Казимеж Блахий - Ночное следствие
— Неправда. Смогла бы…
— Панна Фрич!..
— Вот… Видите?
— Панна Фрич… — я вырываю у нее из рук старинную трость Кольбатцев, но в это мгновение происходит нечто невероятное. Из нижнего конца трости с сухим треском выскакивает граненое острие длиной с мужскую ладонь.
Труда Фрич смотрит на него с неподдельным изумлением. Она осторожно прикасается кончиком пальца к стальному лезвию, словно пробуя, острое оно или нет.
— Вы мне э т о хотели показать, панна Фрич?
— Нет. Я сама не знала.
— Как вы это сделали?
— Просто нажала на клюв и…
Ручка трости Кольбатцев сделана в виде головы грифа. Я нажимаю на клюв чудовища, и граненое острие уходит внутрь. Повторяю эту операцию дважды. Каждый раз раздается сухой треск. Механизм скрытого в трости оружия действует безотказно. Руки Труды Фрич то и дело конвульсивно вздрагивают.
— Панна Фрич, ведь вы же убили Арнима фон Кольбатца не этой тростью? Правда?
— Да. Не тростью.
— А чем, панна Фрич? Пауза. Молчание длится долго.
— Ну? Так чем? Хорошо, не будем говорить на эту тему, Сейчас вы пойдете спать, а утром, после завтрака, мы с вами спокойно обо всем побеседуем. Доброй ночи!
— Не пойду спать. Хочу разговаривать.
— Прекрасно! В таком случае будем беседовать о вашем техникуме. Много у вас подруг? Вам нравится там учиться?
— Зачем вы меня обманываете? Вам совсем не хочется говорить о техникуме. Вам надо узнать, кто убил этого немца. Все время выспрашиваете о немце. Все время шарите по комнатам, как голодные коты. Ненавижу всех вас! Ненавижу техникум! Ненавижу вас! Очень жаль, что вам голову совсем не разбили!..
Я силой поднимаю ее с кресла. Тело напряглось, лицо у нее злое, руки мечутся.
— Не хочу! Слышите? Не хочу! — Она стучит кулаками по спинке кресла так, что пыль летит столбом. Захлебывается кашлем.
В дверях появляется доктор Куницки.
— Я напишу на вас заявление начальству! Категорически запрещаю допрашивать свидетеля подобным образом! Свидетель ожидает ребенка!.. — кричит врач.
— Нет! Нет! — Девушка бежит в дальний угол комнаты и начинает стучать кулаками по стене. Явный приступ истерии.
Я не особенно представляю, что нужно делать в подобных случаях. Бросаю доктору Куницки умоляющий взгляд, но он делает вид, что не замечает. Пытается увести девушку, она вырывается из его рук и кричит на всю комнату:
— Я застрелила его! Он шел по коридору, а я выстрелила сзади… Револьвер выбросила в море. И куртку хотела выбросить!
Куницки ошалело смотрит то на меня, то на нее.
— Панна Фрич, вы мне покажете, куда ему попала ваша пуля?
— Гражданин капитан! — В голосе врача звучит угроза.
— Помолчите минутку, доктор, так лучше будет. Панна Фрич, прошу!
Я широко распахиваю дверь. Стол, на котором лежит обнаженный труп Арнима фон Кольбатца, ярко освещен.
— Прошу, панна Фрич. — Я подталкиваю девушку к дверям.
Труда Фрич послушно идет. Кажется, она вдруг впала в каталептическое состояние. Я не хочу пускать ее дальше порога ни на шаг. Но она идет смело, переступает порог, потом сразу останавливается. В лице — ни кровинки, и лишь ритмично вздрагивающие ноздри свидетельствуют о том, что она в сознании.
— Панна Фрич, вы хотели сказать, что Арнима фон Кольбатца убил доктор Бакула?
Легкое движение красивых губ, еле слышный шепот:
— Нет. Это я.
Доктор Куницки едва успевает подхватить девушку на руки, бросает в мою сторону грубое ругательство н выносит ее из комнаты.
Я вытираю лоб. У меня уже нет сил подойти к креслу у камина. Опираюсь о закрытую дверь. И стою в этой позе до тех пор, пока комнату не заливает свет автомобильных фар, ворвавшийся в окно.
Еще одна ложь? Еще одна?
4
Приехал незнакомый ефрейтор с физиономией простого деревенского парня. Докладывает так, словно отдает рапорт на ежегодном торжестве в честь дня милиции. Щелкает каблуками, правая рука вытянута к барашковой шапке. Он ужасно чопорный и официальный, видно, боится невзначай усмехнуться.
— …рейтор милиции… Голчевиц… согласно распоряжению… Будут звонить из Франкфурта какому-то Колбацкому!..
— Что-о-о? — Я срываюсь с места, а ефрейтор снова окаменел в полной неподвижности. Замечаю, что шинель у него в грязи, из шапки выдран клок меха. — Повторите еще раз.
