Катерина Врублевская - Дело о пропавшем талисмане

После возвращения с богомолья матушка почувствовала себя лучше, да и я перестала хворать, а за лето вытянулась в нескладную девицу, которой в одночасье вдруг оказались коротки юбки и панталоны. Жизнь в доме стала поспокойнее, отец уже не уезжал надолго, все сидел в саду и курил трубку с длинным чубуком.

Новоявленная подруга сдержала свое обещание и приехала спустя полгода к нам погостить. Она приехала одна, без дочери. Матушка очень обрадовалась, назвала госпожу Рицос своей ненаглядной подругой и представила ее отцу. На мое удивление, папеньке Камилла Аркадьевна не понравилась, он не вмешивался в женские беседы, только хмурился и уходил ловить рыбу со старшими сыновьями.

Однажды вечером гостья попросила показать ей письма Александра Сергеевича. Прежде матушка никогда и никому их не показывала: отцу не нравилось даже упоминание имени поэта, он переживал, что его выбрали и дали согласие на брак только потому, что поэт женился на другой, а чужих у нас в доме не бывало. Поэтому только мне позволялось смотреть и касаться драгоценной реликвии.

Улучив момент, когда отца не было дома, матушка достала резную шкатулку орехового дерева и открыла ее перед замершей от восхищения Камиллой Аркадьевной. Они перебирали письма, вновь и вновь перечитывали их: у матушки в глазах стояли слезы.

Когда же наступило время отъезда, гостья попрощалась с нами и подарила матушке вот эту икону. Она сказала, что Александр Сергеевич — святой, невинно убиенный исчадиями ада, и что молиться за него следует любому ревностному христианину.

На следующий день после отъезда госпожи Рицос, матушке стало плохо. Она чувствовала сильные рези в желудки и кричала от боли. Приехавший врач пустил кровь, но это не помогло — матушка скончалась. Обезумевший от горя отец кричал, что все беды от злодейки, пробравшейся в наш дом, но я ему не верила. У нас на столе часто бывали грибы: может, мама съела какой-нибудь ядовитый.

После смерти матушки хозяйство пошло прахом — наступило запустение. И мне, совсем еще молодой девушке, пришлось взять в руки управление делами имения. В той суматохе пропала шкатулка с письмами Александра Сергеевича, о чем я не перестаю сожалеть до сих пор.

Икона с изображением Пушкина стала моей тайной. К ней я обращалась в тяжелые минуты, шептала молитвы и стихи. Боль отходила, а в сердце разливалось благолепие. Я всегда мысленно благодарила Камиллу Аркадьевну за чудный подарок.

Прошло несколько лет. Братья мои разлетелись кто куда. Митенька в уланы, Саша казенную должность получил, а я оставалась при отце. Он сильно сдал, глаза плохо видеть стали, и без меня никак не справлялся.

Стали ко мне свататься разные женихи: помещик из соседней деревни Григорий Ардальоныч, приятель брата Митеньки — улан Корнеев, а мне никто по душе не пришелся. Я всем отказывала по одной простой причине: они не читали и не любили поэзию Александра Сергеевича. О Пушкине знали лишь то, что поэт был гулякой, а жена наставила ему рога, стихов и вовсе наизусть не помнили. Никто не мог сравниться с властителем дум моих. Только ему я поверяла свои помыслы и чаяния и каждый день в молитвах поминала Камиллу Аркадьевну за бесценный подарок.

Годы летели. Все реже и реже приезжали ко мне свататься, а потом и вовсе прекратили. Мне было все равно: я управлялась по хозяйству, ухаживала за отцом, читала Пушкина, вышивала, молилась, и благодать снисходила на мою душу.

Батюшка скончался во сне. Госпожа Рицос на похороны не приехала, и с тех пор я не знаю, что с ней. Наша связь оборвалась.

А несколько лет назад мне нанес визит Сергей Васильевич. Он купил вот этот особняк на горе и ездил по окрестностям знакомиться с соседями. Иловайский мне сразу понравился. Он любил Пушкина и знал наизусть его стихи. Бог послал мне собеседника с тонкой и понимающей душой. Если бы я была хоть чуточку помоложе… Ах, да что говорить!..

В один из его визитов я рассказала о матушке и письмах Пушкина к ней. Сергей Васильевич пришел в необыкновенный восторг и тут же предложил мне продать ему эти письма, суля неслыханные деньги.

