Сергей Зацаринный - Пустая клетка
— Небогатая шубейка, — согласился Хайме.
Лежавший рядом суконный кафтан был тоже не из богатых. Сукно недорогое, ни шитья, ни пуговиц. Несколько простых льняных рубашек, зимние сапоги на волчьем меху вообще явно кипчакские с местного базара.
— Зимняя одежда. Видать всё летнее на себе таскал, — Злат поскрёб в затылке, — Летнее то было куда богаче. Сапоги из сафьяна, рубашка батистовая с кружевом, камзол с шитьём. Опять же пояс шёлковый.
Он с сомнением повертел в руках дешёвый кожаный ремень, которым покойный подпоясывал шубу и осенний кафтан. Потом взял из ниши в стене холщовый свёрток.
— Про плащ вообще отдельный разговор. Взгляни. Я его решил оставить, как очень дорогую вещь.
Хайме развернул плащ.
— Королевская вещь! Такую графу впору носить, а не приказчику, который не может себе пуговицы, шитые бисером нашить. Золотое шитьё, пурпурная кайма. Тончайшее сукно, крашеное индиго. (Он принюхался). Даже сейчас пахнет мускусом. Человек явно, перед выходом обильно надушился.
Дно сундука тоже закрывал свёрнутый плащ. Серый, суконный. Зимний — подбит сурчиным мехом.
— Самое дорогое, как и положено, на дне, — сказал Хайме. — Это астролябия, это компас.
Он вертел в руках медный цилиндр.
— Такие вещи делают на Майорке. Нужно особое искусство, чтобы насадить магнитную иглу так, чтобы она двигалась совершенно свободно и нигде не тёрлась. Иначе стрелка будет показывать неправильно. Совсем чуть-чуть в сторону, но в открытом море, где не видно берегов, это обернётся многими лигами. Астролябия тоже самой тонкой работы. В таких вещах главная ценность — в точности.
— Бонифаций говорил, что он моряк.
— Не похоже. Моряки ценят всё крепкое, непромокаемое. Из его одежды мало что сгодилось бы моряку. Давай посмотрим теперь эту книгу.
Толстый фолиант в обложке покрытой мягкой телячьей кожей был последней вещью в сундуке. Хайме закрыл его и уселся на крышку.
— Кажется, нам повезло — это конволют. Такая штука может много рассказать о хозяине. (Повернулся, почему-то к Илгизару). Конволют — это несколько тетрадей, переплетённых в один том. Бумаги копятся у человека многие годы. То он переписал в тетрадь понравившиеся стихи, то скопировал учёный трактат, то записал лекцию профессора. Человек может записать свою родословную, список рецептов, названия населённых пунктов, сказку, песню, инструкцию. Однажды он переплетает всё это в отдельный том под кожаной обложкой для лучшей сохранности. Вот сейчас мы и посмотрим, что записывал для себя этот Санчо.
Наиб не проявил ни малейшего интереса к этой процедуре, предоставив другу самому разбирать чужеземную грамоту. Откинувшись на скамье он стал не спеша отхлёбывать айран. Зато Илгизар, как заворожённый смотрел через плечо Хайме на непонятные строки.
— Латынь. Это стишки. Видно, парень был из школяров. В Монпелье ведь знаменитый университет, славящийся преподаванием медицины. Когда то и я переписывал там в тетрадку такие же стихи. Помню один назывался «Прощание со Швабией». (Хайме поднял глаза от книги и устремил взор на пыльный двор). «Много зим и много лет прожили мы вместе, сохранив святой обет верности и чести». Студентов, которые ходят из университета в университет звали вагантами. У нас были свои песни.
— Ты тоже ушёл в другой университет? — тихо спросил Илгизар.
Хайме грустно усмехнулся:
— Нет, мой юный друг. Судьба школяра оказалась не для меня. Я отправился сражаться с неверными. Вот такими, как ты. Или, как Злат. Древняя арагонская кровь забурлила. Может всё сложилось бы иначе не попадись мне вот эта книга. Она есть и здесь. Я был точно уверен, что увижу её. Здесь нет картинок, бедный Санчо сам переписал её. А та рукопись, что читал я была очень богато украшена и иллюстрирована. Она называется «Роман о розе». Могу побиться об заклад, что дальше пойдут тетради со стихами провансальских трубадуров о Прекрасной Даме, а потом и любовные песенки. Ого, пергамен! По-моему это какой-то алхимический трактат. А это книга венецианского купца Марко Поло «О чудесах мира». Парень знал итальянский. Для этого нужно было пожить в Италии — в университете этому не учат. А это написано на еврейском.
— Бонифаций говорил, что он знает несколько языков.
— «Книга тайн». Это отрывки из книги географа Марино Санудо. А это карта. Вот смотри, здесь подписаны названия: Каффа, Матрега, Тана. Вот ещё одна. Видишь? Написано Константинополь.
