Ольга Михайлова - Воздаяние
Фантони угощал жеребца сахаром.
— Мессир Франческо, вы тоже думаете, — спросил Альбино, опершись на ворота конюшенного двора, — что случившееся в Ашано — несчастный случай?
Фантони, поглаживая по гриве коня, усмехнулся.
— Вы не хуже моего слыхали, что сказал мессир Петруччи. «Нелепая гибель». Кто я, чтобы оспаривать мнение главы синьории, нашего возлюбленного капитана народа, опору сиенцев, их любовь и надежду?
Альбино видел, что Франческо несерьёзен, и все произошедшее его скорее забавляет, чем пугает. Он и сам хотел бы смотреть на случившееся в Ашано так же легко, да не мог.
— Но сами вы считаете, как и он?
Лицо Альбино, бледное и утомленное, видимо, вызвало жалость Сверчка. Он не стал острить и, вздохнув, обстоятельно ответил:
— Случившееся в Ашано, мессир Кьяндарони, поразительно напоминает имевшее место в Сан-Джиминьяно. Сутолока скачек, ярмарочная толчея, танцы до упаду, бестолковые шатания публики, артисты, шуты и жонглеры, трепотня гостей и трескотня фейерверка. Где тут что заметить? Но я не думаю, чтобы кто-то имел умысел убить Грифоли.
— Но мне показалось, что начальник охраны мессира Марескотти и его люди не очень расположены к вам…
— Вам ничуть не показалось, — кивнул Франческо, — Никколо Монтичано — мой соперник на скачках, покойник Грифоли хотел понравиться синьорине Четоне, хоть это была и глупость с его стороны, нечего рубить сук не по себе, Паоло Сильвестри и Карло Донати — просто недалекие ребята, которым не нравится, что кому-то оказывается предпочтение перед ними. Но, во-первых, всё это не повод для убийства, а, во-вторых, не меня же нашли мёртвым. Смерть Пьетро Грифоли никому не нужна.
— Однако ведь подеста сказал, что многие хотели бы отомстить мессиру Марескотти и его людям.
— Безусловно, но что из этого? Его милость мессир Корсиньяно дал ведь понять, что мессир Марескотти — не Авель кроткий, и он, подеста, явно не собирается быть сторожем своему братцу во Христе, стало быть, мессир Фабио должен сам о себе позаботиться. Вот и пусть заботится. Нам-то с вами что до этого, помилуйте? Если кто-то сводит счеты с людьми Марескотти — я первый скажу, что он делает это превосходно, комар носа не подточит, но едва ли… Подобные вещи — выше человеческих возможностей. При этом, — Франческо на мгновение опустил голову, потом поднял её и прищурился, — Марио рассказал, что вы пытались вытащить меня из шатра венецианцев. Зачем? Боялись, что простужусь? Так ведь я, каким бы ни был пьяным, всегда предпочитаю отсыпаться на соломе. Чего же испугались?
Альбино растерялся, но решил, что лгать глупо.
— Вы же не могли не видеть, как на вас смотрели люди Марескотти! Они затевали что-то мерзкое, да и у колодца, как сказал Монтичано, они собрались именно затем, чтобы устроить вам каверзу. А вы преспокойно выпиваете бутылку и беспечно отсыпаетесь на виду у всех!
Франческо покачал головой и, усмехнувшись, иронично пробормотал:
— О, милосердный самаритянин… Не скудеет земля добротой. Это вы, стало быть, обо мне беспокоились… — он снова улыбнулся. — Ну что же, спасибо.
— Но скажите, Франческо… — Альбино замялся, но все же спросил, — вы… вы так талантливы, так удачливы, вас любят девицы и вам завидуют мужчины. Зачем… зачем же вы тогда так много пьёте?
Фантони ошеломлённо уставился на него и несколько мгновений моргал. Потом, словно придя в себя, задумчиво растолковал:
— Что за жизнь без вина? Оно сотворено на веселье людям. Это отрада сердцу и утешение душе, в вине тоска ищет облегчения, малодушие — храбрости, нерешительность — уверенности, печаль — радости, глоток горячего вина — лучший плащ, от неразбавленного вина проходят грусть и морщины на лбу, намерения становятся искренними, что так редко в наш век, ибо вино уничтожает всякую фальшь. Пригубить бокал вина — значит ощутить на губах каплю из реки времени.
Альбино вздохнул, выслушав этот шутовской панегирик Фантони. Было заметно, что тот смеется, и нелепо было вразумлять его.
— Вы же сопьетесь, — обронил он печально.
Гаер же, на ходу перефразируя Горация, откликнулся: Ты гадать перестань, Левконоя, нам знать наперед не дозволено, Какой ждет нас конец и брось исчисления таблиц Вавилонских… Будь мудра, вина цеди, долгой надежды нить кратким сроком урежь, Пользуйся днем, меньше всего веря грядущему…
Этим Альбино и пришлось удовольствоваться.
