Игорь Пресняков - Роковая награда
– Пожалуй, – согласился Рябинин и проверил револьвер.
Прицелившись в сосну неподалеку, он размеренно разрядил барабан.
– Все ясно, – сказал Андрей, выбрасывая гильзы и передавая «наган» Кириллу Петровичу. – Уступаю право первого выстрела старшему и хозяину, – он шутливо поклонился.
– Спасибо. Иван, патроны! – скомандовал Кирилл Петрович.
Михалыч преподнес зарядную коробку. Ловко снарядив барабан, Кирилл Петрович взвел курок, прицелился и начал стрелять. Полина побежала оценивать.
– Девять, восемь, опять восемь, остальные – в яблочко! Шестьдесят пять, папа! – крикнула она от мишени.
Рябинин получил оружие, перезарядил револьвер. Полина вернулась за линию.
– Ну, Андрей, ваш выход, – негромко проговорила она.
Тот взвел курок и начал стрелять с небольшими интервалами. Закончив, Андрей обратился к Полине:
– Рефери, огласите итоги!
– Я тоже взгляну, – сказал Кирилл Петрович.
Рябинин следил за обсуждением результатов.
– Две девятки, Андрей, остальные мимо! – крикнул Кирилл Петрович.
– Не совсем так. Пять пуль ушли в уже пробитые отверстия. Так что – шестьдесят девять, – уточнил Андрей, передавая револьвер Михалычу.
Полина подбежала к Андрею.
– Метко стреляете, поздравляю! – восхищенно сказала она.
– Метко – не то слово. Превосходно! – приближаясь, поддержал дочь Кирилл Петрович. – Гляди-ка, Иван Михалыч, каков!
– Сила! – пробасил Михалыч.
– Не предполагал, что так хорошо получится, – пожал плечами Андрей. – Обычно из «нагана» бью не больше шестидесяти семи. Мой конек – «браунинг», на пистолетах я был лучшим в дивизии.
Вся компания пошла к дому. Кирилл Петрович принялся воодушевленно рассказывать о стрельбе и охоте.
– Задели вы папу, он приветствует хорошую стрельбу, – шепнула Андрею Полина. – Теперь вы – его любимчик. Ох, подхалимище!
Андрей скорчил ей рожицу.
На крыльцо вышла Степанида и сказала, что Кирилла Петровича просят к телефону. Он извинился и прошел в дом.
– Андрей, подскажите, который час, – справилась Полина.
Он взглянул на ручной хронометр:
– Четверть шестого.
– Машина придет через пятнадцать минут, – предупредила его Полина и звонко крикнула в сторону дома. – Миха-а-лыч!
Из дома появился Михалыч и, опустив руки по швам, ждал распоряжений.
– Михалыч, милый, найди маму, мы скоро уезжаем, – попросила она.
Михалыч кивнул и отправился за угол, в сторону леса.
Полина побежала в дом собираться. Андрей присел в беседке покурить. За воротами прозвучал сигнал – машина прибыла раньше. Показалась Анастасия Леонидовна в сопровождении Михалыча, из дому вышли Полина с отцом. Она простилась с родителями, затем все семейство подошло к Рябинину.
– Рады были познакомиться, вы нам очень симпатичны. Приглядывайте за Полиной, – говорила Анастасия Леонидовна.
Кирилл Петрович с улыбкой пожал ему руку, бросив: «Бывай, свидимся». Михалыч отворил ворота. Полина и Андрей сели в автомобиль, помахали на прощание руками и тронулись в путь.
Глава XIV
Вернувшись домой, Рябинин нашел на столе записку:
Андрюшенька! С 18.00 буду на репетиции драмкружка. Звони 3-18, меня обязательно позовут .
Целую, Надя.
Андрей подивился предусмотрительности Вираковой и спустился в дворницкую позвонить.
– Вахтер Иванова слушает! – заскрипел в трубке незнакомый голос.
Рябинин пожелал женщине доброго вечера, представился и попросил пригласить Виракову из драмкружка. Минут через пять он услышал запыхавшийся голос Надежды:
– Да! Андрюша?
– С комприветом, Наденька! Буду в одиннадцать, заходи! – задорно протараторил он и положил трубку.
* * *На углу Губернской и Ленина находился «Иллюзион-синема». У его дверей в восемь вечера встретились Андрей и Полина.
Она гладко уложила мокрые после душа волосы, нанесла вечернюю косметику, ярко накрасила губы. Стройную фигурку облегало длинное черное платье.
«Такая барышня могла бы украсить самый изысканный салон!» – восхищенно подумал Рябинин.
Они изучили афиши. Вечерним сеансом шла американская картина с Мэри Пикфорд. Сеанс начинался через пятнадцать минут, и Андрей поспешил занять очередь в кассу.
«Иллюзион-синема» был залом дорогим, а посему недемократичным. В дешевых кинотеатрах «Госкино» принцип демократизма соблюдался строго – публика смотрела картины, сидя на длинных скамейках. Престижный и кичливый «Иллюзион» предлагал зрителям первого класса удобные кресла, второго – грубые тяжелые стулья, третьего же не было вовсе.
Билет на вечерний сеанс в первом классе стоил один рубль. Отстояв в очереди минут десять, Андрей получил билеты на «первоклассные» места.
Их впустили в зал ожидания – просторное фойе с буфетом в углу и потертым бильярдом по центру.
В фойе стоял гул, слышались взрывы хохота и хлопанье дверей уборных.
– …«Иллюзион» – единственный специально приспособленный для показа кинозал, – рассказывала Полина. – Его построили в 1913 году. Обратили внимание на модернистский стиль в архитектуре фасада? Мама слышала, что «Иллюзион» – копия одного из синема Чикаго.
– Он частный? – поинтересовался Андрей.
– Да, сдан в аренду прежнему хозяину Бабкину.
Прозвенел звонок, и зрителям предложили пройти на просмотр. Как только публика расселась по своим местам, свет погас, возник на экране белый квадрат, и заиграла музыка. Тапер находился справа от экрана за черным лакированным роялем. Появились титры, кое-кто читал их вслух. Андрей искоса поглядывал на Полину. В тусклом свете экрана ее тонкий профиль и блестящие любопытством глаза выглядели весьма эффектно.
На экране несчастная Мэри в который раз устраивала личную жизнь – стремилась выбиться в люди и выскочить замуж за миллионера. Зрители криками и вздохами озвучивали перипетии сюжета; справа кто-то закурил, пуская клубы синего дыма. Из темноты прохода на курильщика зашипела пожилая служительница.
Андрей безучастно глядел на движущиеся картинки и думал о человеческом счастье. Давным-давно, году этак в одиннадцатом, спорил он со своим верным другом Жорой Старицким на чердаке их дома в Петербурге. Спорили о счастье. Жорка, сын военного врача, лучший в классе по боксу и математике, кричал, что счастье – карьера и деньги. Начитавшийся рыцарских романов, сын статского советника Казначейства Миша Нелюбин возражал. Он считал, что счастье – служение Родине и крепкая семья. Расхождения старых друзей были неудивительны – Миша рос в благополучной и дружной семье; Жора постоянно конфликтовал с мачехой, а слабый характером папа так же слабо их мирил. После гимназии Миша хотел стать юристом, но Старицкий убедил друга вместе «податься в военные». Что ж, Нелюбин-старший не возражал – дедушка Миши был генералом.
«Интересно узнать мнение Жорки сейчас, – размышлял Андрей. – Родины нашей нет, денег тоже не нажили. Остаются грезы о семье, личном счастье и счастье любимого человека. А все-таки я был прав… Жорка. Где он? Жив ли?»
Они расстались в январе восемнадцатого, в холодном Петрограде. Георгий подался на юг, в Добровольческую армию, Михаил медлил – болела мать, да и не хотелось ему к Корнилову.
Миша тогда питал иллюзии, говорил о сознании народа и демократии. Георгий уже был опустошен и озлоблен: «Только к Корнилову! Бить, стрелять и жечь большевистскую сволочь! Помяни мои слова: недолго и тебе в Питере сидеть, скоро, скоро твой демократический туман развеется, и ты окажешься в наших рядах. Бог даст, свидимся на победном параде в Белокаменной».
В июне Михаил с группой сослуживцев отправился на Волгу – в Народную армию правительства комитета членов Учредительного собрания. А к ноябрю 1918-го его иллюзии действительно рассеялись. Перестал Михаил верить в демократию, стал непримиримым и целеустремленным. Он принял Колчака как «Верховного», не раздумывая, захватил штаб полка, арестовал «комучредиловца» Посадского, о чем и отстучал телеграфом адмиралу.
Так появилась у штабс-капитана Нелюбина идея; еще раньше, летом, появился и свой герой – Владимир Оскарович Каппель. Службу под началом славного генерала Михаил считал лучшими годами своей военной жизни.
…Михаил шел рядом с Каппелем по полю под Симбирском. Шеренги чеканили шаг, винтовки за плечами. Били барабаны, свистели большевистские пули. Знаменитая «психическая атака» Каппеля! Сам Владимир Оскарович – впереди: при параде, с папироской в зубах, на губах – веселая улыбка. Стек выбивает такт по голенищу. Глянул на Михаила, своего любимого офицера, бросил:
– Миша, они непременно побегут, не стоит тратить заряды. Что они защищают? Свое стремление порыться в наших карманах? Чушь, Миша! – И он затянул песню, подхваченную тысячей глоток:
Взвейтесь, соколы, орлами,Полно горе горевать!То ли дело – под шатрамиВ поле лагерем стоять…
С подсвистом пели, весело, победно. И побежали краснопузые, бросая в панике оружие и амуницию…
