Кэролайн Роу - Успокоительное для грешника
— Господин, вы здоровы? — спросил Юсуф, который не представлял, что может до такой степени замедлить его учителя.
— Что ты сказал, мальчик?
— Вы здоровы, господин?
— Конечно. Совершенно здоров. Я задумался, и мир для меня исчез. Теперь я вернулся в него и останусь в нем на какое-то время, — добавил он добродушно.
— Его Преосвященству, кажется, стало немного лучше, — неуверенно сказал Юсуф.
— Лучше, — сказал Исаак. — Если он еще некоторое время полежит в постели, то, думаю, восстановит силы. Видимо, вчера я напугал его и заставил повиноваться. Но сейчас на уме у меня другое. Мне бы хотелось сегодня помириться с сеньором Шальтиелем, — продолжал он. — Больно видеть, как такой хороший, мудрый человек тратит время и силы, гневаясь на меня. Сегодня вечером начинается суббота, и я хочу покоя и примирения до захода солнца.
Как только они вошли в еврейский квартал, Юсуф направился к воротам сеньора Шальтиеля, но, не доходя до них, мальчик остановился.
— А если он откажется впустить нас? — робко спросил он.
— Передадим ему наилучшие пожелания здоровья, благополучия и уйдем, — простодушно ответил Исаак. — Я не стану навязываться другу или пациенту.
Дверь открыл ученик Шальтиеля, Ави, с беспокойством посмотрел на врача и пригласил войти.
— Как твой учитель? — спросил Исаак.
— Кажется, очень болен, — ответил Ави. — Сделайте для него что-нибудь.
— Это возможно только в том случае, если он согласится принять помощь.
На лестнице послышались тяжелые шаги.
— Шшш, — прошипел Ави. — Он идет в кабинет. Должно быть, услышал вас.
— Тогда идем за ним, — сказал врач.
— Хорошо, сеньор Исаак, — ответил мальчик.
Исаак встал в дверях кабинета философа.
— Сеньор Шальтиель, ваш ученик, юный Ави, говорит, что вы все еще нездоровы, — сказал Исаак. — Я пришел узнать, могу ли что-нибудь предложить для облегчения вашей боли.
— Ничего.
— У меня при себе простые лекарства, которые улучшат ваше состояние. Я прошу лишь дозволения оставить их здесь.
— Честно говоря, сеньор Исаак, мне неловко получать от вас помощь, — сказал Шальтиель.
— Почему? Если у вас случилась философская размолвка с пекарем, откажетесь вы есть его хлеб?
— Исаак, вы извращаете логику, она получается у вас четкой, искушающей.
— Разве я извратил логику? По-моему, только привел простую аналогию, чтобы подкрепить свой довод.
— Аналогия неверная. Философские убеждения пекаря — если только они у него есть — не отразятся на его работе.
— Уверяю вас, Шальтиель, что логика врача не влияет на измельчение трав или на обоняние и осязание. К примеру, я отсюда чувствую по запаху, что вы все еще в горячке и что вам нужна вода. Это скверно, — сказал Исаак и жестом велел Юсуфу принести корзинку. Запустил в нее руку и достал небольшой, плотно закупоренный пузырек. — Здесь опиат, очень действенный. Он позволит вам не только пить, но и есть, и спать. — Поставил пузырек на разделяющий их стол и снова полез в корзинку. Достал сверток с сушеными травами. — Если настоять эти травы в горячей воде и пить жидкость, жар у вас уменьшится и тело сможет избавиться от болезни. Эти лекарства не созданы колдовством или заклинаниями. Я узнал их рецепт, еще будучи учеником, и применял много-много раз, как и пекарь замешивал тесто много-много раз.
— Если я возьму эти лекарства, — спросил Шальтиель, — прекратите вы свои тщетные поиски? Перестанете беспокоить город и общину своими расспросами?
— Вы шантажируете меня своей болезнью, чтобы заставить бездействовать? — спросил Исаак.
— Сеньор Исаак, своими неловкими действиями вы навлекаете бесчестие на себя и нашу общину. Прошу вас, подумайте о своем честном имени.
— Что важнее? — спросил Исаак. — Истина и справедливость? Или репутация?
— Исаак, будь вы простым работником, я бы ответил — истина и справедливость.
— Почему?
— Потому что тогда ваши действия повлияли бы на немногих. Но поскольку вы тот, кто есть, люди наблюдают за вашими действиями и прислушиваются к вашим словам. Они верят, что вы правы. Убеждены в вашей нравственности и принимают ваши действия за образец, ничего не зная о ваших мотивах. Поскольку они не задаются вопросом, почему вы делаете то, что делаете, наружное восприятие становится столь же важным, как внутренняя реальность, — заговорил Шальтиель. — К примеру, если на июльском солнцепеке глупец сидит на камне, закутавшись в теплый плащ, люди скажут, что так может поступать только дурак, и пройдут мимо. Но если то же самое делает мудрый и нравственный человек, сочтут, что в таком поведении есть мудрость и нравственность, и не зададутся вопросом, почему мудрый человек поступает так. И кое-кто может начать подражать ему.