— Интересно, что в комнате этого учёного человека нет ни единого листка бумаги и никаких письменных принадлежностей, — подал Злат голос со своей скамейки. — Видно, он прихватил всё это с собой. Интересно, почему не забрал компас и астролябию, коли они так дорого стоят?
— Это вещи хрупкие. Их легко сбить тряской или случайным ударом. Поэтому он хранил их на самом дне сундука.
— Тем не менее, должна же быть у него чернильница, перочинный нож и хотя бы несколько листов бумаги. Их он утащил с собой?
— На этот вопрос я ответить не смогу. Давай подведём итог того, что нам рассказала эта книга. Наш Санчо был школяром и довольно долго — латынь он знал основательно. Вряд ли он изучал право или философию, во всяком случае в его бумагах ни малейшего намёка на это. Зато, взгляни сюда. Видишь эти значки и цифры? Это трактат по алгебре. А вот эти рисунки дуг и углов? Парень явно много сил уделял математике, различным вычислениям. Прибавь сюда географические сочинения, компас и астролябию, которые нужны чтобы определять место, где ты находишься. Этот Санчо занимался составлением карт. Отсюда его знание итальянского языка — он ездил подучиться рисунку. И учился, видно, всерьёз.
— Почему ты так думаешь?
— Видишь эти изображения углов и дуг. Они проведены без линейки и циркуля. Чувствуется твёрдая рука и хорошая практика. Наверняка его наставником был какой-нибудь архитектор из того же Монпелье.
— Так Монпелье разве в Италии?
— Чего ты придираешься к словам? Просто парень половину книги забил итальянскими стихами. А зачем ему было долго ошиваться в Италии?
Наиб повернулся к Илгизару, всё ещё не сводящего восхищённых глаз с загадочного фолианта:
— Вот нам уже и есть, что поведать почтенному шейху эн-Номану. Думаю ему понравится рассказ о чужеземце, приехавшему тайно составлять карту улуса Джучи. Жалко, что это уж совсем не вяжется с нашей свиной ногой.
— Да, — согласился Хайме, — Картография — наука королей. Такое задание могли дать самые сильные люди мира сего. Которые вполне могли вручить впридачу мешок золота и пожаловать плащ с королевского плеча.
— Только пожаловать такой плащ лучше по возвращении. Когда нужно не привлекать к себе лишнего внимания, он будет только мешать.
Злат стукнул кулаком по колену и забегал по комнате:
— Эта дурацкая нога везде только мешает! Куда ни сунься — обязательно с ней ничего не увязывается! Воистину, я скоро начну верить, что это козни самого дьявола!
— Так может посрамить прародителя лжи и сделать вид, что никакой ноги не было? — засмеялся Хайме.
— Такие штуки ловко проделывает старый эн-Номан. Ему легко, он изучал логику и диалектику. Илгизар! Тебя учили логике и диалектике?
— Совсем чуть-чуть…
— А-а! Так значит всё-таки учили! Почему же ты всегда молчишь и ничего мне не советуешь?
— Что ты набросился на бедного малого? — вступился Хайме, — Ведь для того, чтобы искать убийц Санчо не нужно наук. Просто нужно пойти по следу тех, кто так удачно ускользнул той ночью от водовозов и городской стражи.
— Пожалуй, ты прав. Уже пора наведаться к водовозам. Хотя, если бы они узнали, что стоящее, сами бы пришли.
Злат стал быстро допивать айран, а его юный помощник все не мог оторваться от заворожившей его книге.
— А про что написано в «Романе о розе»? — робко поинтересовался он.
— О любви. Любви возвышенной и всё поглощающей. О том, что за всё в этой жизни нужно платить. О служении прекрасной даме. В этом романе есть ещё вторая часть, там уже больше нравоучений. Но, её здесь нет. Почему я и сказал, что дальше пойдут любовные стихи. Сначала, как и положено, о Прекрасной даме. На провансальском. А дальше уже на итальянском. Уже о дамах реальных. Вот здесь написано о любви к некой Беатриче. Кстати, здорово написано.
Хайме молча склонился над книгой погрузившись в чтение, а Злат решил добавить своё:
— Я вот тут дьявола помянул. У нас говорят, где чёрт не сладит, туда бабу пошлёт. Уж коли расследовать всё это дело без всех этих свиных ног, астролябий и пропавшего золота, то я бы побился об заклад, что этот крендель подался на ночь глядя к бабе. Вырядился, как фазан, надушился мускусом. Да и книжка не даст соврать — он это дело очень уважал. Даже ты вон оторваться от стихов не можешь.
Хайме рассмеялся:
— Мало того! Эта книга может тебе назвать имя одной из тех, кто владел сердцем бедного Санчо. Видишь, вот здесь на полях написано другими чернилами имя. Оно явно пришло на ум парню, под обаянием стиха. Её звали Райхан.