Повторяет. Пан поручик из Варшавы приказал, что, если будут спрашивать по телефону кого-нибудь из замка, немедленно уведомить. Поэтому он и докладывает, что в три сорок пять позвонят из Франкфурта. Он обязан сообщить об этом шефу следственной группы.
— Я шеф группы.
Ефрейтор кладет руку на автомат.
— Кого вызывают к телефону?
— Какого-то Колбацкого. Я не понимаю по-немецки.
— Хорошо. Останьтесь пока здесь. Отдохните.
Ефрейтор снимает автомат и принимает положение «вольно». Ну и муштра! А за обшарпанное обмундирование ему бы надо влепить суток трое гауптвахты.
Сейчас без двух минут три. До Голчевиц ехать минут двадцать. Хотя, возможно, чуть больше. Снег перестал идти, дорога подмерзла и вылизана ветром. Будет скользко.
Кто может звонить из Франкфурта Арниму фон Кольбатцу? Жена? Жены имеют обыкновение звонить и за несколько тысяч километров, и даже в четыре часа ночи… Плата за телефонные переговоры в ФРГ очень высокая. Арним фон Кольбатц был холостяком, как свидетельствуют его документы. Значит, должен звонить некто, у кого имеется к нему очень важное и очень срочное дело. Не знает, видимо, что Арнима фон Кольбатца уже нет в живых. Хотя возможно, и другое: кто-либо неведомый мне уже сообщил во Франкфурт о его смерти. Нет, решаю, наконец, в любом случае мне нельзя выдавать себя за Арнима фон Кольбатца. Разговаривать должен тот, кого человек из Франкфурта может знать.
— Капрал Чапельски!
Милиционер, дежурящий у дверей комнаты Бакулы, делает вид, что он и не думал дремать.
— Приведите Германа Фрича. И скажите ему, чтобы он оделся потеплее.
— Есть!
Я поднимаюсь в «комнату с привидением» — так, мне кажется, лучше именовать комнату со стульями. Слышу странный ритмичный звук, доносящийся откуда-то из-под пола. Куют, что ли? Я заглядываю в подземный ход и зову Домбала. Похоже, что действительно куют. В темноте возникает слабый отблеск фонаря, становится ярче, маячит по стенам.
— Что случилось? — Домбал высовывается по пояс.
— Что вы там вытворяете, Домбал?
— Лигенза разбирает могилу.
— Рехнулись?
— Нам скучно.
— Домбал!
— Есть, гражданин капитан!
— Зачем вы разбираете склеп?
— Сам не знаю, — отвечает Домбал и вытирает мокрый, запорошенный кирпичной пылью лоб. — Лигенза сказал, что ему что-то кирпич там не нравится. А он в этом знает толк. Работал при ликвидации развалин. Как специалист.
— Ерунда. Лигенза — с сорок четвертого года в милиции. Хотя делайте что хотите. Мне сейчас не до вас. Я еду в Голчевицы.
— Познань?
— Франкфурт.
— Я не заказывал.
— Знаю. Поднимитесь наверх и проследите, чтобы никто не шлялся по замку. Куницки может идти спать. Хотя нет… Скажите Куницкому, пусть еще раз обследует коридорчик, ведущий в башню, где по нашим предположениям был убит Кольбатц. Там могут оказаться следы крови. Все.
Домбал аж присвистнул. Хочет спросить о чем-то, но у меня нет времени с ним разговаривать.
Фрич, тепло одетый, уже ждет в салоне. С тревогой поглядывает на голчевицкого ефрейтора, который караулит старого немца в строгом соответствии с уставом. Я приказываю, чтобы он убрал оружие и не запугивал мне свидетеля. Герман Фрич облегченно вздыхает и даже пытается улыбнуться.
— Ваша дочь заснула, Фрич? — спрашиваю я, когда машина, наконец, выезжает со двора замка.
— Да, доктор дал ей порошок.
— Ей сейчас надо много спать. Может, будет лучше, если она пока оставит учебу?
— Не знаю. Она не хочет. Герр гауптман, куда мы едем? — Немец снова встревожен. Все время посматривает мне на колени, где лежит магнитофон.
— В Голчевицы. Я хочу, чтобы вы рассказали о случившемся тамошнему начальнику милиции. Это их район, и они тоже должны знать, что и как.
Фрич закутывается в вытертый тулуп, хотя в машине тепло. Молчит до самой деревни.
— Нельзя ли быстрее? — обращаюсь я к шоферу.
— Скользко, гражданин капитан.
— Все равно…
— Все равно бывает только покойникам, гражданин капитан.
Однако увеличивает скорость. Свет фар начинает скользить по первым голчевицким домикам, каменным, добротным. В здании на костельной площади горит свет. Видно, еще не все выпито за здоровье новорожденного. Вот и милиция. Тут же и почта и арестантская. Начальник милиции, сухой, высокий, с трудом стоящий на ногах (наверное, прямо с крестин), официально докладывает, что будут звонить из Франкфурта. После чего выразительно поглядывает на Фрича. Видимо, думает, что тот будет его «гостем» в арестантской, где чаще всего замыкают на одну ночь местных пьяниц или — так тоже случается — держат свиней.
