Ирина Глебова - Между волком и собакой. Последнее дело Петрусенко
Володя засмеялся:
– Это когда же?
– Давно, до революции… А в тринадцатом году городские власти даже решили создать комиссию для исследования подземных ходов. Инженеры, архитекторы открыли подземную галерею во дворе Коммерческого клуба. Был этот клуб между Рымарской и Сумской, недалеко от театра, и года за два до этого подземный ход там был обнаружен.
– И что, открыли эти подземелья? Что-то нашли?
– Знаешь, я сам там был. Наше управление полиции обеспечивало охрану, ну я под этим предлогом и спустился туда вместе с архитектором Кустерским и инженером Степановым. Очень любопытно было.
– Здорово! – Володя книгу уже отложил, сел на постели, не спуская с деда глаз. – Что ты там увидел?
– Мы почти сразу оказались в каменной сводчатой комнате с двумя колоннами. Стены – из красного кирпича. А потом пошли по подземной галерее, довольно широкой. Мы по ней со свечами дошли почти до Николаевской площади, так она раньше называлась.
– Я знаю, – кивнул Володя. – Это площадь Тевелева. А дальше?
«Надо же, – думал он, – почти как наш подземный ход! И комната подземная похожа. Только в другой стороне».
– Дальше ход был засыпан землёй, мы не пошли, вернулись. Находили подземные ходы и в других местах, на Пушкинской улице, на Клочковской. Что-то исследовали… Но потом стало не до того, война началась, революция… По-моему, об этом все забыли. Интересно?
– Да. Вот бы об этом книгу написать.
– Кто-нибудь напишет, – кивнул Викентий Павлович. – Спи, дружок. Я лампу погашу?
Он вновь вернулся в кухню. Там была уже одна Людмила, Митя и Леночка поднялись к себе, наверх.
– Пойдём, Люсенька, посидим у крыльца, – позвал Викентий. – По городу липы цветут, и наша тоже.
Скамья стояла рядом с домом, как раз под деревом липы – единственной оставшейся от их бывшего небольшого сада. Они немного помолчали, потом Людмила тихонько засмеялась, вспомнив свой сегодняшний разговор с внуком.
– Представляешь, Викеша, Володенька говорит: зачем нам такие хоромы, нам ведь и так всего хватает! И соседи ему нравятся. Ну совершенно общественный мальчик. И всё время напевает песню… Даже я запомнила слова, вот эти: «Полетит самолёт, застрочит пулемёт, загрохочут могучие танки, и линкоры пойдут, и пехота пойдёт, и помчатся лихие тачанки».
Она положила голову на плечо мужа, по давней привычке:
– Наверное, и мне надо было пойти с вами посмотреть фильм.
Неделю назад новый фильм под названием «Если завтра война» показывали в Юридическом институте. Викентий Павлович сказал тогда своим, что намечается всесоюзная премьера фильма по всем кинотеатрам страны в середине июля, но за месяц-полтора до этого его покажут по некоторым избранным учреждениям. В том числе и в его институте. Людмила и Елена идти на просмотр не захотели, Митя собирался смотреть фильм в управлении милиции. С дедом пошёл Володя. Вернувшись, Викентий Павлович рассказывал тогда жене:
– Фильм, конечно, нужный, неплохо сделанный. Не игровой, но и не совсем документальный. Фильм-прогроз: что будет, если… Сама понимаешь – если завтра война. Но враги показаны такими неубедительными, слабыми, что меня досада брала. Даже в документальных хрониках есть кадры, от которых жуть берёт – такая у фашистов сила! А в фильме даже побоялись прямо указать – вот наш враг. Говорят по-немецки, а на касках, на танках не свастика, а нечто её напоминающее. Но это понятно – всё-таки у нас пакт подписан. Да, однако я не об этом хотел тебе сказать. Я заметил, как по-разному фильм воспринимается. Наши преподаватели, люди старшего поколения, смотрели, как и я, замечая натяжки, слабости. А вот студенты, и наш Володька, – о, эти совсем по-другому! Глаза горят, вскрикивают, хлопают, даже «ура» кричат. Представляешь? Они уже другие, они – советские юноши и девушки.
И теперь он повторил эти слова:
– Да, моя дорогая, наш внук и в самом деле общественный мальчик. А точнее – советский мальчик. Впрочем, уже почти юноша… Спит, наверное.
