Макс Коллинз - Проклятые в раю

Дэрроу пожал плечами:

— Не счел это существенным.

До этого момента я думал, что идея использовать меня в этом деле принадлежит целиком и полностью К. Д. В Вашингтоне, округ Колумбия, я встречался с Эвелин Маклин, — ее муж, отдалившийся от нее, владел газетой «Вашингтон пост», да и сама она была хозяйкой одного из модных журналов. Художник-жулик, знавший о сочувствии Эвелин полковнику Линдбергу — эта женщина сама трагически потеряла ребенка, — вовлек ее в одну из многочисленных бесперспективных историй с выкупом, которыми изобиловало расследование.

Эвелин была очень привлекательной, немолодой уже женщиной, и мы блистательно напали на след. Настолько блистательно, что слух об этом распространился незамедлительно...

— Эвелин предложила, чтобы я поинтересовалась у мистера Дэрроу, не знаком ли он с вами, — сказала миссис Фортескью, — поскольку вы оба из Чикаго и оба по работе связаны с преступностью.

Я не встречал лучшего определения сходства между юристами и полицейскими. По работе связаны с преступностью.

— И вообразите мое удивление и радость, — продолжала она, — когда мистер Дэрроу сказал, что знает вас с детских лет.

Не будучи вполне уверен, что у меня были эти самые «детские годы», я лишь ограничился кислой улыбкой в ее сторону. Вот что значит работать с Кларенсом Дэрроу: что ни час, то новый сюрприз.

— Томми отдыхает, — сказала миссис Фортескью, показав на закрытую дверь. — Разбудить его?

— Думаю, в этом нет необходимости, — сказал Дэрроу, — пока.

— Прошу садиться, — сказала она. — Хотите кофе, господа, или, может быть, чаю?

Мы сошлись на кофе, и она подошла к двери и позвала:

— Стюард!

Матрос из столовой подошел к ней, и она попросила принести четыре чашки кофе с сахаром и сливками. Он ответил кивком, и она захлопнула дверь. Мы все привстали, когда она заняла свое место за круглым столом.

— Итак, миссис Фортескью, — начал Дэрроу, сокрушительно усевшись на свой стул, — мой помощник, молодой мистер Геллер, будет делать записи. Хочу обратить ваше внимание, он не стенограф — лишь некоторые пометки, чтобы подкрепить слабую старческую память. Не возражаете?

Она улыбнулась мне, взмахнув ресницами.

— Это будет просто прекрасно.

Хотел бы я знать, что наговорила обо мне ее подруга миссис Уолш.

— Как вы себя чувствуете, миссис Фортескью? — мягко спросил Дэрроу.

— Теперь, когда худшее позади, — сказала она, — я впервые за много месяцев чувствую себя легко. Мой разум пребывает в мире. Я удовлетворена.

— Удовлетворены? — спросил Лейзер.

— Удовлетворена, — жестко произнесла она, не изменив позы, — что пытаясь добиться признания у этого отвратительного негодяя, мы не нарушали закон, а старались помочь ему. Со дня убийства я сплю лучше, чем за многие предыдущие месяцы.

При слове «убийство» лицо Дэрроу сморщилось, но, потрепав миссис Фортескью по руке, он выдавил добродушную, почти безмятежную улыбку.

— Мы не станем употреблять это слово — «убийство», миссис Фортескью. Ни между нами, ни, разумеется, при общении с прессой.

— Вы, должно быть, читали интервью в «Нью-Йорк Таймс», — проговорила она, прижав руку к груди, на ее лице читалось отчаяние. — Боюсь, я была неосторожна.

Его улыбка казалась снисходительной, но глаза смотрели твердо.

— Да. Я не ставлю это вам в вину... но это была неосторожность. Больше никаких разговоров об «убийстве». Или о том, что вы сожалеете лишь о «проваленном деле».

— На бумаге это выглядело... неуклюже, да? — спросила она, но это было скорее утверждение, чем вопрос.

— Вы действительно теперь спите лучше? — спросил я. — Простите мне эти слова, мэм, но мне кажется, что тяжесть данной ситуации отразилась на вас.

Она величественно подняла подбородок.

— Гораздо лучше, что все стало достоянием гласности. В первом деле они скрыли имя моей дочери, но только повредили ей. Слухи распространялись безудержно. Люди глазели на ее разбитую щеку, перешептывались, строили догадки. — Лицо у нее напряглось, заострилось, внезапно явственно проступили ее шестьдесят лет. — Лживые сплетни, грязные рассказы... эта кампания имела целью выжить мою дочь из Гонолулу, а если не получится, то очернить ее и заранее настроить против нее присяжных, если она решится на повторное возбуждение дела. Незадолго до... каким словом мне называть убийство, мистер Дэрроу?

На этот раз улыбка у него получилась кривая.