— В том, что вы говорите, много смысла, — сказал Исаак. — Не обещаю изменить свой подход, но буду иметь это в виду.
— Вы делаете это по просьбе своего друга епископа? — спросил Шальтиель.
— Нет, сеньор Шальтиель. То немногое, что я сделал, сделано ради Аструха де Местра, никого больше. Его Преосвященство гневается так же, как и вы, что я взбаламучиваю ту грязь, которую он хотел бы оставить на дне пруда.
— Я не гневаюсь, сеньор Исаак, — сказал Шальтиель. — Но меня огорчают ваши действия.
— Ваш гнев ощущается в воздухе, сеньор Шальтиель, — ответил Исаак. — Ее ощущает даже ваш ученик и трепещет при звуке ваших шагов в коридоре. Я ощущаю его как толстое одеяло, которое мешает вам дышать, и меня огорчает, что я являюсь причиной вашего гнева.
— Вы сами свободны от него, сеньор Исаак, раз упрекаете в нем других?
— Никоим образом. Гнев лежит, свернувшись кольцом в моей груди, постоянно. Обычно он спит, потом внезапно пробуждается, и тогда я становлюсь вдвойне слепым, потому что гнев подавляет другие мои чувства и разум. Я знаю его опасность и его запах, сеньор Шальтиель. Оставляю вам эти лекарства. Можете принимать их или нет, как хотите.
Врач повернулся и направился к двери.
— Осторожно, господин, притолока, — негромко сказал Юсуф. И высокий Исаак пригнулся, чтобы пройти под ней.
— Господин, гнев очень дурен? — спросил Юсуф, когда они вышли на улицу. — Я думал, в правом деле он благороден.
— Юсуф, ты сам мог видеть его опасность.
— То, что философ отказывается принимать лекарства?
— Нет, — что мой гнев на его упрямство заставил меня забыть, как низки двери в его доме. Если б не твое своевременное предупреждение, я бы сейчас страдал от того, что ударился головой. Только не говори об этом сеньоре, мальчик, — добавил он. — Не хочу ее беспокоить.
— Не скажу, господин.
— Исаак, ты почти ничего не ешь, — обеспокоенно сказала Юдифь. — Что случилось? Заболел?
— Нет, дорогая. Я совершенно здоров. Признаю, мой аппетит притупила жара, но больше ничто меня не мучит.
— Ты беспокоишься, — произнесла его жена.
— Я пребываю в превосходном здравии и расположении духа, — угрюмо ответил Исаак. — Или пребывал до последней минуты.
— Папа, ты беспокоишься? — спросила Мириам. — Почему?
— Я не беспокоюсь, дорогая, — резко ответил Исаак, — только вот ты слишком много прислушиваешься к чужим разговорам вместо того, чтобы заниматься своим делом.
Умолкшая Мириам принялась с огорченным видом крошить хлеб и бросать крошки птицам.
— Мириам, — сказала ее мать, — этот хлеб нужно есть самой, а не…
Их спас звон колокола. Юсуф поднялся со своего места на скамье и побежал открывать ворота. Вошла высокая женщина под густой вуалью и в темном платье.
— Можно мне поговорить с врачом? — спросила она и осталась стоять у ворот.
— Ракель, Мириам, — помогите Наоми убрать со стола, — сказала Юдифь, поднимаясь и давая понять, что обед окончен, хотя еда осталась нетронутой. — К вечеру нужно сделать еще многое, Наоми не сможет все успеть. Поживее!
Стол очень быстро был убран и перенесен в угол двора. Юдифь последовала за дочерьми на кухню, чтобы помочь в приготовлениях к субботе.
— Кто-нибудь заболел, сеньора? — спросил Исаак. — Сейчас соберу корзинку и…
— Нет, сеньор Исаак, никто не болен, — с беспокойством ответила женщина. — Я хотела поговорить с вами, вот и все.
— Тогда пойдемте к фонтану, поговорим. Выпьете чего-нибудь? День жаркий.
— Чашку воды, пожалуйста, сеньор Исаак. Ничего больше.
Юсуф поспешил принести холодной воды из фонтана.
— Спасибо, — негромко произнесла женщина и откинула вуаль, чтобы поднести чашу ко рту.
Тонкая, темная ткань, покрывавшая ее волосы, лицо и верхнюю часть платья, скрывала красивую женщину, широкоплечую, сильную, с темными глазами и румяным лицом. При виде ее лица Юсуф невольно сделал шаг назад.
