Светозар Чернов - Три короба правды, или Дочь уксусника
Они отслужили положенное внизу, окурили казарму городовых, арестантскую, дежурную, кабинет пристава и канцелярию, и, даже не заглядывая на кухню, с трудом полезли по лестнице на второй этаж, где, как они знали, их ждало праздничное угощение.
– Чего не начинаем? – спросил отец Серафим, благословив всех в столовой.
– Братца ждем, – сказал судейский, спеша занять свое место. – Навизитничался в зюзю, наверное, вот и не едет.
В столовую вбежала вся в слезах дочка пристава и уткнулась лицом в подол матери.
– Папенька, – тотчас подскочил к отцу старший из его сыновей и с восторгом доложил: – Я только что с Машенькой совершил деяние, попадающее под статью 993 Уложения о наказаниях
– Чего-с? – побледнел судейский.
– Это что же за статья? – спросила Марья Ивановна, приподнимаясь в креслах.
– Да та самая, матушка, – также приподнимаясь, сказал Сергей и прихватил отпрыска за ухо. – О растлении малолетних.
– Вот он, сон-то твой, Верочка! – ахнула Марья Ивановна, все перекрестились, лицо Ольги Иосифовны перекосила гримаса ненависти, а сам пристав до белизны сжал кулаки и закусил губу.
– Ты чего там натворил, стервец? – взвизгнул судейский и очень больно дернул сына за ухо.
– Я ей сказал, что непорочных зачатий не бывает, просто мужьям надо получше за женами приглядывать.
– Это же 183 статья, молодой человек! – сплюнул пристав и растер плевок сапогом.
– Яблоко от яблони недалеко падает, – заметил отец Серафим. – Кощунственная семейка какая…
– Вот дурень! – вздохнул облегченно судейский.
– Прошу всех к столу, – поспешила объявить генерал-майорша. – Александра одного ждать не будем.
Дети были приведены из детской и все, повторяя за отцом Серафимом слова «Отче наш», прочитали молитву и сели.
– Мне светлое пиво не очень нравится, – сказал батюшка судейскому, с которым оказался рядом за столом. – Я больше «Мюнхенское» люблю, а паче того «Шпатенбрей». Странно, что Ивану Александровичу его не прислали, я знаю, что он тоже его любит. Мне вот полуящик от управляющего прислали, а попадье полуящик фруктового меда. Только пиво, оно, знаете ли, голос разжижает, а водочка благородная басит, без нее в голосе одна сипотина. После «Баварии» у нас с дьяконом никогда октава не складывается, а ведь и мы должны свой хлеб насущный в поте лица отрабатывать… Не нальете ли мне, чадушко, вот сюда?
– А разве духовным чинам на службе это дозволяется? – спросил судейский, налив только себе.
– Дозволяется! – побагровел отец Серафим. – И не крапивному семени меня учить! Потому, как и на вас тоже есть управа!
– Отец Серафим, батюшка, не сердитесь на моего брата, – сказал пристав. – Он всегда был брюзгой и невежей.
– Не сердитесь! Не сердитесь! – ворчал поп. – Не налил, а! Как тут не рассердишься! И всякий норовит умствовать! И веруют-то теперь все не по Закону, а как Бог на душу положит!
– И правда, батюшка, при Николае Павловиче о таком и помыслить никто не мог! – сказала генерал-майорша.
– Я вам, Марья Ивановна, на это такую историю расскажу: мой отец, тоже приходской священник, за такие умствования, какие тут ваш сынок изволит умствовать, одного помещичьего сынка прямо у себя в приходской церкви высек. Разложил на аналое, и по заду цепью от кадила!
– И что же полиция на это? – спросила Марья Ивановна.
– Да ничего, – ответил отец Серафим. – Зуботычин еще недорослю за вольнодумство добавили да к папаше на поруки отпустили. Потому как три основы русской жизни суть царь, полиция и вера. Не зря же слова Государь, Бог и Участок принято писать с большой буквы.
– Ни разу не видел участок, написанный с большой буквы, – ехидно сказал судейский, наливая, однако, в попову рюмку.
– Я вижу, не хотите внимать моим увещеваниям, молодой человек, – отобрал у судейского бутылку батюшка. – Да будет вам известно, за мною сам Константин Петрович, обер-прокурор Синода, между прочим, сюда, в Полюстрово посылал, чтобы я из его квартиры на Литейном мучившего его по ночам своими кознями нечистого духа изгнал.
– Изгнание нечистого духа духом пивным и водочным, – не удержался судейский.
– Константин Петрович и отца Иоанна из Кронштадта приглашал, – возвысил погустевший от водочки и гнева голос отец Серафим. – Тот и святой водой кропил, и молебен в комнатах служил, ан нет – как ночь пришла, чудовище это когтями своими опять сорвало одеяла с Константина Петровича. А я его одною молитвою на месяц угомонил. Теперь меня каждый месяц по двадцатым числам к нему в квартиру приглашают.