«Почти юноша» не спал. Лежал в темноте и думал… Как и положено юноше, он думал о девушке. Об Анечке Потаповой. О том, что она выйдет замуж за симпатичного немца Гюнтера. Но тот, конечно же, как коммунист, не станет отсиживаться в другой стране, вернётся к себе, станет работать в подполье, бороться с фашистами. Будет схвачен и замучен в гестаповских застенках… Нет, Володя вовсе этого не желал, но вот даже Эрнст Тельман пятый год в тюрьме, и никакого суда фашисты не собираются проводить. Просто бросили в одиночную камеру. Может так случится и с Гюнтером. Аня, конечно, будет ждать его, страдать, а он, Володя, станет ей лучшим другом, всегда будет рядом, всегда готов помочь, поддержать… Что с того, что она старше. Подумаешь, на какие-то четыре года! А её новый адрес он уже знает – от соседей по двору…
Ему было немного стыдно своих мыслей, но он не пытался их отогнать – было томительно сладко так думать, представлять. Так и заснул незаметно.
Глава 8
Криминалистическая лаборатория, которой руководил Викентий Павлович, за два года своего существования расширилась до нескольких отделов. Сначала их было три: идентификации, токсикологии и баллистики. Давно уже пережила свой взлёт и своё падение антропометрия Альфонса Бертильона, изобретённая ещё в 80-е годы девятнадцатого века. Бесповоротно вытеснила её дактилоскопия, но Петрусенко всё-таки хранил свою собственную картотеку, где каждый преступник был описан в метрах и сантиметрах: длинна головы, ширина головы, длинна среднего пальца, ширина среднего пальца…
Никакого практического значения всё это уже не имело, Викентий Павлович прекрасно понимал. Да и преступников, многих из тех, уже на свете не существовало. Но Петрусенко был совершенно убеждён: для истории харьковской криминалистики его картотека – ценный материал. А практические задачи теперь решают и новые отделы: химический, серологический, почерковедческой экспертизы и технического исследования документов. В химическом отделе специалисты занимались самыми разными вопросами: составом пыли, почвы, тканей, волос – всего, что бывало обнаружено на месте преступления. Сейчас два человека, химик и биолог, изучали тот самый кусочек кожи, который принёс накануне с улицы Коцарской Дмитрий. Это были два старшекурсника – оба учились в юридическом институте, на отделении научной криминалистики. Викентий Павлович, дав им несколько пояснений, ушёл – ребята толковые, пусть работают. Он заглянул в серологическую лабораторию: там по его заданию студенты третьего курса определяли группы крови в разных пробирках. Сам он прекрасно помнил 1901 год, когда прочёл только что опубликованную работу Пауля Уленгута о белковых сыворотках, которыми немецкий учёный идентифицировал кровь человека и животного. И тогда же, в том году, – статью венского исследователя Карла Ландштейнера: тот писал о своём открытии, об индивидуальных отличиях крови людей и определении четырёх групп крови. В то время Викентий Петрусенко был молод, но и эти два выдающихся медика были чуть его постарше. Он, следователь губернского управления полиции, уже тогда сильно интересовался теми отраслями науки, которые соприкасались с криминалистикой. И вот теперь его ученики проводят опыты по методу Ландштейнера.
Вместе со студентами над пробирками склонился хорошо знакомый Викентию Павловичу человек – Николай Бокариус. Кто-нибудь мог бы подумать, что не солидно профессору, директору Харьковского научно-исследовательского института судебной экспертизы вот так вольно, по-дружески, вникать в учебные опыты. Но Петрусенко хорошо знал простоту и доступность этого ещё молодого сорокалетнего человека. И его огромную энергию: преподаёт судебную медицину и в медицинском, и в юридическом, и в институте усовершенствования врачей, руководит практикой курсантов милиции, читает лекции для работников прокуратуры… Эти ребята с пробирками тоже, небось, его практиканты.
– У вас тут всё прекрасно налажено, Викентий Павлович. – Бокариус крепко пожал Петрусенко руку. – Честно говоря, не ожидал я, что вы, практик живого расследования, так увлечётесь научной химией.
– Да вы, Николай, просто не знаете того, что мой отец был аптекарем. А аптекарь, сами понимаете, во многом химик. Так что моё детство прошло среди пробирок. – Викентий Павлович засмеялся, обнимая Бокариуса за плечи. – Вот отец ваш об этом знал. Николай Сергеевич был мне почти ровесник, мы дружили и по разным делам не раз сотрудничали.
– Я помню, – кивнул молодой профессор. – Сам вас с детства знаю.
Старший Бокариус с начала века и до смерти в 31-м году, работал здесь, в городе, на кафедре судебной медицины. Ещё до революции он издал несколько превосходных книг для студентов по судебной медицине – первые такие учебные пособия. В Первую мировую войну он организует курсы сестёр милосердия, санитаров-дезинфекторов, инструкторов по борьбе с удушливыми газами. В двадцатые годы считает своим долгом вести курс судебной медицины для советской милиции. А в конце двадцатых руководит научно-техническим кабинетом Харьковского уголовного розыска. Вот с этих лет особенно близко подружились Петрусенко и Бокариус-старший. А Бокариус-младший, уже сидя в кабинете Викентия Павловича, весело и удивлённо воскликнул:
