Дэвид Дикинсон - Смерть на Невском проспекте
Уэльс, Англия, весна 1903 г.
Лорд Фрэнсис Пауэрскорт лежал на полу Уэльского кафедрального собора в месте пересечения продольного и поперечного нефов и смотрел вверх. Он разглядывал одну из самых эффектных архитектурных особенностей британских кафедральных соборов, а именно знаменитые стягивающие арки, которые, сливаясь, расходясь и сливаясь вновь, подпирали собой свод.
— Храни вас небеса, лорд Пауэрскорт, — проговорил настоятель собора, взирая на распростертого визитера, — помнится, вы спрашивали меня, можно ли полежать на полу, но я не предполагал, что вы и впрямь намерены это сделать… Удобно ли вам лежать?
— Очень удобно, благодарю вас, декан. Я, видите ли, подумал, что так будет легче представить, как это выглядело, когда в тысяча триста каком-то там году ваш шпиль не выдержал собственного веса, накренился и треснул.
— В тысяча триста тридцать восьмом, — с легким неудовольствием поправил его декан. Он любил, чтобы люди готовились к делу, как подобает. — Через сто лет после освящения. Но в любом случае, думаю, трещины лучше видны сверху, а не снизу.
— Вы абсолютно правы, декан, — сказал Пауэрскорт, покорно поднявшись с полу, — я как раз собирался проконсультироваться у вашего библиотекаря. Вот поброжу еще с четверть часа и пойду. Он обещал рассказать мне и о трещинах, и об этом замечательном каменщике, мастере Уильяме Джое, который придумал такие арки и спас здание. Пока что я понял только, что эти мощные дуги переносят часть тяжести с западной стены, фундамент которой просел под весом башни, когда над ней надстроили шпиль, на восточную, где фундамент оказался прочнее. Библиотекарь будет рассказывать, а я — записывать в мою черную книжечку.
И Пауэрскорт похлопал себя по карману, отозвавшемуся глухим звуком. Настоятель со вздохом оглядел свои владения.
— Завидую вам, лорд Пауэрскорт. Приезжаете сюда, смотрите на все свежим взглядом, работаете всласть, а потом снова едете куда-то в новое место, изучать для своей книги новый собор. А мы остаемся, где были, со своими заботами — сыростью, нехваткой средств и отсутствием общественного интереса. Знаете, порой я жалею, что не остался викарием церкви Святого Георгия в Бристоле.
Пауэрскорт с прищуром взглянул на декана.
— Думаю, дорогой декан, тут вы не правы, — негромко сказал он. — Как ни велики ваши проблемы, как ни обременительны денежные трудности, все-таки вы служите Господу пастырским словом и делом в одном из самых прекрасных зданий Англии. Скорее мне подобает завидовать вам, и, знаете ли, не одному мне.
Коротким жестом, который можно было истолковать и как дружеский, и как благословляющий, декан коснулся плеча Пауэрскорта и направился в Зал капитула.
Вообще говоря, лорд Пауэрскорт вовсе не готовил себя в историки церковной архитектуры. Ростом чуть меньше шести футов, чисто выбритый, с копной непокорных черных кудрей на голове, синеглазый, он взирал на мир с отстраненной иронией.
В течение многих лет Пауэрскорт служил в армейской разведке в Индии. Оставив военную службу, он на пару со своим верным другом и соратником, Джонни Фицджеральдом, занялся уголовным сыском, весьма успешно расследуя убийства и прочего рода таинственные происшествия по всей Великобритании. Годом раньше, в 1902-м, в него стреляли, и он был тяжело ранен. Это произошло под самый венец расследования убийства, случившегося в одной из адвокатских корпораций Лондона. Несколько дней он был на грани жизни и смерти, так что его жена, леди Люси, синклит врачей и команда сиделок круглосуточно бодрствовали у его ложа. Несколько месяцев спустя после этого происшествия, когда он оправился настолько, что мог перенести путешествие и даже преодолевать некоторые подъемы, жена увезла его в Италию, в городок Позитано, для окончательной поправки здоровья. Пауэрскорту нравилось в Позитано, угнездившемуся на скалах над синим морем, где улочки часто переходили в лестницы, круто карабкающиеся к вершине, фундаменты домов укладывались не вверх, а вдоль, — во всяком случае, так утверждали местные жители, до сих пор с большим вкусом рассказывающие байки про подвиги пиратов, корабли которых когда-то бороздили местные воды, и похищение темноликих Мадонн. И там-то, на пятый день пребывания, леди Люси устроила то, что Пауэрскорт позже именовал не иначе как «засадой». Она привела его в гостиную, усадила на балконе, нависшем над самым морем, села напротив и взяла его руки в свои. Пауэрскорт потом прокручивал эту сцену в уме чуть ли не ежедневно.
— Фрэнсис, любовь моя! Не могу передать, как мы все счастливы, что ты поправляешься. Сегодня я хочу о чем-то тебя попросить и знай, что это важно, чрезвычайно для меня важно.
Она замолчала, и Пауэрскорт понял, что свою речь она проговаривала в уме не раз, не два и не три.
— Фрэнсис, я не жду, что ты ответишь мне сегодня. Я не жду ответа и завтра. Только тогда, когда ты сам будешь готов.
Да она оттягивает объяснение, подумал Пауэрскорт. И, лишь увидев непреклонную решимость в синих глазах жены, понял, что она просто щадит его. Пожалуй, я знаю, что она хочет сказать, подумал он. Этого следовало ожидать.
— Фрэнсис, я хочу, чтобы ты отказался от расследований убийств, загадок, головоломок и прочего. Ты знаешь, что в прошлом я никогда не пыталась тебя остановить, никогда не просила ни тебя, ни Джонни отказаться от дела из-за того, что оно опасно. Но этот последний случай, когда пуля попала в грудь, чуть не убил тебя. Сколько дней ты лежал без сознания! Ты не видел, в каком отчаянии были дети, как Томас и Оливия боялись, что их папа умрет. Детям такое трудно пережить и в семь, и в девять. А близнецам пришлось бы вырасти вовсе без отца. Ты очень хороший отец, Фрэнсис, ни одна мать и ни одно дитя не могли бы желать лучшего. Но наивысший дар, который отец может принести своим детям, — это остаться в живых, жить для них, быть рядом, когда они растут, помогать и направлять. Мертвые отцы, возможно, герои, возможно, даже мученики, но они не могут помочь детям с приготовлением уроков, научить их играть в теннис, прочесть книжку на ночь. Детям нужны такие отцы, которые постоянно участвуют в их жизни, каждый день, год за годом. Им не нужны объятия каменных кладбищенских памятников, у подножия которых увядают могильные цветы.
Леди Люси смолкла ненадолго, все еще держа руки мужа, не отрывая глаз от его лица.
— Подумай о том, сколько раз ты рисковал жизнью, любовь моя. Когда вы работали над расследованием смерти принца Эдди, сына принца Уэльского, Джонни Фицджеральд едва не погиб, потому что противник решил, что он — это ты, из-за того, что он был в твоем зеленом плаще. А во время следствия по делу о гибели Кристофера Монтагю, художественного критика, нас с тобой на Корсике чуть-чуть не убили, помнишь, какие-то безумцы гнались за нами по горной дороге и палили из ружей вслед! А в том деле о кафедральном соборе тебя пытались убить, сбросив на голову целую кучу камней с крыши здания! Не говоря уж о том, что всего несколько месяцев назад ты едва не отдал Богу душу на первом этаже музея Уоллеса на Манчестер-сквер… Так продолжаться больше не может, Фрэнсис. Не хмурься, любовь моя, я почти уже все сказала. Не знаю, помнишь ли ты тот день, когда ты восстал из мертвых, — Джонни Фицджеральд читал «Улисса» Теннисона, а маленький Кристофер впервые улыбнулся тебе. Мы сидели, держась за руки у твоей постели, ты, я, Томас, Оливия, Кристофер и Джульетта, соединившись в кольцо любви. Я хочу, чтобы, принимая решение, ты помнил их лица, думал о них. Я знаю, это будет нелегко, я знаю, сколько удовлетворения приносит тебе разгадка тайн, мысль о том, что теперь кто-то не погибнет, потому что убийцу поймали. Я просто хочу, чтобы ты думал о лицах твоих детей, о любви, которая светится в их глазах, о том, как легко стало у них на сердце, когда их папа вернулся к ним. Пожалуйста, не заставляй их переживать это еще раз. И помни, Фрэнсис, — весь этот разговор возник только потому, что мы очень, очень все тебя любим.
Закончив, леди Люси отпустила руки мужа, и вдруг, словно не выдержав напряжения и воспоминаний о тех днях, когда смерть бродила совсем рядом с Манчестер-сквер, расплакалась. Не говоря ни слова, Пауэрскорт сжал ее в объятиях. Он предвидел такой поворот дела, но не знал, как трудно будет ответить на просьбу жены. Три дня кряду он смотрел на синие воды Средиземноморья, бродил по берегу, сколько позволяли силы. Суть состояла в требовании отказаться от любимой работы. Останься он служить в армии, он подвергался бы куда большей опасности, чем занимаясь расследованиями. И можно ли сказать, что это недостойно мужчины — пожертвовать собственными интересами во имя интересов жены и детей? Любопытно, что думают по этому поводу собратья-мужчины… Он попытался выстроить в уме этакий бухгалтерский баланс: счастье его детей и леди Люси, с одной стороны, и опасность того, что неразоблаченный убийца рыщет по лондонским улицам, с другой, — и не смог…
