Пропажа государственной важности - Монт Алекс
— Откуда вышла та особа, не приметил?
— Она уж ожидала его, — покачал головой агент. — Погуляв с три четверти часа, студено уж больно было, они вдвоем вернулись в бричку и поехали на Большую Морскую к Дюссо.
— Как они держались? Наблюдаемый ухаживает за ней?
— Оно, конечно, ухаживает. Цветы дарил, бильярду, что при ресторации устроен, играть учил — это я в окно подглядел, однако ж…
— Что-то не так с его ухаживаниями?
— С ухаживаниями все как раз путем, однако ж…, — опять запнулся агент.
— Ну, ну, говори, как есть, не стесняйся!
— Да не нужна она ему, по глазам евоным пустым видно. Зато барышня, доложу я вашему благородию, в него — по уши!
— Ну, ты прям знаток девичьих душ, женские сердца распознать, тебе что орехи расщелкать.
— Пробыв в ресторане с полтора часа, — невозмутимо продолжал филер, пропустив мимо ушей реплику Блока, — наблюдаемый отвез барышню обратно на Дворцовую в Главный штаб, куда точно она пошла, не увидел, хоть оборачивался не раз.
— Полагаешь, зашла в подъезд?
— В подъезд-то подъезд, но в какой — не скажу. Так вот. Как он ее на площади ссадил, было уж около двух часов пополудни. Опосля поехал он в английское посольство на Дворцовую набережную. Пробыв в посольстве с полчаса, вернулся бричкой на Галерную улицу, переоделся попроще и поехал в яхт-клуб на Крестовский остров.
— И что дальше? Отчего замолчал? — в нетерпении торопил Блок агента.
— Да потерял я его. Зашедши в клубную дачу, там, кстати, оркестр на ихней эстраде музыку играл, и народ толпился, он пробыл с четверть часа, после чего, в сопровождении двух господ зашел на борт стоявшей возле причалов яхты, и был таков.
— М-да…, — только и протянул Блок. — А яхта та куда направилась?
— Как куды? В море, вестимо, — в недоумении захлопал глазами агент.
— Название у той яхты было?
— Так точно! «Мечта», ваше благородие.
— А бричка?
— Бричка имени не имела, — опять смешался агент.
— Куда кучер поехал, я спрашиваю?
— Обратно на Галерную, я опосля проверил.
— Нумер квартиры и личность рыжеусого, надеюсь, установил?
— Вестимо, ваше благородие. На предмет квартиры и личности наблюдаемого дворника расспросил. Живет он со слугой и кучером в 6-м нумере, а зовут его Карл Каванди, негоциант.
— Грек, иль итальянец?
— Никак нет, англичанин, ваше благородие. Там их нации много на Галерной да вокруг поселилось.
— А с чего тогда у него фамилия не английская?
— Може, дворник чего перепутал, али я обмишурился, — виновато развел руками агент.
— Завтра работенка повеселее будет, а сейчас отдыхай, — собрался отпустить Блок филера, да тот сам остановился в дверях.
— Совсем запамятовал, ваше благородие. За рыжеусым со мной один человек ходил.
— Ты не ошибся?
— Точно ходил, а как меня заприметил, принялся хитрить да прятаться, но я его едино срисовал.
— Кто же это мог быть? — недоумение Блока не знало границ.
— Може, и наш брат, а може и не наш, — в сомнениях покачал головой он.
— Ты уверен, что следили за рыжеусым, а не за барышней?
— Може, и ваша правда, за барышней, — после минутной паузы озадаченно почесал затылок агент. — На Галерной его, вроде как не было, я б увидал. А вот возле Летнего сада я его, родимого, срисовал и кажись потом возле посольства его уж снова, как ветром сдуло.
— Ежели б он ходил за молодой особой, ты б его, верно, срисовал на Дворцовой, а не у Летнего сада?
— Може, он там, конечно, и был, на площади-то, да я его, черта ушлого, не признал, — отдал должное профессионализму коллеги филер.
— Ладно, ступай с Богом, да выспись хорошенько!
Блок прекрасно знал, что согласно полицейской инструкции по наружному наблюдению, филеры не должны были знать друг друга ни при каких обстоятельствах. Поэтому он с чистым сердцем отпустил агента, не став его пытать на сей счет, хотя сам крепко задумался: в отсутствие Путилина, никто из вышестоящих чинов сыскной полиции не мог прикрепить филера без ведома ведущего дознание следователя. Да и сам Иван Дмитриевич никогда не стал бы подобным манером вмешиваться в расследование своего сотрудника, не ставя того в известность.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})«Выходит, означенный агент или является чином городской полиции, что совершенно маловероятно, или действует от лица Третьего отделения, беря в расчет иностранную личность рыжеусого. А это — уже политика. А ежели тот филер взаправду ходил за барышней, а англичанин и вовсе пустышка и к убийству непричастен? Мало ли какой рыжеусый в кухмистерскую залетел да с Егоркой водку распивал? Эх, жаль, что тот ничего не помнит!» — в поте лица раскидывал мозгами Блок, пока не вспомнил про интерес к этому делу судебного следователя, показавшийся ему поначалу странным.
Глава 15. Беспокойная ночь
— Да, удивил ты меня, удивил, нечего сказать, — потирал руки Чаров, слушая отчет Шныря о результатах его слежки за горничной. — Стало быть, она вышла из брички рыжеусого и поспешила к подъезду Иностранного ведомства. А ухажер ее, куда стопы направил?
— Ссадив наблюдаемую особу, он поехал в сторону Дворцовой набережной, ну а я пробыл на площади до первых сумерек.
— Стало быть, барышня дома оставалась?
— Дома, а вот особа, за коей я в пятницу ходил, куда-то на час выезжала, а в руке у ней конверт был.
— Хм, любопытно, — протянул Чаров, пролистывая блокнот. — Человек, что ходил за рыжеусым, как думаешь, из ваших?
— Боюсь соврать, ваше высокоблагородие, может, и наш, а может, и из сыскной ново созданной полиции.[33]
— Когда ходил за «пятничной» особой, ты был более категоричен, — Чаров напомнил Шнырю, как тот четко и без колебаний определил ведомственную принадлежность агента, следившего за Акинфиевой.
— Кстати, оный филер ходил за рыжеусым, или, может, за твоей подопечной?
— Точно за рыжеусым, — без тени сомнения выпалил Шнырь и враз приосанился.
— А тебя, как мыслишь, он того, не срисовал, часом?
— Точно не скажу, ваше высокоблагородие, — потупился он.
— Впрочем, сейчас это уже не так важно, — лицо Чарова стало обеспокоенным и напряженным. — Завтра опять пойдешь за тем человеком с Екатерининского. Не будет же он в присутственный день в квартире околачиваться? — он решил пустить Шныря по следу Палицына и, наконец, закрыть вопрос по нему.
Наступал понедельник, 8 мая, — последний день, отпущенный ему Горчаковым на розыски государева пакета. Сергей глянул на часы. Десять без четверти показывал безотказный брегет. «Поздновато, конечно, но интересы дознания прежде всего», — подбодрил себя он и, завернувшись в плащ, вышел вместе со Шнырем из дому.
Возле Андреевских рядов не стояло ни одного извозчика, и они прошли дальше к Неве, понадеявшись поймать возницу у «Золотого якоря». Ожидания их не обманули. Едва они заняли экипаж, как из заведения вытряхнулась горланившая похабные песни троица. Один из матросов схватил лошадь под уздцы и потребовал у сидевшего на козлах вейки везти его на Петербургскую сторону, посоветовав возмутившемуся Чарову закрыть рот и катиться к черту. «Поднимайте зады, ваши благородия, и валите по добру по здорову, а не то…», — грязные ругательства слетели с его языка.
Переглянувшись, они покорно освободили ландо, и, едва нога матроса коснулась подножки, выверенный удар кастетом в исполнении тайного агента уложил наглеца на панель. Увидав, что их товарищ повержен и, изрыгая площадную брань, корчится на земле, двое других достали свинчатки и, зажав их в кулаке, кинулись на Чарова. Уклонившись от первых ударов, он заехал одному из нападавших остроносым ботинком в пах, тогда как череп другого был испытан на прочность Шнырем. В это мгновенье из трактира вывалилась подмога. Выхватив револьвер, Чаров выстрелил в воздух и, запрыгнув вслед за Шнырем в ландо, крикнул вейке гнать, что есть мочи, к Николаевскому мосту. Особого приглашения чухонцу не понадобилось, и под отчаянный свист матросни лошади рванули к набережной. Пролетев мост, Чаров приказал ехать тише, пообещав бравому вейке двойную плату за нечаянные неудобства. На Конногвардейском бульваре Шнырь оставил его. «Как условились, с завтрашним отчетом прибуду позжее», — бросил он на прощание и растворился в ночи.