Между тем время не стояло на месте, песок из порошка чёрного мрамора, прокипячённого в вине и высушенного на солнце, мерно, тонкой струйкой, стекал с небес на землю, из верхней колбы в нижнюю, истекал временем, и Жнец-Смерть, унылый скелет с кривым оскалом, лениво удерживала колбы часов на левой ладони, замерев с серпом в правой. Так минула неделя, которая принесла Альбино только новые размышления, новые наблюдения и новые встречи.
О гибели Пьетро Грифоли в городе говорили и немало. Камилло Тонди жаловался, что теперь они с Бочонком не могут спокойно полакомиться на постоялом дворе у Ману Миньчано лазаньей и оленьим мясом, потому что при их появлении вокруг сразу собирается толпа, и горожане просят во всех подробностях рассказать об обнаружении трупа в колодце. По счастью, архивариус был одарен Господом талантом красноречия и некоторым артистизмом, и потому рассказ его день ото дня становился всё обстоятельней и жутче: в него добавлялось набрякшее чёрное небо, зловеще каркающий ворон на сухой голой ветке старого дуба и душераздирающее мяуканье кота Бариле в момент обретения тела погибшего. Трактирщица, жена Ману Миньчано, уверяла всех, что теперь с опаской подходит к колодцу у них во дворе, а уж ночью выйти во двор и вовсе ни за что не решится.
Мнение же горожан по поводу гибели молодого мессира Грифоли было весьма причудливо. Живое воображение толпы не желало мириться с банальными причинами этой смерти и нарисовало картину страшную и величественную. Пополаны, в общем-то, с одинаковой неприязнью относившиеся ко всем власть предержащим, ненавидели Марескотти больше других и приписали гибель четырех его людей гневу Божьему и шутовству дьявольскому. Молва уверяла, что за день до того, как погиб Антонио Турамини, под его окнами всю ночь выла бродячая собака, но не как волк на луну, а с опущенной головой — что всегда предвещало смерть в хозяйском доме. А за день до смерти Джулио Миньявелли в палаццо его отца залетела летучая мышь, а в его спальне на вилле — треснуло и раскололось венецианское зеркало. Когда же пропал на болотах Микеле Ланди, утром того же дня его отец встретил торговку Кончетту, несущую пустые ведра. Пьетро же Грифоли, о том поведал пьяный Паоло Сильвестри, ещё за неделю до Вознесения, смеясь, рассказал им, что видел на улочке Могильщиков себя самого, и даже удивился. Двойник мелькнул у лавки гончара Труффо и пропал… Во время же похорон мессира Грифоли глазастые кумушки не преминули заметить, то на могилах Турамини и Миньявелли успели вырасти, заглушив все остальные травы и цветы, только крапива, волчец да чертополох. И это наблюдение тоже злорадно передавалось в городе из уст в уста, из ушей в уши.
Было и ещё одно странное свидетельство, оброненное неким звонарем, синьором Бруно Кьянчано по прозвищу Божья коровка. Тот уверял, что за день до пропажи мессира Ланди на болотах пропал ещё кое-кто. А именно, видел он монсеньора епископа Квирини, который завёл в свой дом проститутку, что весь вечер ошивалась на панели в красном платье. Да вот что странно — черного хода в доме епископа нет, потаскушка же из дома не выходила ни наутро, ни днём… Незадачливого шпиона подняли на смех, заявив, что распутница могла уйти в те минуты, что он отлучался в нужник, но звонарь отбрил всех насмешников веским аргументом. Он специально посетил старую сводню Нинуччу, которая наперечет знает всех потаскух города. Так она уверяет, что никакой шлюхи перед епископским домом отродясь не было, у распутниц города есть боязнь дурных примет, в церковных кварталах они не появляются, даже ошибкой — это для них всегда к беде: или дурную болезнь прихватишь, или пьяный клиент физиономию разобьет. Откуда же тут блудница взялась, а, главное, куда после делась?
Многие слушавшие Кьянчано, что скрывать, не поверили ему, приписав его рассказ лишнему стаканчику горячительного, после чего в уличной песенке, что распевали зеленщики, появились новые куплеты:
У нас один звонарь-чудак забавно пошутил намедни: Исправно отзвонил к обедне, А сам отправился в кабак… А после видел в винной дрёме Виденье призрачной блудницы, Она в кровавой плащанице растаяла в поповском доме…
Но это наглые шутники, что с них взять? Люди же серьезные задумались. Дурные слухи о епископе Квирини, что и говорить, настораживали, говорили, что в подвале дома он занимается ворожбой. Что, если эта шлюха нужна была ему для его жутковатых игр с Сатаной? Не принёс ли он её в жертву нечистому? Правда, были в Сиене и святые, которые говорили, что епископ — человек чистый и праведный, а все слухи о нём — пустые наговоры.
