Уильям Дитрих - Молот Тора
— Или научится хорошо заботиться о ней, — возразил я, хотя понимал, что он прав и такое оружие непрактично использовать в больших армиях.
После каждой полудюжины выстрелов винтовку необходимо очищать от остатков пороха, в то время как любой неумеха, без конца стреляя наугад из более грубых мушкетов, может случайно попасть-таки в цель. Винтовка хороша для снайперских подразделений. Выстрелив очередной раз с пятидесяти шагов, я пробил дырку в золотом луидоре. Прелестные дамы, обмахиваясь веерами, выразили свое одобрение, военные завистливо глянули на мой ствол, а вокруг нас по лужайке с заливистым лаем носилась свора охотничьих собак.
Сентябрьское солнце щедро изливало теплый послеполуденный свет на подъехавшую открытую карету Наполеона, ведомую шестеркой белых лошадей и сопровождаемую кавалерийским эскортом в блестящих золотых касках, его прибытие встретил триумфальный пушечный салют. Супруга первого консула следовала поодаль, на расстоянии сотни шагов, в карете цвета слоновой кости, посверкивающей перламутровым блеском. Консульская карета лихо остановилась, захрапевшие лошади оросили гравиевую дорожку, ливрейные лакеи распахнули дверцы, и гренадеры вытянулись по стойке «смирно». Бонапарт вышел в обмундировании своей личной стражи — синем мундире с красно-белым воротником, ножны его сабли украшало филигранное изображение сражающихся воинов и парящих богинь. Отбросив высокомерие, он выглядел крайне благодушно: слава победителя битв при Пирамидах и Маренго говорила сама за себя. Никому не удалось бы возвыситься до должности первого консула, не имея изрядной доли обаяния, а Наполеон легко покорял сердца не только седых ветеранов, но и дам в гостиных, лукавых политиков и ученых — каждых в свой черед, а при необходимости и всех разом. И сегодня вечером он продемонстрировал все великолепие своего обаяния. Положившись на Лафайета, который не так давно помог и моей стране завоевать независимость, Бонапарт, словно сельский помещик, прогулялся с уполномоченными американскими миротворцами по окрестным садам. В итоге, когда часы пробили шесть раз, Шарль Морис Талейран-Перигор, министр иностранных дел, пригласил нас на церемонию оглашения мирного договора.
Жозефина тоже раскатывала в своей великолепной карете, а мне оставалось лишь скрывать хмурые взгляды. Должен признать, что она вновь обрела власть и, хотя сроду не отличалась особой красотой (уж не говоря о давно потерявших белизну зубах и слишком остром и длинном носе), сейчас выглядела более привлекательной, чем когда-либо. Она щеголяла в жемчужном ожерелье, стоившем, говорят, четверть миллиона франков, но ей удалось уговорить министра финансов подделать счета, чтобы эта трата осталась незамеченной Бонапартом. Однако никто больше не завидовал ее драгоценностям. Зная, что настроение супруга весьма переменчиво, на подобных сборищах Жозефина вела себя исключительно благовоспитанно, расточая всем и каждому такие лучезарные и добрые улыбки, словно благополучие любого гостя было ее личной заботой. Изменив Наполеону в недавнем прошлом, она с моей помощью избежала развода, а в недалеком будущем могла стать императрицей. Но эта неблагодарная изменница вознаградила меня и мою египетскую возлюбленную Астизу отправкой в тюрьму Тампль, и именно из-за непрощенной обиды рискованный флирт с сестрой Бонапарта Полиной показался мне еще более заманчивым. Мне хотелось поиздеваться над кем-то из семейки Бонапарта, как он издевался надо мной. Из меня пытались сделать козла отпущения (причем не один раз), и неизбежное присутствие первой леди, Жозефины, сияющей так, словно она выиграла в революционную лотерею, черной тучей омрачало безоблачную синеву сегодняшнего дня. Овдовев во время террора, предприимчивая дама сделала ставку на молодого Корсиканца и теперь невероятным образом оказалась во дворце Тюильри.
