаэль высказал все так, как он действительно о том думал, перед его глазами опять возник брат Волстан, распростертый на траве, окровавленный, и застывшее лицо Мэриета — ледяная маска ужаса.
— Именно поэтому — а я с уважением отношусь к твоим словам — я не хотел бы выпускать из виду этого странного молодого человека. Так, чтобы в любой момент я мог схватить его, если потребуется, — честно признался Хью. — Ты говоришь, он должен отправиться в приют святого Жиля? На самый конец города, а рядом леса и открытые пустоши?
— Не бойся, — успокоил его Кадфаэль, — он не убежит. Ему некуда бежать. Какова бы ни была правда, собственный отец совершенно отстранился от Мэриета и откажется принять его. Парень лелеет только одну мечту — как можно скорее дать обет и покончить с этим, чтобы не оставалось пути назад.
— Значит, он ищет вечного заключения? Не спасения? — спросил Хью, с грустной и нежной улыбкой склонив свою темноволосую голову набок.
— Нет, не спасения, — мрачно произнес Кадфаэль. — Насколько я мог понять, он не видит для себя пути к спасению. Нигде.
Срок епитимьи закончился, Мэриет вышел из карцера, после холодной тьмы жмурясь даже от слабого света ноябрьского утра. Его отвели на собрание капитула, и он предстал перед суровыми лицами братии, чтобы попросить прощения за свои проступки и заверить, что осознал справедливость понесенного наказания.
Тихим голосом, спокойно и с достоинством он проговорил все, что от него требовалось, и Кадфаэль вздохнул с облегчением. От скудной пищи Мэриет похудел, и его лицо, до заключения коричневое от летнего загара, приобрело теперь оттенок темной слоновой кости, так как от природы кожа у юноши была бледной и краснела, только когда он приходил в ярость. Мэриет казался смирившимся, а может, он просто научился уходить в себя, так что любопытство, осуждение и злоба посторонних не могли тронуть его.
— Я хотел бы знать, что мне надлежит делать. Я готов точно все исполнить. Я в вашей власти, поступайте со мной, как найдете нужным.
По крайней мере, держать язык за зубами он умел, так как явно никому, даже брату Павлу, не проговорился о том, что Кадфаэль рассказал, как собирались поступить с ним в дальнейшем. Если верить Айсуде, он научился помалкивать с тех пор, как стал взрослеть, а может, и раньше — с того момента, как его детскую душу обожгло сознание, что старшего брата любят гораздо больше, чем его самого, и он стал проявлять непокорность и упрямство для того лишь, чтобы привлечь внимание тех, кто его недооценивал. Такое поведение только ожесточало родителей, и ему еще упорнее отказывали в ласке.
«И я смел выговаривать ему за то, что он поддался первому в жизни горю, — думал полный сострадания Кадфаэль, — а ведь жизнь мальчика была поистине несчастной».
Аббат был настроен крайне добродушно, он не стал поминать допущенные ранее Мэриетом ошибки и объяснил, что следует теперь делать.
— Сегодня утром ты будешь присутствовать вместе с нами на службе, — сказал Радульфус, — потом пообедаешь в трапезной вместе с братьями. А после этого брат Кадфаэль отведет тебя в приют святого Жиля, раз уж он понесет туда свои лекарства.
Это было новостью для Кадфаэля — он собирался в приют только через три дня — и приятным знаком сочувствия со стороны аббата. Брату, принявшему так близко к сердцу судьбу этого трудного молодого послушника, ясно давалось понять, что ему разрешается опекать его и дальше.
Выйдя из ворот вскоре после полудня, они зашагали рядом и влились в поток прохожих и проезжих по главной дороге предместья. День был мягкий, сырой, меланхоличный, и большой толчеи не было, но свидетельства человеческой жизни, кипевшей вокруг, встречались им все время: мальчик с мешком на плечах вприпрыжку несется домой, а по пятам за ним бежит собака; возчик направляется в город с напиленными в лесу дровами; старик, опирающийся на палку; две дородные хозяйки из предместья, спешащие из города домой с покупками, один из офицеров Хью медленно едет верхом в сторону моста им навстречу. После десяти дней, проведенных в четырех стенах тесной кельи при скудном свете лампы, Мэриет жадно вбирал в себя все окружающее, хотя лицо его оставалось серьезным и спокойным. От сторожки до приюта святого Жиля было около полумили, путь сначала проходил вдоль стены, опоясывающей территорию аббатства, потом через зеленый ярмарочный луг и прямо по дороге между домами с их садами и огородами; дальше жилье стало попадаться реже и наконец уступило место открытым полям. А вот уже видна низкая крыша приюта и невысокая башенка часовни на взгорке, слева от развилки дороги.
По мере приближения Мэриет разглядывал эту картину все с большим интересом, но без излишнего восторга, просто как место своего назначения.
— Сколько больных может здесь находиться?
— Одновременно двадцать пять человек, но их число меняется. Некоторые ходят из приюта в приют и нигде не остаются надолго. Другие приходят сюда уже слишком больными, чтобы двигаться дальше. Смерть прореживает их ряды, и новоприбывшие заполняют бреши. Ты не боишься заразиться?
