Ева Прюдом - Завещание Тициана
«Возможно, Нанна и не обладает талантами Атики — самой по себе неординарной и познавшей неординарную смерть, — но у нее явный дар описывать людей и рассказывать об их жизни, — подумал Виргилий, когда та закончила рассказ. — Какие скачки провидения в этой незаурядной судьбе: дочь богатого торговца, потом — рабыня, куртизанка на пике своей славы, затем заживо замученная». У Виргилия по ходу рассказа появилось множество вопросов: как относились к славе Атики другие женщины, какие страсти разжигала она среди мужчин, кому из друзей доверялась, кто был ее врагом, как сложилась жизнь ее сестры в серале. Но Нанна уже обратилась к Пьеру:
— Тинторетто пишет, что вы врач. Возможно, он назвал вам болезнь, которой я страдаю. Не откажите в любезности осмотреть меня.
— Я сам собирался предложить вам это, хотя я и не специалист в данной области.
— Извините нас, — проговорила она, обращаясь к Виргилию, и добавила, повернувшись к служанке: — Приготовь мне ванну с ароматическими травами. Когда господа нас покинут, я намерена искупаться.
Пьер недолго пробыл у нее. Когда они вышли, Предом с отчаянием убедился, что она твердо намерена выпроводить их. Видно, их визит затянулся. Или она слишком утомилась. И хотя Виргилию было не занимать смелости, он понял, что тут он бессилен и те вопросы, которые он заготовил, пропадут втуне. Вежливо, хотя и против воли, он откланялся. Но в тот момент, когда дверь уже должна была за ними захлопнуться, он решил попытать счастья и задать самый важный вопрос:
— Как вы думаете, это Эбено ее убил?
Бросив на него удивленный взгляд, Нанна ответила:
— Увидев его, жалкого, оплакивающего Атику, я сразу поняла, что это не он. Да ведь его выпустили два дня спустя. Его оправдало свидетельское показание человека, пользующегося уважением. За него вступился Тициан Вечеллио…
ПИСЬМО АТИКИ ТИЦИАНУ ВЕЧЕЛЛИО
Дорогой мэтр,
Пишу Вам, дабы напомнить о вечере, который состоится сегодня в моем доме с участием Лионелло Зена, Кары Мустафы, Жоао Эль Рибейры, Зорзи Бонфили, Олимпии и вашей покорной слуги. Буду ждать вас, как всегда, с наступлением ночи.
Преданная вам Атика.
Писано в Венеции 7 августа в год от Рождества Христова 1574-й.
Глава 6
Виргилий тщательно сложил листок. Его руки слегка подрагивали. Он поднял на Якопо Робусти вопрошающий взгляд.
— Пальма принес это вчера, — пояснил художник. — Вы с ним разминулись. Только вы вышли, как появился он. Хотел передать это вам, но не знал, где вас искать. Тогда он отдал письмо Мариетто, но тот оставил его мне, поскольку отправился на воскресную службу в церковь Богородицы в Садах. Он скоро вернется. Только что звонили колокола. Он вам все объяснит.
В руках Тинторетто была мраморная ступка, в которой он толок киноварь.
— Белый мрамор для киновари, красный порфир для лазури. Ясно? Обычно этим занимаются ученики. Но сегодня воскресенье, Доменико, Марко, Мариетто и их две сестры пошли с матерью в церковь. А других помощников осталось… раз, два и обчелся. Разбрелись, поумирали… — объяснял художник, растирая краски. — Начинать надо с верхушки, там порода более кристаллическая. Ясно?
Друзья закивали головами. Художник метнул в них насмешливый взгляд и поставил ступку.
— Сейчас вернусь.
Минуту спустя он вернулся с ножом и рулоном ткани в руках.
— Пока мои не вернулись, вы мне поможете. Держите! — Он вручил слегка ошалевшим друзьям нож и рулон. — Будете вырезать квадратики из льна для фильтра. Умеете? Все подмастерья с этого начинают. Мариетто вырезал фильтр в четыре года!
Более поднаторевшие в науках, чем в ремеслах, парижане с сомнением уставились на ткань. Тинторетто рассмеялся им в лицо.
Задетые за живое, они сели на табуреты и взялись за дело. Если первый блин и был комом, то дальше пошло лучше. С головой уйдя в работу, они не заметили, что помимо них и художника в мастерской появился еще кто-то. И только заслыша звонкий смех, они подняли головы. На пороге мастерской стояла девушка в белом платье, с белокурыми волосами, темными глазами и очаровательной ямочкой на подбородке. У Виргилия заныло в груди. Из рук выпал нож. «Видение из Фрари».
— Мариетто? — пробормотал Пьер.
Девушка у двери продолжала смеяться. Рассмеялся и Тинторетто, услышав вопрос Пьера.
— Мариетта! — поправил он, вытирая слезы. — Моя дочь! Два дня я все стараюсь не выдать ее неосторожным словом, а вы ни о чем не догадываетесь. Ну и позабавился я!
Он дружески похлопал обоих по спине. Пьер встал и направился к девушке, чтобы разглядеть ее. Сделав грациозный реверанс, она метнула взор в сторону Виргилия. Тот жадно разглядывал ее, не в силах подняться: ноги не слушались его. Все, что казалось ему странным в молодом человеке, теперь, в девушке, было прекрасно: прозрачная кожа, маленький ротик, длинные загнутые ресницы, нежная улыбка. Наконец он встал и, подойдя к ней и взяв ее за руку, проговорил:
— Я счастлив познакомиться с тобой, Мариетта.