Если Жозефина вызывала мучительные воспоминания о расставании с Астизой, то искавшие моего совета американские эмиссары польстили моему самолюбию, щедро высказав свои благодарности. Оливер Эллсуорт, председатель Верховного суда, трудившийся над созданием конституции моей родины, ныне взял на себя руководство этой дипломатической миссией. Равной известностью пользовались и два его помощника: Уильям Ричардсон Дейви, герой Войны за независимость, и Уильям Ванс Мюррей, мэрилендский конгрессмен, служивший послом в Нидерландах. Вся эта троица рисковала, приняв на себя ограниченные полномочия первых посланников в надежде на завершение срока слабого президентства Джона Адамса. А в качестве советника им достался я, молодой, неопытный и разочарованный охотник за сокровищами, азартный игрок, меткий стрелок и искатель приключений, умудрившийся как-то поладить и с британцами, и с французами в недавней войне в Египте и Святой земле. Мне также довелось поработать секретарем у великого и, увы, покойного Франклина, и в дальнейшем я самолично завоевал репутацию знатока электричества, однако — самое главное — пользовался благосклонностью Бонапарта, когда он бывал в хорошем настроении. Мы оба с ним были темными норовистыми лошадками (просто Наполеон превосходил меня непредсказуемостью), и он доверял мне как собрату-оппортунисту. Честными людьми трудно управлять, но те из нас, кто блюдет свои интересы, руководствуясь здравым смыслом, более предсказуемы. Поэтому после Маренго меня использовали в качестве посредника, курсирующего от Талейрана к нетерпеливым американским послам, и в итоге мы заключили мирный договор.
— Если мне что и нравится в вас, Гейдж, так это то, что вы руководствуетесь практической выгодой, а не строгими принципами, — шепнул мне как-то раз Бонапарт.
— А мне, первый консул, нравится в вас то, что вы с равным удовольствием готовы использовать способности и уничтожать своих противников, — любезно ответил я. — Вы уже пытались казнить меня, по-моему, три или четыре раза… И все же теперь мы стали мирными партнерами.
«Как чудесно порой складываются обстоятельства», — заметил мне однажды английский капитан, сэр Сидней Смит.
— Партнерами? Эк вас занесло! Нет, Гейдж, вы лишь инструмент в руке скульптора. Но я хорошо забочусь о своих инструментах.
Едва ли он хотел польстить мне, но обаяние этого человека отчасти заключалось в его грубоватой, порой бестактной откровенности. Он мог сообщить дамам, что их наряды крикливы или их талии слишком толсты, поскольку ему нравились стройные и рассудительные скромницы в белых платьях, чей образ, очевидно, укладывался в мечтательные представления о девственной красоте. Ему все сходило с рук, поскольку его власть служила мощным афродизиаком. А я между тем приобрел дипломатический опыт.
— О, я высоко ценю ваш инструментарий, созидательный Парис.
Под настроение я умел проявить подобострастность, зная, что покои Наполеона в Тюильри сейчас завалены грандиозными планами превращения Парижа в прекраснейшую мировую столицу. Новые правительственные дотации привели к расцвету театрального искусства, тщательно пересматривались налоги и гражданский кодекс, восстанавливалась экономика, благополучно закончилась война с австрийцами в северной Италии. Даже шлюхи нынче стали одеваться прилично. Этот лидер с ловкостью великолепного мошенника повсюду находил свою выгоду, и в итоге в карточные салоны хлынули толпы новичков, а мне удалось изрядно пополнить скромное жалованье выигрышами у подвыпивших простофиль. Все шло подозрительно хорошо, и мне следовало бы заползти в норку и затаиться, предвидя перемены к худшему, но оптимизм опьяняет, как вино. Он побуждает нас пользоваться любым шансом.
Вот так я попал на прием в принадлежащее старшему брату первого консула французское поместье, и хотя не выглядел таким же респектабельным, как здешняя американская братия, но заработал тем не менее некоторую славу как ученый, придумавший год тому назад при осаде Акры в Святой земле заряженную электричеством цепь, которая поразила атакующих солдат. Тот факт, что мое изобретение помогло британцам, похоже, никого не волновал, поскольку в первую очередь предполагалось, что у меня не было реальных причин хранить кому-либо верность или блюсти чьи-либо интересы. Слухи о том, что я убил шлюху (абсолютно ложны) и сжег колдуна (верны, хотя он получил по заслугам), попросту добавили привлекательности моей особе. Помимо прочего, благодаря винтовке и томагавку за мной закрепилась слава потенциально опасного человека, но подобная угроза как раз способна лучше всего подогреть интерес дам и воспламенить их щечки.
Я самодовольно выслушал бесконечные речи (мое имя действительно упоминалось дважды) и основательно подзаправился на торжественном обеде, памятуя о том, что обычно мне не по карману баловаться столь изысканными яствами. Изображая скромника, я сдержанно поделился историей моих приключений, которые снискали мне дьявольскую репутацию или по меньшей мере репутацию чертовски живучего человека. Многие выдающиеся американцы были франкмасонами, и их заинтересовали древние тайны и поиски рыцарей-тамплиеров.
