Каирский дебют. Записки из синей тетради - АНОНИМYС
Большим подспорьем в его работе стали для генерала дневники действительного статского советника Загорского, первую часть которых случайно обнаружил старший следователь Волин, а вторую привезла из Франции его девушка Ирэн Белью, для друзей – просто Иришка. Мемуары, правда, оказались зашифрованы, но с этой проблемой Воронцов справился легко, а позже научил дешифровке и Волина – чтобы не тратить времени, которого, вероятно, оставалось ему не так уж и много.
Читая мемуары Загорского, Сергей Сергеевич учился у разведчика старой школы, как из груды фактов отбирать необходимый материал, как художественно его организовывать и максимально ярко доносить идею до читателя. Тут Загорскому не было равных и даже, по мнению генерала, соперничать с ним не мог ни Конан-Дойль, ни Агата Кристи, ни даже сам Юлиан Семенов.
От многомудрых литературоведческих размышлений генерала отвлек телефонный звонок. На экране высветился волинский номер.
– Слушаю, – сказал Воронцов, беря трубку.
– Сергей Сергеевич, у меня для вас сюрприз, – голос у старшего следователя был веселый. – Я тут наконец расшифровал новую порцию дневников Загорского.
– И чего там? – оживился генерал.
– Кое-что новенькое, – отвечал Волин. – Эта тетрадь особенная! Она не похожа на те, что были раньше.
– Не томи, рассказывай, – проворчал Воронцов.
– Нет, – засмеялся старший следователь. – Такое в двух словах не расскажешь, такое надо читать. Уже послал вам расшифровку на почту, так ловите и распечатывайте.
– Мерси, – коротко отвечал генерал, вешая трубку.
Он открыл компьютер, вошел в почту, сбросил файл от Волина в папку «Загорский», по вечной своей недоверчивой привычке на всякий случай проверил антивирусом, и лишь затем открыл и отправил на печать. Сам же после небольшого размышления двинул на кухню – заваривать чай.
Когда спустя десять минут он вернулся, неся в руках поднос с чайником, чашкой, заварочными пакетиками и своим любимым печеньем, на принтере уже лежала стопка распечатанных листов формата А4. Воронцов установил поднос на журнальном столике, заварил себе чаю, потер ладони, то ли радуясь предстоящему чтению, то ли просто разогревая замерзшие руки, опустился в кресло, взял первый лист в руки и усмехнулся.
Волин был начинающим дешифратором, но при этом опыт работы в силовых структурах был у него большой. Иными словами, к любой бумажной работе он относился с максимальным тщанием и аккуратностью, потому что в его службе аккуратность в бумагах была делом едва ли не более важным, чем само следствие. Например, раскрыл ты сложнейшее преступление, а суд не принимает его к рассмотрению, потому что оформил ты его не должным образом.
Так же тщательно подошел Волин к оформлению расшифрованных им дневников Загорского. Титульный лист торжественно гласил: «Нестор Загорский. Тетрадь № 16». Далее, однако, шел вовсе не текст действительного статского советника, как можно было ожидать, а некоторые технические детали, важные с точки зрения старшего следователя.
Опись, созданная Волиным, выглядела следующим образом.
«Тетрадь в синей обложке, похожа на общую – ученическую, 36 листов. Листы внутри тетради – пожелтевшие от времени, ветхие, в относительной сохранности. В двух местах целостность листов нарушена, в связи с чем пришлось проводить работу по восстановлению текста. Почерк разборчивый, каллиграфический. Цвет чернил черный. Текст зашифрован. Стенография по системе Штольце-Шрея, с использованием правил нотной записи Терне.
Форма повествования: дневниковые заметки, разделенные на шесть неравных частей. Жанры: мемуары разведчика, воспоминания следователя. Повествование захватывает большой временной отрезок – от 1883 по 1925 год. По ряду факторов можно определить, что все части писались примерно в одно время, скорее всего, не раньше осени 1925 года».
– Не знал, что Орест Витальевич у нас такой педант, – шутливо проворчал генерал себе под нос. – Не следователь, а буквоед. Аккуратист. Канцелярская крыса.
И, отпив чаю из белой фарфоровой чашки, принялся за чтение.
Побег из Каира
История эта, по некотором размышлении вполне подходящая под разряд занятных и даже любопытных, случилась в тысяча восемьсот… Впрочем, неважно, когда именно она случилась, тут можно обойтись известной формулой пролетарских остряков – случилась в одна тысяча восемьсот мохнатом году. Год этот, при всей его мохнатости, не настолько далек, чтобы оказаться совершенно забытым, и более того, до сих пор живы некоторые свидетели сего происшествия, в случае необходимости готовые подтвердить его подлинность, и без того, надо сказать, вполне достоверную.
Все нижеописанное произошло в Каире, столице Египта, славном своими пирамидами, а равно и их законными хозяевами – почившими в египетском бозе фараонами.
Солнечным декабрьским днем по главной улице Каира Аль-Муиз, иностранцами называемой просто Муски, неторопливо шел молодой человек высокого роста и худощавого телосложения, с любопытством озирая средневековые достопримечательности, которыми так славится главная улица египетской столицы. Мечети, медресе, жилые дома, фонтаны и крикливые торговцы в живописных длинных белых рубахах и пестрых головных платках-ку́фиях, торгующие, чем придется, от питьевой воды до весьма подлинных папирусов времен Аменхотепа Четвертого, воспевающих бога солнечного диска Атона, которого некоторые считают единым Богом египтян, как Саваофа иногда считают единым Богом иудеев и христиан – так вот, все это и многое другое составляло особенный аромат здешних кварталов, аромат, соблазнительный даже для местных жителей, не говоря уже о праздных иностранцах. Зимой в Египте сравнительно прохладно, и столбик термометра редко поднимается выше пятнадцати градусов по Реомюру[1], а сейчас и вовсе было утро, и потому поверх голубой сорочки на юноше была накинута болотного цвета студенческая тужурка, вполне способная уберечь своего хозяина от особенно злых порывов утреннего ветра.
Молодой человек был брюнет, и при особенно богатом воображении даже мог быть принят за местного жителя, однако имел тонкие черты лица, что иногда встречается среди турок, но почти никогда – среди арабов. Так или иначе, брюнет этот не был ни турком, ни, подавно, арабом. Молодой человек был русский подданный, и звали его Нестор Загорский или, точнее, Нестор Васильевич Загорский, как он иногда рекомендовался, что называется, ад капта́ндум респе́ктум[2], для пущего уважения, которого иной раз так не хватает юношам, только-только вступающим в самостоятельную жизнь.
Нестор Васильевич Загорский был студентом Московского университета, куда он поступил после того, как, по примеру многих дворянских недорослей, закончил кадетский корпус. Вследствие всего вышеперечисленного в худощавой, но крепкой его фигуре отражалась военная выправка, а в лице – присущая студиозусам интеллигентность. В Каир, впрочем, попал
