Борис Акунин - Турецкий гамбит

От галантности будущего сенатора не осталось и следа. Карие с желтизной глаза метали молнии.

— Идемте, мадемуазель, экипаж ждет. — И на Варино плечо легла смуглая, поросшая шерстью рука с неожиданно сильными, будто выкованными из железа пальцами.

— Вы с ума сошли, полковник! Я вам не куртизанка! — вскрикнула Варя, оглядываясь по сторонам.

Людей в фойе было довольно много, все больше господа в летних пиджаках и румынские офицеры. Они с любопытством наблюдали за пикантной сценой, но заступаться за даму (да и даму ли?), кажется, не собирались.

Лукан сказал что-то по-румынски, и зрители понимающе засмеялись.

— Много пила, Маруся? — спросил один по-русски, и все захохотали еще пуще.

Полковник властно обхватил Варю за талию и повел к выходу, да так ловко, что сопротивляться не было никакой возможности.

— Вы наглец! — воскликнула Варя и хотела ударить Лукана по щеке, но он успел схватить ее за запястье. От придвинувшегося вплотную лица пахнуло смесью перегара и одеколона. Сейчас меня вытошнит, испуганно подумала Варя.

Однако в следующую секунду руки полковника разжались сами собой. Сначала звонко хлопнуло, потом сочно хряпнуло, и Варин обидчик отлетел к стене. Одна его щека была багровой от пощечины, а другая белой от увесистого удара кулаком. В двух шагах плечом к плечу стояли д'Эвре и Зуров. Корреспондент потряхивал пальцами правой руки, гусар потирал кулак левой.

— Между союзниками пробежала черная кошка, — констатировал Ипполит. — И это только начало. Мордобоем, Лука, не отделаешься. За такое обхождение с дамой шкуру дырявят.

Д'Эвре же ничего не сказал — молча стянул белую перчатку и швырнул полковнику в лицо.

Тряхнув головой, Лукан распрямился, потер скулу. Посмотрел на одного, на другого. Варю больше всего поразило то, что о ее существовании все трое, казалось, совершенно забыли.

— Меня вызывают на дуэль? — Румын сипло, словно через силу, цедил французские слова. — Сразу оба? Или все-таки по одному?

— Выбирайте того, кто вам больше нравится, — сухо обронил д'Эвре. — А если повезет с первым, будете иметь дело со вторым.

— Э-э нет, — возмутился граф. — Так не пойдет. Я первым сказал про шкуру, со мной и стреляться.

— Стреляться? — неприятно засмеялся Лукан. — Нет уж, господин шулер, выбор оружия за мной. Мне отлично известно, что вы с мсье писакой записные стрелки. Но здесь Румыния, и драться мы будем по-нашему, по-валашски.

Он крикнул что-то, обратившись к зрителям, и несколько румынских офицеров охотно вынули из ножен сабли, протягивая их эфесами вперед.

— Я выбираю мсье журналиста, — хрустнул пальцами полковник и положил руку на рукоять своей шашки. Он трезвел и веселел прямо на глазах. — Возьмите любой из этих клинков и пожалуйте во двор. Сначала я проткну вас, а потом отрежу уши господину бретеру.

В толпе одобрительно зашумели и кто-то даже крикнул: «Браво!».

Д'Эвре пожал плечами и взял ту саблю, что была ближе.

Зевак растолкал Маклафлин:

— Остановитесь! Шарль, не сходите с ума! Это же дикость! Он вас убьет! Рубиться на саблях — это балканский спорт, вы им не владеете!

— Меня учили фехтовать на эспадронах, а это почти одно и то же, — невозмутимо ответил француз, взвешивая в руке клинок.

— Господа, не надо! — наконец обрела голос Варя. — Это все из-за меня. Полковник немного выпил, но он не хотел меня оскорбить, я знаю. Ну перестаньте же, это в конце концов нелепо! В какое положение вы меня ставите? — Ее голос жалобно дрогнул, но мольба так и не была услышана.

Даже не взглянув на даму, из-за чести которой, собственно, произошла вся история, свора мужчин, оживленно переговариваясь, двинулась по коридору в сторону внутреннего дворика. С Варей остался один Маклафлин.

— Глупо, — сердито сказал он. — Какие еще эспадроны? Я-то видел, как румыны управляются с саблей. Тут в третью позицию не встают и «гарде» не говорят. Рубят ломтями, как кровяную колбасу. Ах, какое перо погибает, и как по-идиотски! Все французская спесь. Индюку Лукану тоже не поздоровится. Засадят в тюрьму, и просидит до самой амнистии по случаю победы. Вот у нас в Британии…

— Боже, боже, что делать, — потерянно бормотала Варя, не слушая. — Я одна во всем виновата.