– Насчет Константина Петровича – это чистая правда, Сереженька, – укоряющее сказала Марья Ивановна. – Не забывай, что ты всего лишь надворный советник, и никто за тебя вступаться не будет. Пообещай лучше, Сереженька, отцу Серафиму пожертвовать на его церковь.
– Ах, ваше преподобие, – поклонился священнику судейский. – Как я счастлив, что существует столь простой способ загладить наши погрешения.
– Всякое даяние благо, – уже добродушнее сказал поп. – Только не забудьте. Я вам вот что скажу, молодой человек. У вас, у образованных, принято над верой надсмехаться. Но вот взять, к примеру, таинство миропомазания. Разве не уберег Господь Государя, помазанника своего, в Борках, и ранее, при злоумышлении 1 марта?
– Тогда почему же Господь батюшку государева не уберег? Он ведь миропомазанный был.
– Миропомазанный, – согласился отец Серафим.
– Тогда как же его убили? – встрял вдруг дьякон Верзилов, перестав жевать капусту.
– Видать, не тем помазали, – сказал судейский.
– Да как же не тем! – вступилась генерал-майорша. – При Николае Павловиче это было, тогда чем попало не мазали!
– Да как же маменька, при Николае Павловиче, когда Александра Николаевича помазали, когда Николай Павлович в бозе почил!
– Дурак ты, Сергей! – сказала Марья Ивановна. – Миро-то при Николае Павловиче еще изготовили!
Опасный философский спор сей прерван был самым неожиданным образом – в столовую ворвался едва державшийся на ногах гвардейский капитан с глобусом, с порога сунул его Ольге Сеньчуковой, сказав, что это от тестя детям, и объявил приставу, что только что у дверей участка арестовал человека и должен его допросить.
– Вот, ваше преподобие, вся наша юридическая система в лицах, – тихо сказал судейский отцу Серафиму. – Брат пристава по своему желанию взял и арестовал человека!
– Так это брат Ивана Александровича? – удивился священник. – Мне кажется, что я его где-то недавно видал. Кажется, я даже догадываюсь, где… Мог бы по фамилии догадаться…
– Да-с, наш средненький, Сашенька.
Пристав вскочил и зло стукнул по столу кулаком, так, что тарелки подпрыгнули и расплескалось вино в бокалах. Ольга Иосифовна попыталась удержать его за руку, но он грубо оттолкнул ее и сказал через стол:
– Ты, Александр, пьян. Какое право ты имеешь своевольничать у меня на участке?
– Это заговорщик, Иван! Если бы я пошел за разрешением к тебе, он бы сбежал!
– Уймись! – прикрикнул пристав и вновь грохнул кулаком.
Заплакала Машенька Сеньчукова, уткнув лицо в юбку матери, старший сын капитана в испуге прикрыл глаза, а сын судейского потер занывшее ухо. Уж он-то знал, что дядя Ваня тоже горазд ухи драть. И только отец Серафим сразу понял, что его пьяный собрат по Доброхотной лиге всерьез перепуган, и за его утверждением об арестованном заговорщике может крыться что-то серьезное.
– Да где же схваченный-то? – спросил он у капитана.
– Там внизу два городовых ему руки заломали.
– Иван Александрович, надо бы сходить, – обратился к приставу батюшка. – Если человек невинный, извиниться надо и отпустить с благословением, что же невинному человеку в светлый праздник в кутузке сидеть. А коли преступник, его надо в арестантскую запереть – у городовых сегодня тож праздник.
Тяжело вздохнув, пристав выбрался из-за стола, взял брата за плечо и они пошли вниз. Следом и все остальные потянулись, оставив в столовой только детей с Ольгой Иосифовной и капитаншей, да судейский отказался участвовать в балагане.
Заговорщик был совершенно замерзшим и нестрашным, в скромном пальто с телячьим воротником, в потертой, но приличной барашковой шапке и в сапогах без калош.
– Мы, ваше высокоблагородие, несли с Пятаковым к вам наверх самовар, когда ваш брат с шаром цветным набежали и велели этого господина споймать, – сказал один из державших задержанного городовых. – А что с ним дальше делать, – не сказали.
– И в чем же перед тобой провинился этот человек, Александр? – спросил пристав.
– Я его убью!
– Зачем ты велел его арестовать?
– Он мерзавец!
– С чего ты взял?
– Пусти, а то вырвусь!
– Если не ответишь, тебя самого велю в кутузку посадить!
– Он следил за мной!
– А может, ты ему должен?
– Целый день! Куда я – туда он, куда я – туда он. Да я из-за него чуть глобус не потерял! Ты посмотри на его наглую рожу! Сейчас заеду! Пусти!