— Из нас двоих я счастливее, поскольку знаю тебя уже два дня, — ответила она, не отнимая руки.
Прийти в себя от потрясения друзьям помогло греческое вино. Мариетта объяснила причину метаморфозы, которая произошла с ней:
— Мой старший брат не выказывал наклонности к изящным искусствам. Я же с детских лет обожала наблюдать за работой отца и помогать ему. Мыла кисти, просеивала гипс, чистила палитры, резала лен, как вы. И мне было так хорошо среди запахов лака и пигментов! Однажды я поняла, что хочу стать художником.
— А я понял, что это мой самый одаренный ребенок, — отозвался из глубины мастерской Тинторетто. — Ей только двадцать, а она уже пишет портреты. Лет через десять ее слава распространится по Европе, а через двадцать она станет первой женщиной, принятой в корпорацию художников.
На порозовевшем от похвалы лице Мариетты была написана решимость осуществить свое намерение.
— Живопись — ремесло сугубо мужское. Я не могла сопровождать отца в scuole[47], где ему заказывали работу, и к знатным людям, в домах которых он расписывал потолки. Но чтобы продолжить учиться, мне надо было сопровождать его. Вот мы и придумали нарядить меня мальчиком, будто я его сын. И все же я надеюсь однажды держать в руках кисть и быть в накрахмаленной юбке. Однако чтобы вместе с вами расследовать смерть Атики, я должна быть в мужском платье. Сегодня же воскресенье, и я останусь в женском, — добавила она кокетливо.
Виргилий поспешил заверить ее, что наряд этот очень ей к лицу. Мариетта догадывалась об охватившем его стеснении и перевела разговор на письмо, обнаруженное Пальмой.
— Где он откопал это невероятное письмо? — поинтересовался Пьер.
— Насколько я поняла, среди бумаг учителя. Когда мы ушли, он стал наводить порядок в мастерской, ну и наткнулся на него.
Поскольку Виргилию и самому довелось поучаствовать в разборе бумаг Тициана, он знал, какое их количество осталось после него. Вместе с Пьером они нескромно заглянули в иные письма самого художника, но и только. Если бы они тщательно просмотрели всю корреспонденцию, поступившую на Бири-Гранде, приглашение Атики, наверное, попалось бы им на глаза, но вряд ли что-то бы им сказало, поскольку тогда они еще не знали ни кто она такая, ни как она умерла. Теперь же у них в руках был ключ к разгадке тайны.
— Пальма-младший почувствовал, что приглашение имеет немалое значение. Он вспомнил о женщине, которой вы интересовались. А поскольку не знал, где вас искать, то принес его сюда. Проще всего отправиться прямо к нему. Он подолгу проводит в мастерской, а когда уходит, запирает ее на ключ, как посоветовал мой отец. Заодно еще раз рассмотрим полотно с Марсием.
Предложение было принято. Троица отправилась на Бири-Гранде. Несмотря на воскресный день, внучатый племянник Пальмы-старшего сидел в задумчивости перед «Пьетой».
— Полотно почти закончено, — объяснил он друзьям. — Разве что чуть уравновесить диагональ, идущую от головы Моисея к ногам Никодима, какой-нибудь деталью и поместить ее на перпендикулярной линии, которую можно мысленно провести от Христа вверх. Это составило бы противовес двум устрашающим львиным головам и вторило бы нежности ребенка в нижнем левом углу картины.
— Ангел? — предложила Мариетта.
— Да, я уже думал об ангеле, который привлек бы внимание к пеликану, украшающему арку. В руках у ангела будет факел.
Пальма отошел на несколько шагов от картины, чтобы видеть ее целиком и представить, что надлежит сделать. После чего, явно довольный, переключил свое внимание на троицу.
— Полагаю, вы пришли не за тем, чтоб выслушивать мои рассуждения о построении композиции, а за тем, чтоб поговорить о найденном мной письме. Среди бумаг, разбросанных по полу и не привлекших внимания грабителей, было немало писем, и среди них — это. Я тут же увязал его со смертью египтянки, поскольку, прочтя его и увидев подпись, вспомнил, что жертву звали Атика. — Продолжая говорить, художник взял лист бумаги и уголь и принялся набрасывать ангелов с факелом в руках. — Вспомнил и день, когда было написано приглашение, 7 августа 1574 года. В тот вечер — я это очень хорошо помню — у меня было свидание с одной дамой, чрезвычайно важное для меня. Маэстро отправился на прием, устроенный куртизанкой. Но пробыл там недолго. И вот откуда я это знаю. На свидание я отправился в гондоле: где-то за четверть часа до полуночи, проплывая между островом Святого Михаила и Каннареджо, как раз мимо Бири-Гранде, я видел в окне Тициана. Он не зажег свечи, но его голова была отчетливо видна в ночи: седая борода, шапочка, с которой он не расставался. Он странно выглядел: какой-то обеспокоенный, серьезный, даже печальный и слегка… потерянный. — Пальма вытянул руку с рисунком, оценивая его, и остался недоволен. Он смял набросок, швырнул в угол и взялся за новый. — На следующий день я не был у маэстро. А когда снова его увидел, то прошло уже несколько дней, и мне в голову не пришло заводить разговор об Атике. Вот и все. Кажется, на сей раз я вспомнил все, что сохранилось в памяти.