— Кокетство, сударыня, — большой грех, — неожиданно легко согласился ирландец. — Еще со времен Троянской войны…

Из двора донесся дружный вопль множества мужских голосов.

— Что там? Неужели кончено? — Варя схватилась за сердце. — Как быстро! Сходите, Шеймас, посмотрите. Умоляю!

Маклафлин замолчал, прислушиваясь. На его добродушном лице застыла тревога. Выходить во двор корреспонденту явно не хотелось.

— Ну что же вы медлите, — поторопила его Варя. — Может быть, ему нужна медицинская помощь. Ах, какой вы!

Она метнулась в коридор, но навстречу, бренча шпорами, шел Зуров.

— Какая жалость, Варвара Андреевна! — еще издали крикнул он. — Какая непоправимая утрата!

Она обреченно припала плечом к стене, подбородок задрожал.

— Как могли мы, русские, утратить традицию сабельной дуэли! — продолжал сокрушаться Ипполит. — Красиво, зрелищно, эффектно! Не то что пиф-паф, и готово! А тут балет, поэма, бахчисарайский фонтан!

— Перестаньте нести чушь, Зуров! — всхлипнула Варя. — Скажите же толком, что там?

— О, это надо было видеть. — Ротмистр возбужденно посмотрел на нее и на Маклафлина. — Все свершилось в десять секунд. Значит, так. Маленький, тенистый двор. Каменные плиты, свет фонарей. Мы, зрители, на галерее, внизу только двое — Эвре и Лука. Союзник вольтижирует, помахивает шашкой, чертит в воздухе восьмерки, подбросил и разрубил пополам дубовый листок. Публика в восторге, хлопает в ладоши. Француз просто стоит, ждет, пока наш павлин кончит красоваться. Потом Лука скок вперед и делает клинком этакий скрипичный ключ на фоне атмосферы, а Эвре, не трогаясь с места, только подался туловищем назад, ушел от удара и молниеносно, я и не заметил как, чиркнул сабелькой — прямо румыну по горлу, самым острием. Тот забулькал, повалился ничком, ногами подергал и все, в отставку без пенсиона. Конец дуэли.

— Проверили? Мертв? — быстро спросил ирландец.

— Мертвее не бывает, — уверил его гусар. — Кровищи натекло с Ладожское озеро. Варвара Андреевна, да вы расстроились! На вас лица нет! Обопритесь-ка на меня. — И охотно обнял Варю за бок, что в данной ситуации было кстати.

— Д'Эвре? — пролепетала она.

Зуров словно ненароком подобрался рукой повыше и беспечно сообщил:

— А что ему? Пошел сдаваться в комендатуру. Известное дело, по головке не погладят. Не юнкеришку освежевал — полковника. Турнут обратно во Францию, и это в лучшем случае. Вот я вам пуговку расстегну, легче дышать будет.

Варя ничего не видела и не слышала. Опозорена, думала она. Навеки утратила звание порядочной женщины. Доигралась с огнем, дошпионилась. Легкомысленная дура, а мужчины — звери. Из-за нее убит человек. И д'Эвре она больше не увидит. А самое ужасное — оборвана нить, что вела к вражеской паутине.

Что скажет Эраст Петрович?

Глава восьмая,

в которой Варя видит ангела смерти

«Невзирая на мучительные приступы эпидемического катара и кровавого поноса, Государь провел последние дни, посещая госпитали, переполненные тифозными больными и ранеными. Его императорское величество относится с такою искреннею сердечностью к страдальцам, что невольно становится тепло при этих сценах. Солдатики, как дети, бросаются на подарки и радуются чрезвычайно наивно. Автору сих строк не раз приходилось видеть, как прекрасные синие глаза Государя овлажнялись слезою. Невозможно наблюдать эти сцены без особого чувства благоговейного умиления».

Эраст Петрович сказал вот что:

— Долгонько д-добирались, Варвара Андреевна. Много интересного пропустили. Сразу же по получении вашей т-телеграммы я распорядился провести тщательный осмотр палатки и личных вещей убитого. Ничего особенно любопытного не нашли. А позавчера из Букарешта доставили находившиеся при Лукане бумаги. И что вы д-думаете?

Варя боязливо подняла глаза, впервые посмотрев титулярному советнику в лицо. Жалости или, того хуже, презрения в фандоринском взгляде не прочла — лишь сосредоточенность и, пожалуй, азарт. Облегчение тут же сменилось стыдом: тянула время, страшась возвращения в лагерь, нюни распускала из-за своего драгоценного реноме, а о деле и думать забыла, эгоистка.

— Говорите же! — поторопила она Фандорина, с интересом наблюдавшего за слезинкой, что медленно катилась по Вариной щеке.

— Вы уж п-простите великодушно, что втравил вас в этакую историю, — виновато произнес Эраст Петрович. — Всякого ожидал, но т-такого…