Каково же было его разочарование, когда я сообщила, что письма утеряны вместе с резной шкатулкой. Иловайский долго расспрашивал меня как и когда обнаружилась потеря, и пришел к странному выводу: шкатулку украла госпожа Рицос. Конечно же, я с негодованием отвергла это дикое предположение и он уехал восвояси. Однако через месяц явился вновь и сделал мне следующее предложение: к нему, в новый дом, приезжает на жительство дочь Ольга и он приглашает меня к себе в качестве компаньонки для его дочери. Гувернантка Ольге не нужна — она уже взрослая девушка, а вот компаньонка понадобится непременно. Сергей Васильевич несколько раз повторил это слово и добавил, что ничего зазорного в нем нет — в Европе во всех приличных домах живут высоконравственные солидные дамы, единственная обязанность которых участвовать в беседах с хозяевами и гостями дома, а также разливать чай. Кроме того, я смогу перевезти в особняк Иловайских все вещи, которые мне дороги: мебель обстановку и прочее. Тогда и волки будут сыты, и овцы целы.

Жалование Сергей Васильевич положил мне хорошее, на всем готовом. Прислуживать мне будут, за обедом место рядом с Ольгой и я, поколебавшись, но скорее для вида, согласилась. Так я оказалась здесь. В деревне остался управляющий, ежемесячно он приходит ко мне с докладом, а я живу покойно и счастливо…

Глава четвертая

В эту ночь явилась ко мне покойница баронесса фон В***. Она была вся в белом и сказала мне: «Здравствуйте, господин советник!»

Косарева всплеснула руками:

— Если бы не эти ужасные смерти! Спрашивается, кому мешал Сергей Васильевич? Душа-человек! Как его нам будет не хватать!

— Как вы думаете, Елена Глебовна, — спросила я, прожевав, наконец, последний кусок, — кто повинен в смерти Иловайского и Мамонова? Кому надо было их убивать?

— А Бог его знает, — ответила она и по привычке перекрестилась на портрет Пушкина. Меня передернуло. Язык не поворачивался назвать сие художество иконой, хотя я вовсе не являлась ревностной христианкой. — Найдут еще преступника, убившего моего благодетеля. А вот мне придется собирать вещи: не думаю, что долго засижусь теперь в этом доме — Марина Викторовна не очень-то меня жалует. А однажды так и вовсе соглядатайкой назвала.

— Это зачем же? — удивилась я, но более для того, чтобы вызвать ее на большую откровенность.

— Как-то проходила я мимо комнаты покойного Алексея Юрьевича — я несла Оленьке чай в библиотеку и слышу шум из-за двери, вреде ссорятся двое. А потом хозяйка как выскочит, как хлопнет дверью! И давай на меня кричать, мол, что я тут вынюхиваю? Я сдержалась, негоже мне себя ронять, да и пошла себе в библиотеку.

— Она ссорилась с Мамоновым?

— Да, — ответила Косарева и пожевала губами. — Не хочется, конечно, напраслину возводить, но, думаю, это она убила и мужа, и неверного возлюбленного. Уж больно она этого анархиста привечала, когда Сергей Васильевич ему пристанище дал в своем доме. И мне теперь за Ольгой Сергеевной еще более пристально следить надо — не ровен час и ей опасность угрожает! Только бы полиция поскорей добралась до нас и арестовала презренную Мессалину!

Елена Глебовна встала, аккуратно свернула льняную салфетку и спрятала ее в комод. Мне очень хотелось расспросить ее о Пурикордове, но я не решалась. Вместо этого я поинтересовалась:

— А как вы ладили с Ольгой? Она хорошая девушка?

— Очень! — поспешно ответила Косарева, отводя глаза в сторону. — Другой такой я в жизни не видела…

— Ох, неправда ваша, — усмехнулась я, — не умеете вы лгать, Елена Глебовна. Что ж такого особенного в дочке Иловайского, что ей в столь зрелом возрасте требуется компаньонка?

Косарева оглянулась по сторонам, словно в поисках ушей на стенах, и, понизив голос, прошептала:

— Заговаривается она.

— Как это заговаривается? — не поняла я. — Кликушествует?

— Нет, по-другому. После смерти матери она как бы не в себе стала. Вдруг решила, что отец их бросил, они жили впроголодь и страдали от холода. Заявила, что обноски носила, что в гимназии не училась — отец денег не давал. Да Ольга лучше вас с нами по-французски говорит! В хороших гимназиях обучалась, в прюнелевых башмачках ходила, и матушка ее горя не знала за таким-то мужем. Правда, Сергей Васильевич часто по делам службы отсутствовал, да с кем такого не бывает? И моряки, бывало, носу домой месяцами не показывают, и путешественники. Уж я-то понимаю.

Мои глаза затуманились: я вспомнила мужа, Владимира Гавриловича Авилова, географа-исследователя, оставлявшего меня, молодую жену, одну, чтобы поехать в очередную экспедицию, подорвавшую в конце концов его здоровье. Но я не дала себе поблажки, прервала волнующие воспоминания и спросила: