Игра без правил (СИ) - Гурвич Владимир Моисеевич

«Как что, — он удивленно посмотрел на меня, — разве я только что не сказал? Бежать, как бегут крысы с тонущего корабля. Почти триста лет назад мои предки прибыли в эту страну искать счастья и состояния. Сейчас я убегаю из этой страны, так как всего этого лишился.

«Для вас эта страна никогда не была по-настоящему родной».

«Бросьте, отечество там, где тебе хорошо. Триста лет нашему роду было хорошо здесь, и мы честно служили этой стране. У нас фон Мекков заслуг по отношению к ней ничуть не меньше, чем у князей Лобановых-Тверских. Но теперь предстоит найти место, где будет хорошо следующие триста лет». — Он засмеялся.

«Это психология потенциального предателя».

Он снова достал папиросу из своего золотого портсигара, украшенного фамильным гербом баронов фон Мекк, и закурил.

«Предали не мы, предали нас. Русскому народу не нужна цивилизация, он хочет освободиться от всех уз, которые она налагает на человека. Ему нужна неограниченная свобода. Но свобода без знаний, без культуры, без способности к самоограничению самоубийственна, как слишком жирная пища. В такой стране оставаться нет смысла. Вы ведь на самом деле думаете, князь, так же. Только не хотите в этом признаться. Еще бы, вы же патриот, ваш род исконно русский, разве вы можете так говорить о своем народе».

«Это не первая смута на Руси, она закончится и жизнь, подобно реке после ежегодного весеннего половодья, вернется в прежнее русло».

«Вы вольны, сколько хотите себя утешать самообманами. Но ни в какое прежнее русло жизнь уже не вернется. Тогда побеждали мы, а сейчас — они. Единственное наше спасение — в бегстве. И мне кажется, что, несмотря на все ваши пышные декларации, вы намерены сделать то же самое.

Он самодовольно улыбался, мне же хотелось ударить его по лицу. За все, что я вытерпел от этого человека, за то, что, увы, на этот раз он прав.

«Что вы собираетесь делать со своей коллекцией? — вдруг спросил он. — Я тоже поклонник живописи. Вы не будете столь любезны, князь, показать мне ее?»

«Я собираюсь взять коллекцию с собой, и она почти вся упакована».

«Как жаль. Но вы сказали «почти вся упакована». Значит, что-то все-таки не упаковано. Можно ли посмотреть хотя бы это?»

Мне очень не хотелось ему ничего показывать, но причин для отказа у меня не было.

«Хорошо, пройдемте со мной», — сказал я.

Мы прошли в галерею. Еще недавно все стены были увешены бесценными полотнами, теперь здесь оставалось висеть пять-шесть картин. Барон стал осматривать их.

Мое внимание привлек шум на улице. Я подошел к окну. Там ссорились Петр с кучером барона, который поставил двуколку так, что она загораживала вход. Мой вестовой заставил его отъехать и прошел в дом.

Я обернулся и замер: в нескольких шагах от меня стоял барон, в руке он держал пистолет, который почти упирался в мою грудь.

«Карл Оттович, что вы делаете? Так себя не ведут благородные люди».

«Благородные люди остались в прошлой жизни, дорогой князь. Сейчас нет благородных людей, сейчас — каждый только за себя. А цель самая примитивная — выжить любой ценой. Я не хуже вас разбираюсь в живописи, ваша коллекцию стоит миллионы. Мне они там очень пригодятся. Все богатство нашего рода заключается в земельных наделах. Но туда я их взять с собой не могу. А картины можно попытаться провезти. Поэтому, сами видите, у меня нет иного выхода. Вы же не отдадите мне свое собрание добровольно. Вам непременно надо довести все до последнего состояния».

«Вы сошли с ума, это коллекция принадлежит мне».

«Большевики отменили частную собственность, они провозгласили лозунг: кто первым ее захватит, тому она и принадлежит. Так что я действую вполне в духе времени. Ну, хватит заниматься пустомельством, — вдруг рассердился барон, — мне давно хотелось пустить вам пуля в голову. Еще с тех самых времен. Да все не было возможности. Теперь она, наконец, появилась. Идите туда», — указал он мне на дверь.

Но я не успел сделать и шага, как дверь резко распахнулась, и в комнату вбежал Петр. Почти одновременно раздались два выстрела.

Барон схватился за плечо, но и Петр оказался задет пулей. Она пробила ему бок. Его китель стал почти сразу мокрым.

Я обезоружил барона, который не сопротивлялся, и подбежал к Петру. Помог снять ему китель и осмотрел рану. На его счастье она оказалась не тяжелой, пуля рассекла кожу и полетела дальше.

Пока я перевязывал Петра, барон лежал на полу и громко стонал. И лишь закончив заниматься своим вестовым, я подошел к нему. Его рана была тоже не опасной, пуля пробила насквозь мягкую часть предплечья. Я стал перевязывать его.

«Зачем вы это делаете, ваше сиятельство? — подал голос Петр. — Позвольте мне его пристрелить. Так спокойней нам будет».

Я посмотрел на барона. В его глазах был откровенный испуг.

«Это слишком для него большая честь — быть застреленным представителем рода Лобановых-Тверских, — сказал я. — Пусть это сделает кто-нибудь в другой раз. Надо отправить его домой».

Через полчаса барона посадили в коляску, и он укатил. Очень надеюсь, что эта наша встреча была последней. Я знал, что он подлец, но все же не думал, что он способен на такой мерзкий поступок.

Теперь о самом главном. Этой ночью мы с Петром отправимся к нашему тайнику и спрячем коллекцию. Это надежное место, о нем никто не знает, кроме немногих представителей рода князей Лобановых-Тверских.

Но есть одна вещь, которая напоминает об этом месте. Это написанная рукою моего отца картина. Точнее, пейзаж. Именно на ней оно и изображено. Эта картина находится у старшей сестры отца, которая живет в Москве. Если я вдруг по какой-либо необъяснимой причине забуду, где спрятал коллекцию, или кто-либо из моих потомков захочет ее отыскать, это полотно поможет им в решении этой задачи.

На сим я заканчиваю свои заметки о событиях последних дней. Удастся когда-либо их продолжить, не ведаю. Пора ехать. Да исполнит каждый из нас врученный ему при рождении Всевышним его долг».

Глава девятая

Утром Лобанов снова отправился к старому князю. Входя в его покои, его не покидало опасение, что с Дмитрием Львовичем случилось какая-нибудь напасть. Но он выглядел даже бодрее, чем вчера. Завидев вошедшего, его лицо осветила улыбка.

— Я рад, что ты явился, — сказал Дмитрий Львович.

Лобанов несколько секунд молчал.

— Я хотел спросить, известно ли что произошло с князем дальше? Как сложилась его судьба?

— Об этом абсолютно ничего неизвестно. Князь Александр Сергеевич Лобанов-Тверской исчез.

— Что значит исчез?

— Это означает, что больше никто ничего о нем не слышал.

— Тогда откуда появилась эта тетрадь?

— Однажды, когда мне было лет пять или шесть, к нам в квартиру пришел какой-то человек. По манере себя держать, по одежде он был из простых. Пробыл он у нас всего несколько минут. И на все попытки задержать его, хотя бы попить чай, побеседовать, отвечал отказом. Он оставил эту тетрадь и тоже исчез. Больше о нем мы ничего не слышали.

— И вы даже не представляете, кто это мог бы быть?

— Теперь вам известно столько же, что и мне. Вы сами можете строить любые предположения.

Лобанов вместо ответа погрузился в молчание.

— Могу я спросить вас, Александр Сергеевич, о чем вы думаете?

— Я думаю о том, что мне делать после того, как я все это прочитал. Вы ведь мне дали этот дневник не случайно. Что вы хотите от меня?

— Ничего. Я дал вам дневник вашего прадеда потому, что вы являетесь прямым наследником всего, что ему принадлежало и принадлежит. А что вы станете с этим делать, решать вам.

Старый князь откинулся на спинку кресла. Он смотрел перед собой, и Лобанову даже показалось, что он забыл об его присутствии, так величественно неподвижным было его лицо.

— Вы правы, мне не все равно, как вы поступите, — вдруг произнес он. — На протяжении многих лет я делал, что было в моих силах для поддержания огня в очаге нашего рода, не давал ему окончательно затухнуть. Когда же я окончательно понял, что больше не в состоянии поддерживать его, я приехал сюда и отыскал вас. — Старый князь вдруг повернулся в сторону Лобанова всем телом. — Если бы я не знал о вашем существовании, не было бы никакого смысла ехать в Россию.