Трактир на Пятницкой. Агония. Вариант «Омега» - Николай Иванович Леонов

— Рашен? — спросил парень, уловив знакомое слово.

— Вот не понимаешь, — кивал соболезнующе Шурик. — Не понимаешь, потому что я иностранец, — и он ткнул себя пальцем в грудь, поклонился парню, сказал: — Мерси, — и пошел дальше.

Шурик сложил светящиеся неоновые буквы и прочитал: «Максим». В Париже у «Максима» собирались эмигранты, потом они работали водителями такси. Это те, которым повезло. Он прошел мимо и продолжал вспоминать, что ему еще известно о «Максиме». Кому не повезло? Княгини выходили на панель: в его представлении панель была узкой полоской тротуара, выложенной кафельными плитками, такими облицовывают уборные. Мужчины? Что было с мужчинами? Ага, гусары и гвардейцы работали наемными танцорами. Танцевали за деньги, что ли? Нет, что-то вроде сутенера, развлекали богатых американок. Все американцы богатые. Он остановился, переступил с ноги на ногу и пошел назад. Голубые буквы были на месте. Шурик засвистел «Варяга» и вошел в плохо освещенный подъезд. В вестибюле к нему навстречу неторопливо двинулся высокий мужчина во фраке.

— Я не спутаю тебя с графом. Не на такого напал, — пробормотал Шурик и хотел пройти мимо, но фрак поклонился и сказал:

— Добрый вечер. Милости прошу к нашему шалашу! Я правильно говорю по-русски? — фрак улыбнулся.

— С акцентом, — невозмутимо ответил Шурик, позволил снять с себя плащ, заплатил сорок шиллингов за вход и, словно на ринг, поднялся в зал.

Зал был небольшой и довольно уютный. Напротив, по диагонали, освещенная сцена, опущенный занавес; налево — полукругом стойка с яркой губастой блондинкой; перед сценой — столики, отгороженные друг от друга невысоким барьером.

— Желаете сесть?

Шурик повернулся, он не заметил, что фрак почтительно следует за ним.

— Постою, там посмотрим, — буркнул Шурик и подошел к стойке.

Блондинка тяжеловесно порхнула вдоль стойки и спросила:

— Говорите по-английски?

— Нет, — ответил Шурик.

— По-немецки?

— Немного.

За спиной что-то сказали на незнакомом языке; Шурик понял только одно слово: русский — и резко повернулся. Фрак улыбнулся, из носа у него торчали волосы.

— Вы меня извините, — он поклонился, — но ухаживать за гостями входит в мои обязанности. Я сделал за вас небольшой заказ. У нас такой порядок — не заказывать нельзя.

— Спасибо. — Шурик с удовольствием уже сбежал бы отсюда, но было поздно.

— Спасибо, — повторил он, — закажите мне еще бокал минеральной воды. Без льда.

Фрак дал барменше команду и снова повернулся к боксеру.

— Господин поет? — Он тронул выпирающий кадык.

— Да. В легком весе, — сказал Шурик басом и отвернулся.

Барменша подвинула ему чашку кофе, плеснула в бокал коньяку, поставила бокал с водой и хотела отойти, но Шурик остановил ее вопросом:

— Сколько? — Для наглядности он протянул руку и потер пальцами друг о друга.

Барменша рассмеялась, на щеках у нее появились симпатичные ямочки, взяла бумажную салфетку и написала: сорок.

Он положил на стойку сорок шиллингов, произвел несложное арифметическое действие, известное под названием сложение, и расстроился. «Расширение кругозора» обходилось дорого, за восемьдесят монет можно было купить две нейлоновые рубашки или отличный плащ-болонью. Пусть Зигмунд утверждает, что цивилизованные люди нейлон уже не носят. Шурик прикинулся бы нецивилизованным. Но деньги уже пропали, и он взял чашку кофе и незаметно огляделся.

Зал, как Шурик и отметил сразу, небольшой, уютный, чистенький и отделан со вкусом. Народу немного, за столиками в основном сидели мужчины, были и парочки, но не сказать что молодые. Несколько девушек стояли, как и Шурик, у стойки, симпатичные или нет, он разглядеть не мог, так как сначала они заинтересованно взглянули на Шурика, но барменша им что-то сказала, и девушки отвернулись.

Послышалась тихая камерная музыка, и занавес пополз вверх. Шурик взглянул на часы — двенадцать. Сажина еще нет, но от ребят попадет точно. Поверят, что заблудился? Роберт поверит, а Зигмунд — никогда. Всыплют. Сажину скажут? Только взглянуть на сцену, пять минут и бегом.

На подмостках появилась не очень молодая и изрядно напудренная женщина в бальном платье. Интерьер — широкая кровать и огромное трюмо — видимо, спальная комната. Женщина устало прошлась, трогая привычные вещи, что-то напевала, прикрыла глаза и сделала несколько танцевальных движений. Шурик понял, что она вернулась домой с бала или вечеринки. Затем она сняла браслет, ожерелье, шиньон, достала из шкафчика бутылку, сделала глоток. После этого села перед трюмо и начала раздеваться, делала все не торопясь, ритмично и небрежно, и Шурик подумал, что она здорово тренирована.

Легковес оделся и вышел на улицу.

Когда он осторожно открыл дверь своего номера, то столкнулся с Робертом, который сделал шаг навстречу, схватил его за пояс и бросил на кровать:

— Сопляк! Приедем домой, поговорим!

— Шурик, можно ложиться спать? — спросил Зигмунд, вставая с кресла и закрывая книгу, которую держал в руках. — Спокойно, Роберт! Нервы надо беречь для ринга.

— Какие нервы? — Роберт подошел к лежащему на кровати Шурику, но Зигмунд его перехватил. — Жеребенок! Сосун молочный! Миши нет, он бы с ума сошел! — Роберт пытался вырваться, но Зигмунд держал его крепко.

— Спать, спать! — Зигмунд вытолкнул Роберта из номера, взглянул на Шурика, пожал плечами и вышел.

Старый Петер оттолкнул контролера и вошел в здание, где через час должна состояться товарищеская встреча: Бартен, США, Калныньш, СССР, так по крайней мере написано в афише у дверей. Вальтер зря волновался, возврата билетов не было. Никакая реклама не могла убедить знатоков бокса, что Дорри серьезный противник для уже знаменитого американца. И замену Дорри на русского приняли одобрительно. Конечно, в любительском боксе меньше крови и азарта, но это с лихвой компенсировалось неизвестностью и любопытством. Кто такой русский парень, рискнувший выйти на ринг против претендента?

Петер взял у мальчишки программку, правая ее сторона была заклеена фотографией русского, под которой написано, что он врач-хирург, его возраст, вес, рост и все. Никаких титулов. Так настоял Сажин, а спорить Вальтер Лемке не рискнул. И так русские спасали его финансы и престиж. Петер отказался быть судьей, хотел взглянуть со стороны, русский ему понравился, но Дин Бартен настоящий боксер, «однорукий», тяжелый, но настоящий. Мальчику не выдержать, тотализатор принимал семь к одному, но любителей играть на русского почти не находилось.

— Десять к одному за Дина, — сказал Петеру подошедший букмекер.

Петер опустил руку в карман, и букмекер заволновался.

— Визе, вообще-то, ставки семь и восемь против одного, — быстро заговорил он, — но я принимаю: десять.

Петер вынул все имеющиеся деньги, пересчитал их и положил в протянутую руку:

— Тысячу шиллингов на русского.

— Ты всегда был чудной, Визе. Иль разбогател? — спросил