Эллис Питерс - Один лишний труп
Под ногами у них шуршала прошлогодняя мякина, поднятая пыль забивалась в нос. Годит в темноте добралась до угла и сложила из мешков подобие толстого удобного матраца, а два куля, сложенные вместе, приспособила в качестве подушки.
— Теперь бери этого журавля долговязого под мышки да помоги мне уложить его... Ну вот, постель получилась не хуже, чем дома. А сейчас прикрой дверь, а я зажгу свет и осмотрю его.
Кадфаэль принес с собой большой огарок свечи, а горсть старой мякины, высыпанная на жернов, могла прекрасно заменить трут. Монах высек искру, запалил мякину и зажег от нее свечу. Затем он потушил потрескивавшую мякину, накапал расплавленного воску на жернов и поставил свечку. Воск застыл, и она стояла твердо.
— А теперь осмотрим тебя, — сказал монах.
Юноша протяжно вздохнул и откинулся на своем ложе, отдавая себя в руки целителя. С перепачканного, измученного лица на Кадфаэля и Годит уставились живые, горящие глаза, цвет которых не угадывался при слабом свете свечи. Большой улыбчивый рот придавал осунувшейся физиономии добродушное выражение. На голове юноши была копна спутанных и грязных волос, которые, если их как следует вымыть, были бы цвета пшеничного колоса.
— Вижу, что тебе плечо распороли, — промолвил Кадфаэль, деловито расстегивая и стаскивая темную тунику, один рукав которой был покрыт запекшейся кровью. — Так, а теперь и рубаху снимем. Тебе, дружок, потребуется новая одежонка, прежде чем ты покинешь эту гостиницу.
— Боюсь, мне будет непросто заплатить за постой, — усмехнулся юноша, мужественно пересиливая боль, но осекся, когда Кадфаэль стал отдирать присохший рукав от раны.
— А мы много за постой не берем. Откровенный рассказ — вот и вся плата за то гостеприимство, которое мы тебе предлагаем. Годрик, парнишка, мне нужна вода — на худой конец, и речная сойдет. Глянь-ка вокруг, не найдется ли здесь, чем зачерпнуть водицы.
Под колесом, среди всякого хлама, Годит обнаружила здоровенный кувшин, который кто-то из братьев, привозивших зерно для помола, бросил здесь после того, как у него отбилась ручка, да и горловина впридачу. Зная, что с таким черпаком она быстро не управится, Кадфаэль расстегнул пояс юноши, стянул с него штаны и башмаки, а затем прикрыл одеялом распростертое нагое тело. Вдоль правого бедра шел длинный и не очень глубокий порез — как рассудил монах, это был след удара мечом. На светлой коже юноши выделялось множество посиневших ссадин и кровоподтеков, с левой стороны шеи — тонкая глубокая царапина, и странное дело, точно такая же на внешней стороне правого запястья. Уже почти затянувшиеся, потемневшие, эти раны были нанесены на день-два раньше всех остальных.
— Похоже, — буркнул себе под нос Кадфаэль, — что последнее время ты вел интересную жизнь.
— И самое интересное, что я ее сохранил, — пробормотал юноша в ответ. Он успокоился, и теперь его неудержимо клонило ко сну.
— Кто гнался за тобой?
— Люди короля — кто же еще...
— И ты думаешь, они будут тебя искать?
— Это уж как Бог свят. Но через несколько дней я буду в порядке и избавлю вас от этой обузы...
— Не будем об этом. Повернись-ка немного ко мне — вот так. Давай перевяжем бедро — рана довольно чистая и уже заживает. Потерпи: сейчас будет больно.
Так и вышло. Раненый напрягся и чуть слышно застонал, но жаловаться не стал.
Кувшин без ручки Годит пришлось тащить обеими руками, и к тому времени, когда она вернулась, Кадфаэль успел перевязать юноше бедро и укрыл его одеялом.
— А теперь займемся плечом. Из-за этой раны ты потерял много крови. Сюда, похоже, стрела угодила.
Пониже плеча, с наружной стороны левой руки, зияла глубокая, до кости, открытая рана с рваными краями. Кадфаэль смыл запекшуюся кровь, стянул края раны и сильно прижал их сложенной из холста подушечкой, смоченной целебным бальзамом из трав.
— Надо обработать ее, чтобы зажила и не загноилась, — приговаривал он, плотно забинтовывая руку. — Ну вот, а теперь тебе стоит подкрепиться. Но особо на еду не налегай — ты чересчур обессилен, и это не пойдет тебе на пользу. Вот хлеб, сыр и мясо. Оставь себе немного на завтра, утром у тебя наверняка будет волчий аппетит.
— Может, воды осталось хоть чуточку, — несмело попросил юноша. — Мне бы руки и лицо ополоснуть, а то уж больно я грязный!
Годит встала рядом с ним на колени, смочила в кувшине лоскут холста, и вместо того, чтобы вложить его в руки раненого, старательно и увлеченно омыла ему лицо, убрав спутанные волосы с широкого лба, выдававшего открытую, искреннюю натуру, и даже попыталась заботливыми пальцами распутать несколько прядей. Молодой человек удивился, но не подал виду — ее прикосновения приносили ему облегчение. Однако глаза его, вокруг которых теперь не было грязных подтеков и теней, наблюдали за склоненным над ним лицом и становились все больше от удивления. Годит же за все это время не проронила ни слова.
Молодой человек был слишком изнурен даже для того, чтобы есть. Он откинулся на подушку и некоторое время лежал, приспустив веки, в молчаливом раздумье и всматриваясь в лица своих спасителей. Потом он прошептал сонным голосом:
— После того, что вы для меня сделали, я должен назвать свое имя...
— Завтра, — твердо заявил Кадфаэль, — а сейчас ты в таком состоянии, что тебе в самый раз будет заснуть, и думаю, это тебе удастся. Выпей-ка это, — монах протянул юноше склянку с сильнодействующим снадобьем собственного приготовления, — это предохранит раны от загноения и облегчит сердце. — Спрятав за пазуху опустевший флакончик, он добавил: — Ну а поутру твое одиночество скрасит небольшая фляжка с вином. Да я и сам к тебе рано утром наведаюсь.
— Мы наведаемся! — поправила его Годит тихим, но решительным голосом.
— Погоди, еще одно дело осталось, — вспомнил Кадфаэль в последний момент, — у тебя нет оружия, хотя мне думается, меч у тебя был.
— Я уронил его в воду, — в полусне пробормотал юноша. — Мне пришлось пуститься вплавь, они стреляли... В воде меня стрелой и задело. У меня хватило ума нырнуть, и надеюсь, они поверили, что я пошел ко дну... Бог свидетель, я был на волосок от гибели.
— Ну ладно, поговорим завтра. Надо будет найти для тебя оружие. А пока доброй ночи.
Юноша заснул прежде, чем они погасили свечу и прикрыли за собой дверь. Несколько минут девушка и монах шли по шелестящей стерне, не говоря ни слова. Небесный свод раскинулся над ними как перевернутая чаша — темная посередине и бледно-голубая ближе к горизонту, очерченная каймой цвета морской волны.
— Брат Кадфаэль, — неожиданно спросила Годит, — а кто такой Ганимед?
— Прекрасный юноша, виночерпий Юпитера, и Юпитер очень любил его.
— Ой, — вырвалось у девушки. Она не знала, радоваться ей или огорчаться, что симпатия к ней незнакомца вызвана ее мальчишеским обличьем.
— Правда, некоторые утверждают, что это одно из имен Гебы, — добавил монах.
— А кто она такая, эта Геба?
— Прекрасная девушка. Она подносила Юпитеру чашу с вином, и Юпитер тоже очень любил ее.
— А-а... — глубокомысленно протянула Годит и замолчала. Только когда они перешли дорогу и подходили к аббатству, она спросила с серьезным видом: — Ты знаешь, кто он, верно?
— Юпитер? Он больше всего напоминает бога среди прочих языческих богов.
— Да нет же! Кто он? — настойчиво повторила девушка, схватила Кадфаэля за руку и торжествующе встряхнула ее: — Волосы светлые, как у саксов, саксонское имя, и он спасался от воинов короля... Это же Торольд Бланд, тот самый, который вместе с Николасом Фэнтри должен был доставить императрице сокровища Фиц Аллана. И конечно, он ничуть не виноват в смерти бедного Николаса. Ни за что не поверю, что он хоть раз в жизни совершил низкий поступок.
— А я, — сказал Кадфаэль, — поостерегся бы утверждать такое о ком бы то ни было, и прежде всего о себе самом. Но в чем я твердо уверен, дитя мое, это, что той низости он не совершал. Ты можешь спать спокойно.
Не было ничего необычного в том, что брат Кадфаэль, ревностно относившийся к своим обязанностям садовника и лекаря, поднялся задолго до заутрени, чтобы часок поработать. Поэтому никто не обратил внимания на то, что и в это утро он встал, оделся и вышел в такую рань. О том, что он, верный своему обещанию, поднял ни свет ни заря и своего помощника, никто не знал. Они пустились в путь, прихватив с собой побольше еды и целебных снадобий, а к тому же тунику и штаны, которые Кадфаэль взял из чулана, куда брат, ведавший раздачей милостыни, складывал пожертвования для бедных. Годит захватила и рубаху раненого юноши из тонкого полотна — выбрасывать ее было жалко. Перед сном она выстирала рубаху, а поутру подлатала ее там, где ее прорвал наконечник стрелы. Аккуратно развешанная на кустах, она прекрасно высохла за теплую августовскую ночь.
Их подопечный сидел в своей устроенной из мешков постели и с аппетитом жевал хлеб. Судя по всему, он полностью им доверял, ибо даже не попытался укрыться, когда отворилась дверь. На плечи его была накинута порванная и запачканная туника, а ниже пояса наготу прикрывало одеяло. Грудь и бока оставались открытыми, и было видно, что он прекрасно сложен. На его лице и теле по-прежнему виднелись синяки и шрамы, но за ночь раненый отдохнул и заметно оправился.
