Наталья Александрова - Закат на Босфоре

– О Господи! – простонал Борис. – Аркадий Петрович, дорогой, да я же только что из России. И вы сами не далее, как два дня назад прочли мне длинную лекцию о том, что большевики победили по всей стране, что в Армении и Азербайджане власть перешла к Советам, и что падение меньшевистского правительства в Грузии – это вопрос нескольких недель! А большевики национализируют все нефтепромыслы, так что мое наследство – фикция!

– Все верно, голубчик, я от своих слов не отказываюсь. Но, как я уже говорил, нефтепровод Баку-Батум функционирует и будет функционировать, покуда порт в Батуме свободный. А у покойного Гаджиева был в Батуме свой собственный нефтеперегонный завод. И поскольку ситуация с батумской частью Аджарии далеко не ясна – вполне возможно, что турки заявят на нее свои права, – ваш завод имеет огромную ценность. И даже нефтепромыслы в Баку могут в глазах многих людей представлять большую ценность. Никто не знает, как долго продержатся в Закавказье большевики. А с их падением нефтепромыслы снова станут вашими. И вы становитесь для заинтересованных людей очень нужным человеком.

Горецкий посмотрел на ошалевшего Бориса и рассмеялся.

– Не беспокойтесь, голубчик, до нефтеперегонного завода дело не дойдет. Перед нами стоит одна локальная задача: выяснить, на какую могущественную державу работает прекрасная Гюзель. Она заинтересуется вами, как только узнает, что вы имеете отношение к нефти. Что же касается подтверждения того, что вы – наследник Гаджиева, то мы с мистером Солсбери в самом ближайшем будущем предпримем некоторые меры…

И вот сегодня утром на прогулке Борис вроде бы случайно упомянул в разговоре о своем нефтяном наследстве. Анджела куталась в манто – на улице было прохладно. Дул резкий ветер с моря, и ничего не было странного в том, что девушка попросила Бориса отвезти ее в кабаре – нужно, мол, репетировать новый номер. Борис непритворно огорчился, на что Анджела ответила, что сегодня вечером она не выступает, так что они смогут пообедать попозже, а потом…

При слове «потом» она так многообещающе улыбнулась, что у Бориса сердце вспорхнуло малиновкой. Он склонился к руке мадемуазель, чтобы скрыть довольный блеск в глазах.

Они пообедали в ресторане отеля. Более внимательный наблюдатель определил бы, что сегодня вечером Анджела выглядит задумчивой и только старается казаться веселой и беззаботной, но Борису в данный момент было не до таких тонкостей. Перед ним сидела хорошенькая молодая женщина, которая улыбалась и всячески давала понять, что он ей небезразличен. Чего еще можно было желать молодому здоровому мужчине, который больше полугода вообще не видел рядом с собой женщин?

В номере отеля у Бориса из головы вылетели англичане, нефть, полковник Горецкий… И теперь он лежал в блаженной истоме, сознавая, что вполне счастлив. Он уже погружался в сладкую дрему, и побежали перед глазами, как бывает перед спокойным сном, какие-то дома, замки, озера и сады, как вдруг Анджела спросила его полушепотом:

– Ты спишь, дорогой?

Как ни был Борис умиротворен, что-то в ее голосе его насторожило. Голос был слишком серьезный, в нем явственно слышалось напряжение. Борис не отозвался, только поворочался немного, якобы во сне. Анджела поцеловала его в лоб. Борис постарался дышать максимально ровно. Легкие движения рядом подсказали ему, что Анджела осторожно встала с кровати. Босые ноги неслышно ступали по ворсистому ковру, но вот слегка скрипнул стул, после чего Анджела испуганно затихла. Едва слышно звякнули пуговицы френча, который Борис бросил на кресло у окна.

Вот, значит, как. Стало быть, она роется в его карманах. И несомненно, она не собирается его обокрасть, ей нужно другое.

Борис сосредоточился на дыхании: что бы ни случилось, он должен дышать ровно, ведь он крепко спит. Анджела, надо думать, уже достала из кармана френча бумажник и теперь внимательно изучает его содержимое. Из документов там есть довоенный паспорт, а также та бумага, что выдали ему в штабе Русской армии уже здесь, в Константинополе. Есть и еще одна вещь – письмо, старое, истершееся на сгибах письмо якобы от его тетки Анны Николаевны Гаджиевой, присланное ею в Петроград в восемнадцатом году сразу после смерти ее мужа Бари Гаджиева. Письмо написано по-русски, так что вряд ли Анджела хорошо его поймет, но внизу есть несколько строк по-французски, и подпись очень разборчива. Письмо изготовил полковник Горецкий. Само по себе оно доказательством не является, но, как утверждал полковник, сможет кое-кого заинтересовать.

Но какова плутовка Анджела? Как невинно краснела, когда говорила, что не нужно подарков и что Борис не такой, как другие. А он-то, дурак, еще переживал, что девушку втягивают в сомнительную игру.

Борис отважился приоткрыть один глаз. Анджела увлеченно читала письмо. Он крепко зажмурился и забормотал что-то по-русски. Через секунду Анджела была уже возле него. Она обняла его за шею и повернула его голову так, чтобы он не заметил вывалившийся бумажник. Поцелуй был длинным и ошеломляющим. Последней мыслью Бориса было, что в нынешней его работе есть, несомненно, очень приятные стороны.

Глава восьмая

В ломбарде старого ростовщика,

Нажившего почет и миллионы,

Оповестили стуком молотка

Момент открытия аукциона.

Чего здесь нет? Чего рука нужды

Не собрала на этих полках пыльных,

От генеральской Анненской звезды

До риз с икон и крестиков крестильных.

Фома Степанович Сушкин всю жизнь страдал через свою доброту. Сколько раз, бывало, по своей доброте бесконечной давал деньги в долг под самые незначительные проценты… Конечно, закладец какой-то обязательно требовал, но ведь заклад – это такая штука… Его ведь еще продать нужно, а деньги – они деньги и есть… И никогда за это не видел никакой благодарности, да еще злые языки прозвали его «Фомой Неверующим».

Как-то дал взаймы вдове одной под залог кольца обручального – ребенку якобы на лечение, – да кто ж ее проверит, ребенку либо кому другому?.. Так ведь опоздала с возвратом, легкомысленная особа, он, конечно, колечко ей и не отдал. Такой порядок. Хорошее было колечко, бриллиант чистой воды. В ногах вдовица валялась, память, мол, о муже убитом. Но надо же и совесть знать. Долг, он ведь платежом красен, это всякому известно…

Потом, правда, дела плохо пошли. То тебе красные, то тебе зеленые – все норовят бедного старика ограбить, последнее отнять… Конечно, при белых поспокойнее стало, купил себе Фома Степанович в Ялте хорошее солидное дело. Так ведь не удержались белые, чтоб им ни дна ни покрышки! Еле успел бедный старик на пароход, почти ничего с собою не удалось увезти – только что бриллиантов сумочку да золотишка укладочку.

Здесь, в Константинополе, открыл дело – маленькую лавочку, кое-как перебивался с хлеба на квас… Тоже, конечно, и взаймы давал, если закладец хороший. Случалось покупал кое-что за полцены, но это уж как водится. Здесь только главное – в людях разбираться, а уж в этом-то Фома Степанович дока: человек еще в лавочку не вошел, а уж Фома Степанович знает: этому ни под какой залог давать нельзя, а этому – очень даже запросто, если, конечно, закладец стоящий.

Хорошие клиентки – дамочки, которые легкого поведения, певички всякие из кабаре, танцорки. Перехватит взаймы на несколько дней под какое-нибудь украшение, потом от полюбовника или другого кого денег получит и бежит, выкупает, на проценты не скупится…

Другой раз, бывает, офицер придет – лицо бледное, под глазами синяки, – сразу видно, кокаинчиком балуется или морфием. Занюханный уже… А кокаин-то дорог! Заложит портсигар золотой или перстень фамильный. Тут уж надо ухо востро держать: кокаинист – человек опасный. Зато если залог хороший оставит, почти наверняка за ним не придет: или сам застрелится, или его кто убьет.

А уж если приходят дамы из благородных, эмигрантки обнищавшие, тут дело можно сказать наивыгоднейшее. Принесет такая колечко, либо брошечку, а сама-то как тень, одни глаза на лице остались. И говорит тихо, все больше в пол смотрит. Сколько денег ни дай под залог – она всему рада, потому что голодная. С таким залогом Фома и срока не ждет, потому что точно знает – не придет дама выкупать, неоткуда ей денег взять, разве что совсем отчаится и на панель пойдет. Но эти-то, из благородных, не все на панель соглашаются, иная предпочтет с голоду умереть под забором где-нибудь.

Квартиру Фома снял хоть с виду и незаметную, но двери, да и замки в них крепкие поставил. Нанял в услужение турчанку Фатиму – совсем глухая старуха, но дело свое – убрать там, бельишко постирать, обед приготовить – справно. И двери открытыми никогда не оставит – понимает, что у хозяина дела деликатные, ценности в доме немалые, осторожным надобно быть.

Так, потихонечку, коммерция движется. Ему, Фоме-то, старичку богобоязненному, много и не надо. Ест он мало, одевается скромно, бедно даже. А денежки-то копятся, и уже скоро можно будет какое-нибудь дело открыть крупное…