Борис Акунин - Алмазная колесница. Том 1
— Есть! — кричал в трубку взволнованный голос, заглушаемый лаем. — Господин инженер, вроде есть! Это проводник-дрессировщик Чуриков, со станции «Москва-товарная», на Брестской! Ничего не трогал, как велели!
Эраст Петрович тут же протелефонировал Мыльникову.
На станцию примчались с разных концов, почти одновременно.
Дрессировщик Чуриков представил начальству героиню дня, бельгийскую овчарку грюнендальской породы:
— Резеда.
Резеда понюхала штиблет Фандорина и вильнула хвостом. На Евстратия Павловича оскалила клыки.
— Не обижайтесь, она брюхатая, — поспешно сказал поводырь. — Зато нюх острее.
— Ну, что вы там нашли, показывайте! — нетерпеливо потребовал надворный советник.
— Да вот, смотрите сами.
Чуриков потянул собаку за поводок, она неохотно поплелась к складу, оглядываясь на инженера. У входа упёрлась лапами, потом и вовсе легла на пол, всем своим видом показывая, что ей спешить некуда. Покосилась на людей — не будут ли ругаться.
— Капризничает, — вздохнул дрессировщик. Сел на корточки, почесал суке раздутое брюхо, пошептал что-то на ухо.
Резеда милостиво встала, направилась к штабелям ящиков и мешков.
— Вот, вот, следите! — вскинул руку Чуриков.
— За чем?
— За ушами и хвостом!
Хвост и уши у Резеды были опущены. Она медленно прошла мимо одного ряда, мимо второго. Посередине третьего уши вдруг встали торчком, хвост взметнулся кверху, потом опустился и больше уже не поднимался, зажатый между лап. Ищейка присела и залаяла на четыре аккуратных джутовых мешка среднего размера.
Груз прибыл из Франции и предназначался хлебопекарному товариществу «Вернер и Пфлейдерер». Доставлен утренним новгородским поездом. Содержание — жёлтый порошок, оставляющий на пальцах характерный маслянистый блеск, — сомнений не вызывало: мелинит.
— Успел пересечь г-границу раньше, чем туда прибыли собаки, — определил Фандорин по сопроводительным документам. — Ну что ж, Мыльников, работаем.
* * *Работать решили сами, не доверяясь филёрам. Эраст Петрович нарядился железнодорожником, Мыльников грузчиком. Устроились в соседнем пакгаузе, откуда отлично просматривался и склад, и подходы к нему.
Получатель явился за грузом в 11.55.
Невысокий мужчина приказчицкого вида предъявил бумажку, расписался в конторской книге, мешки в закрытый фургон перетаскал сам.
Наблюдатели так и приросли к биноклям.
— Пожалуй, японец, — пробормотал Эраст Петрович.
— Да что вы! — усомнился Мыльников, крутя колёсико. — Русак русаком, с некоторой татаринкой, как положено.
— Японец, — уверенно повторил инженер. — Возможно, с примесью европейской крови, но разрез глаз, форма носа… Где-то я его видел. Но где и когда? Возможно, просто похож на кого-то из знакомых японцев… Японские лица разнообразием не отличаются, антропология выделяет всего двенадцать основных типов. Это из-за островной уединённости. Не было притока иноплеменной к-крови…
— Уезжает! — прервал антропологическую лекцию Евстратий Павлович. — Скорей!
Но спешить теперь было незачем. Для слежки по городу был заготовлен целый парк разномастных колясок и пролёток, и в каждой сидело по филёру, так что деться объекту было некуда.
Инженер и надворный советник опустились на пружинистое сиденье экипажа, замыкавшего весь этот караван, очень правдоподобно изображавший оживлённое уличное движение, и медленно покатили по улицам.
Дома и фонари были украшены флагами и гирляндами. Москва отмечала день рождения императрицы Александры Федоровны не в пример пышнее, чем в прежние годы. На то имелась особенная причина: недавно государыня наконец подарила России наследника престола — после четырех девочек, или «холостых выстрелов», как непочтительно выразился Мыльников.
— А мальчонка-то, говорят, хилый, порченый, — вздохнул Евстратий Павлович. — Карает Господь Романовых.
На этот раз инженер и отвечать не стал — лишь поморщился на глупую провокацию.
Между тем объект оказался фокусником. На «Товарной» загрузил в свою крытую повозку четыре мешка, а у камеры хранения Рязанско-Уральской дороги вынес три дощатых ящика и восемь небольших свёртков в чёрной блестящей бумаге. Фургон отпустил. Агенты, конечно, остановили ломовика за первым же поворотом, но внутри обнаружили лишь четыре пустых джутовых мешка. Мелинит из них был изъят и зачем-то перефасован.
Приёмщик в камере хранения показал, что ящики и свёртки были сданы как два отдельных места, на разные квитанции.
Но все эти сведения были получены Фандориным позднее. Поскольку от вокзала предполагаемый японец дальше двинулся пешим порядком, инженер и надворный советник вновь взяли наблюдение в свои руки.
Следовали за объектом на предельной дистанции, филёров отослали в резерв. Сейчас главное было не вспугнуть живца, на которого могла клюнуть ещё какая-нибудь рыбка.
Приказчик зашёл в две привокзальные гостиницы — «Казань» и «Железнодорожную». Из осторожности наблюдатели внутрь соваться не стали, да и не успели бы — в каждой объект пробыл не долее минуты.
Эраст Петрович хмурился — подтверждались его худшие опасения: Рязанско-Уральская линия была частью великой трансконтинентальной магистрали, на которой красный карандаш инженера насчитал не менее сотни уязвимых участков. Для какого из них предназначается багаж, сданный в камеру хранения?
С вокзальной площади объект подался в центр и довольно долго крутился по городу. Несколько раз неожиданно останавливал извозчиков, так же внезапно, посреди улицы, отпускал их, но от образцово устроенной слежки не избавился.
В восьмом часу вечера он вошёл в извозчичий трактир близ Калужской площади. Судя по тому, что перед этим битый час прятался в подъезде соседнего дома, здесь у него была назначена встреча, и уж эту-то оказию упустить было никак нельзя.
Едва объект вошёл в трактир (было это в девять минут восьмого), Мыльников свистком подозвал экипировочную карету Летучего отряда, удобнейшее изобретение современного сыска. В карете имелся набор костюмов и маскировочных приспособлений на все случаи жизни.
Инженер и надворный советник переоделись ваньками и, пошатываясь, вошли в трактир.
Окинув взглядом полутёмное помещение, Евстратий Павлович сделал вид, что не может устоять на ногах — повалился на пол. Наклонившемуся Фандорину шепнул:
— С ним Лагин. Кличка Дрозд. Эсэр. Особо опасный. Вот тебе и на…
Главное было установлено, поэтому не стали торчать в трактире и попусту мозолить глаза — дали вытолкать себя на улицу.
Отрядив к чёрному ходу четвёрку агентов, наскоро обсудили тревожное открытие.
— Заграничная агентура сообщает, что полковник Акаси, главный японский резидент, встречается с политическими эмигрантами и закупает большие партии оружия, — шептал Мыльников, нагнувшись с козел казённой пролётки. — Но то далеко, в Парижах да Лондонах, а тут Москва-матушка. Неужто прошляпили? Если тутошним горлопанам да японские винтовки, такое начнётся…
Эраст Петрович слушал, стиснув зубы. Этот демарш, неслыханный в практике европейских войн — спровоцировать в тылу врага революцию, — был во сто крат опасней любых железнодорожных взрывов. Тут под угрозой оказывался не исход кампании, а судьба всего Российского государства. Воины Страны Ямато знают, что такое настоящая война: в ней не бывает недозволенных средств, есть лишь поражение или победа. До чего же японцы изменились за четверть века!
— Азиаты …ые! — матерно выругался Евстратий Павлович, словно подслушав фандоринские раздумья. — Ничего святого! Повоюй-ка с такими!
Но не о том ли самом говорил и Андрей Болконский перед Бородинским сражением, возразил инженер — разумеется, не вслух, Мыльникову, а мысленно, самому себе. Рыцарство и война по правилам — вздор и глупость, утверждал привлекательнейший из героев русской литературы. Пленных убивать, в переговоры не вступать. Никакого великодушничанья. Война — не игрушки.
А все-таки победит тот, кто великодушничает, подумалось вдруг Эрасту Петровичу, но довести эту парадоксальную мысль до конца он не успел — дежуривший у входа агент подал сигнал, и пришлось скорей лезть на козлы.
Приказчик вышел один. Посмотрел на вереницу пролёток (все, как одна, охранного ведомства), но садиться не стал. Отошёл подальше, остановил проезжающего извозчика — разумеется, тоже фальшивого.
Правда, все мыльниковские хитрости оказались напрасны. Каким-то непостижимым способом объект из коляски испарился. Филёр, изображавший извозчика, не заметил, как и когда это произошло: только что был седок, и вдруг исчез — лишь на сиденье, будто в насмешку, остался смятый рублевик.
