Виктор Полонский - Опасная игра Веры Холодной
Тонкий, едва уловимый аромат миндального мыла подействовал отрезвляюще. Миндальное мыло — почти родное, им пользуется тетя Лена… Вера почувствовала, что продолжает сжимать в левой, безвольно повисшей руке спицу с начатым вязаньем. Судорога свела пальцы, благодаря чему спица не упала. Не отдавая себе отчета, поступая скорее инстинктивно, нежели осознанно, Вера повернула кисть таким образом, будто собиралась почесать спину кончиком спицы, и, собрав воедино все оставшиеся силы, сделала резкий тычок.
В тумане, застилавшем глаза, проступило лицо покойной бабушки Екатерины Владимировны.
— Тупой иглой не нашьешься, а тупыми спицами не навяжешься, — строго и наставительно, в обычной своей манере, сказала бабушка. — Тупыми спицами только в носу ковырять…
«Не нашьешься — не навяжешься» бабушка повторяла часто, а вот про то, чтобы в носу спицей ковырять, даже тупой, услышать от нее было невозможно. Бабушка не любила шуток, не понимала их и вообще считала все «пустословье» чепухой. Внимания, по ее мнению, заслуживали только серьезные вещи и дельные разговоры. Суровая была бабушка, царствие ей небесное.
Уши были заложены, поэтому Вера не услышала ни крика Душителя, ни его громких шагов. Подкрадывался он к ней на цыпочках, соблюдая максимальную осторожность, а уйти (бежать не позволяла раненая нога) постарался так быстро, насколько это было возможно. Он заботился не о том, чтобы не производить лишнего шума, а лишь о том, чтобы исчезнуть до того момента, когда Вера обернется. Если обернется — плохо. Придется вернуться, добить ее тем же оружием, которым она ранила его, а потом рассказывать всем историю про то, как он застал Веру в компании незнакомого мужчины, который со словами «Так не доставайся же ты никому!» заколол ее выхваченной у нее же спицей, после чего набросился на случайного свидетеля своего злодеяния, ранил его в ногу и убежал. Слабая версия, шаткая, непрочная, как карточный домик… Но за неимением лучшего приходится обходиться тем, что есть. Ничего, главное — держаться убедительно, это производит впечатление, а для подкрепления версии «убийца-ревнивец» можно будет сделать кое-что в ближайшие же дни. А сейчас надо убраться подальше, пока еще нога слушается и удается зажимать рану. Еще не хватало, чтобы за ним потянулся ручеек крови. Надо срочно принять меры. Обработать рану, перевязать, сделать укол морфия, сменить брюки…
Тяжело идти с раной в ноге, превозмогая сильную боль, да еще и глядеть при этом не вперед, а назад, но Душитель справился с этой непростой задачей. Ушел, ни разу не споткнувшись, тем же путем, что и пришел, будучи уверенным, что Вера его так и не увидела. Она за эти секунды и продышаться-то толком не успела, где ей головой по сторонам вертеть и вглядываться. Это хорошо. Ничья. После стольких выигрышей можно позволить себе одну ничью, черную горошину перца на белоснежной карьерной лестнице. Сам, в сущности, виноват — проявил легкомыслие, пренебрег старой как мир мудростью «not macht erfinderisch»[5]. И вообще, надо было орудовать не веревками, а руками, скорей бы управился…
Ковыляя по темному коридору, Душитель на мгновение зажмурился от удовольствия, представляя, как славно бы трепетала нежная шейка жертвы в его крепких стальных пальцах, и тут же был наказан — споткнулся на ровном месте и тихонько взвыл от боли. Хорошо, что никто не увидел. Что толку мечтать о несбыточном? Да, руками в этом случае было бы приятнее, но ведь свою руку, в отличие от веревки, в качестве улики в чужой карман не подсунешь. Нам только кажется, что мы управляем обстоятельствами. На самом деле управляют обстоятельства нами, и высшая мудрость заключается в умении извлекать из всего пользу. По замыслу Душителя, полиция должна была найти веревку у подставного болвана. Тогда бы все получилось так ладно, что ладнее некуда. Могло получиться…
С каждым шагом досада увеличивалась. Кроме нее убийца начал испытывать стыд. Надо было во что бы то ни стало довершить начатое, а не убегать. Душить с подкашивающейся ногой невозможно, «грязная работа», но можно было потратить две секунды на то, чтобы свернуть жертве шею. Черт с ней, с уликой-веревкой, было бы дело сделано. Но от острейшей и, что самое главное, внезапной боли в ноге пришел в смятение, запаниковал, инстинкт побудил спасаться бегством. Убежать, спрятаться, спокойно все обдумать и тогда уже действовать — вот главное правило в тех случаях, когда что-то идет не так. Ладно, что уж теперь переживать. Снявши голову, по волосам не плачут, и раз уж дело пошло вкривь да вкось, то незачем продолжать. Себе дороже. Надо переделывать заново. И переделывать сразу же. Обработать рану, сделать обезболивающую инъекцию и воспользоваться самым надежным средством — ядом. Один укол отравленной иглой — и все. Нужно было сразу ядом, незачем было умничать. Сложные комбинации хороши для шахмат, в жизни чаще срабатывают простые. Сейчас жертва придет в себя и поднимет шум. Сердечный приступ после нападения убийцы не вызовет ни у кого сомнений. Даже с учетом молодого возраста.