— Давайте использовать слово «инцидент». Она кивнула.

— Незадолго до... инцидента... за несколько дней, я думаю... я пошла к судье Стидману — он был очень добр к нам во время процесса. Я сказала, что боюсь за жизнь дочери. На свободе разгуливали не только эти пять насильников, но и сбежавший преступник Лайман, о котором сообщили, что он в долине Моана.

— Кто? — переспросил Дэрроу.

— Дэниел Лайман, — сказал Лейзер, — Убийца и насильник, который сбежал из тюрьмы Оаху вместе со своим дружком в канун прошлого Нового года. С тех пор они изнасиловали еще двух женщин, одна из которых была белой, и совершили несколько грабежей. Второго схватили, но Лайман все еще на свободе. Это была большая неудача для полиции Гонолулу.

— И подарок свыше для адмирала Стерлинга, — сказал я, — в его усилиях перетряхнуть управление.

Дэрроу кивнул, словно понимал, о чем идет речь. И спросил у Лейзера:

— Это было в материалах, которыми снабдил нас лейтенант Джонсон перед тем, как мы сели на «Малоло»?

Лейзер кивнул.

Я повернулся к нашей клиентке.

— Миссис Фортескью, вы боялись, что этот Лайман может напасть на вашу дочь?

— Нет, — сказала она с горькой улыбкой, — но он мог стать подходящим козлом отпущения, если бы ее нашли мертвой, не так ли? А без Талии нет суда над пятью обвиняемыми. — Морщинка прорезала ее лоб. — Теперь — четырьмя.

Дэрроу подался вперед, его брови взмыли вверх.

— Скажите... как во всей этой истории держится ваш зять?

Она посмотрела в сторону закрытой двери, за которой прилег отдохнуть лейтенант Мэсси. Понизила голос до мелодраматического шепота и сказала:

— Как я опасалась за жизнь Талии, так я опасаюсь за его психику.

Дэрроу выгнул бровь.

— Его психику, дорогая?

— Я боюсь, что он не выдержит напряжения... он стал замкнутым, плохо спит и ест, сделался каким-то отстраненным, что совсем на него не похоже...

Ее перебил стук в дверь, и миссис Фортескью величественно крикнула: «Войдите!», и вошел матрос с камбуза, неся серебряный поднос с кофе, сливочником и сахарницей с кусковым сахаром.

Пока матрос обслуживал нас, я сидел, рассматривая эту гордую, несколько надменную светскую даму, и пытался представить, как она продумывает похищение отвратительного гавайского насильника. Я мог представить ее предлагающей угощение, мог представить ее играющей в бридж. Я даже мог представить ее, правда, смутно, внутри пыльного бунгало на Коловалу-стрит.

Но представить ее рядом с оружием, кровью и голым мертвым туземцем в ванне? У меня это не вырисовывалось.

— Вы не собирались лишать его жизни, — очень мягко спросил Дэрроу, — не так ли, дорогая?

— Разумеется, нет, — ответила она и отпила кофе, жеманно отставив мизинец. — Я воспитывалась на юге, но уверяю вас, я не сторонница суда Линча. Я не могу слишком уж рьяно его поддерживать. Мое воспитание, традиции моей семьи, приобщение с раннего детства к религии сделали для меня немыслимым лишение другого человека жизни. Как и вы, сэр, я выступаю против смертной казни.

Дэрроу кивал и улыбался. Ему понравилась ее речь. Не знаю, поверил ли он хоть чему-то из того, что она сказала, но речь ему понравилась.

— Тогда расскажите, как все случилось на самом деле? — попросил я.

— Постепенно, — сказала она. — Как вы, возможно, знаете, после первого суда, который ничем не кончился, ответчики должны были каждое утро отмечаться в здании суда. Думаю, судья Стидман надеялся, что они нарушат это распоряжение и он сможет посадить их в тюрьму... но они отмечались регулярно.

— Кто вам об этом сказал? — спросил я.

— Сам судья Стидман. Я также была в хороших отношениях со служащей суда миссис Уайтмур. Боюсь, именно она посеяла семя?

— Семя? — переспросил Лейзер.

— Именно миссис Уайтмур сказала мне, что повторный суд откладывается на неопределенное время. В конторе окружного прокурора боялись второго неопределенного решения — после этого обвиняемых уже нельзя будет привлечь к суду... и эти мерзавцы останутся на свободе! Обвинение, сказала миссис Уайтмур, настолько запутало дело во время первого процесса, что будет невозможно добиться обвинительного приговора, если только один из ответчиков не признается.

— Поэтому вы решили, — сказал я, — добиться признания самостоятельно.

Она сделала мягкий жест рукой, словно объясняя, почему сегодня необходимо отменить сольный концерт флейтиста и заменить его выступлением струнного квартета.