Яд Душитель использовал редко. Причин тому было две — осторожность и особенности характера. С одной стороны, сердечный приступ — это удобно. С другой стороны, один и тот же метод это l’йcriture,[6] причем указывающий на серьезного человека, потому что обычным убийцам такой яд взять неоткуда. Может потянуться ниточка, а этого допустить нельзя. На досуге Душитель развлекался разгадыванием головоломок и прекрасно понимал, что любая задача кажется неразрешимой лишь до тех пор, пока не ясно, с чего следует начинать. Ниточек должно быть много, чем больше, тем лучше, и все они должны быть короткими. В этом залог спокойствия. Да и от яда нет никакого удовольствия. Другое дело, если орудием убийства являются нож или топор. К тому же ядовитую иглу никому не подбросишь, а топор или нож — запросто. Дополнительная польза. Путаются следы и устраняется с дороги кто-то мешающий или просто неприятный.
Нога болела как-то странно. При каждом втором шаге боль ощущалась не так сильно. Над причиной этого интересного явления стоило поразмыслить на досуге. Никем не замеченный, Душитель дошел до каморки, в которой подсобные рабочие хранили свой нехитрый инструмент и всякую нужную им всячину: пустые мешки, обрезки досок, какие-то железки. Здесь можно было привести себя в порядок — перевязать рану, отдышаться, сделать особый обезболивающий массаж, который ненадолго уменьшит боль, причесаться, поправить одежду. На черных брюках кровь была почти незаметна, что весьма порадовало Душителя. Ему предстояло пройти всего-навсего с полсотни шагов до своей «берлоги», в которой можно было как следует обработать рану, сделать инъекцию, переодеться и немного полежать, ожидая, пока обезболивающее подействует. Главное, чтобы рана не воспалилась. Колотые раны в этом смысле самые опасные. Дырка копеечная, а неприятностей можно получить на сто рублей.
Из каморки Душитель вышел обычной своей походкой — бодрой, энергичной, деловитой. Несмотря на массаж — надавливание пальцем на определенные точки — нога продолжала болеть. Для того чтобы подбодрить себя и замаскировать гримасу боли, которая могла непроизвольно появиться на лице, Душитель тихо напевал на ходу, преувеличенно артикулируя сочными губами:
Что день грядущий мне готовит?Его мой взор напрасно ловит,В глубокой мгле таится он.Нет нужды; прав судьбы закон…
Пением в киноателье никого нельзя было удивить. Здесь постоянно пели-напевали. Одним песни помогали войти в образ, другим — разогнать меланхолию, а многих к пению располагала царившая здесь творческая атмосфера. «Киношники» (так в своем кругу называла себя здешняя публика) делились на два лагеря — мечтатели и практики. Мечтатели, как и следовало из названия, мечтали о том, чтобы добавить к изображению звук, надеясь, что это придаст кинематографу большую выразительность, а практики пользовались тем, что имели. Выражением лица, жестом, движением можно выразить куда больше, чем словами. В театрах этих самых слов предостаточно, однако публика с каждым годом все больше и больше симпатизирует кинематографу. Это же неспроста.
Полсотни шагов — пустяк. Ступеньки — тоже пустяк. Чуть больнее, но зато есть перила.
Паду ли я, стрелой пронзенный…
Здесь Душитель поперхнулся и нахмурился — больно уж жизненно выходило, — но тотчас же посветлел лицом, выдавил из себя улыбку и чуть громче прежнего допел до конца:
Иль мимо пролетит она,Все благо: бдения и снаПриходит час определенный;Благословен и день забот,Благословен и тьмы приход!
Последнюю строчку повторил трижды. Тьма — она разная, смотря что понимать под этим словом. Есть Вечная Тьма, есть тьма ночная, в несуетливой тиши которой так славно думается (все свои гениальные планы Душитель придумывал и оттачивал по ночам), а есть тьма спасительная, в которой можно укрыться. Благословен и день забот, благословен и тьмы приход…
