Леонид Девятых - Магнетизерка
— А отчего могло произойти это кровоизлияние?
— От чего угодно. Погодите-ка, — наклонился лекарь к лицу покойного, — это что такое?
— Где? — спросил Татищев.
— Да вот, какое-то покраснение. Похоже на ожог. Видите?
— Вижу, — ответил Павел Андреевич, наклонившись над трупом адмирала вслед за доктором и заметив в центре смуглого лба покойника красное пятнышко размером с серебряный гривенник.
— Впрочем, от таких ожогов кровоизлияний не бывает, — выпрямился доктор. — Простите, я могу идти?
— Да, конечно.
Вот те раз! Адмирал-то взял и помер в самый неподходящий момент. И что теперь?
Татищев осмотрелся. Кабинет как кабинет: бюро, кресло-бержетка, в коем можно утонуть. Стол красного дерева с двумя тумбами, шкап с книгами; на диванном столике пенковая трубка, пепельница из панциря черепахи; напольные часы, тяжелый бронзовый шандал в три свечи, на стене собственный погрудный портрет на фоне неприступной крепости в облачках дыма от выстрелов пушек. Словом, ничего необычного.
«Вот так, живешь себе, строишь какие-то планы, а тут р-раз! — внезапное кровоизлияние, и ты труп. Все просто, как исподние порты. Но так ли уж все просто? — стал рассуждать Павел Андреевич по привычке, появившейся еще во времена его патрона Шешковского. — Просто даже чирьи на заднице не вскакивают, а тут апоплексический удар. Сие не настораживает? А если предположить, что на то были причины? Отца Нелидова, к примеру, паралич стукнул не просто так. Ну, а какая причина здесь? Попробую выяснить. Надо побеседовать со слугами».
* * *Странное дело, но слуги не смогли сказать ничего вразумительного. На его вопрос о посетителях адмирала оба лакея отвечали, что к нему сегодня никто не приходил, но горничная и старый камердинер слышали звонок входной двери и в один голос утверждали, что визитер был и, по всей вероятности, виделся с их хозяином. Причем перед самой его кончиной.
— Кто же открывал ему дверь? — кипятился Татищев, переводя взгляд с одного слуги на другого. — Ты?
— Нет, — отвечал один и смотрел на подполковника ясным и чистым взором.
— Ты? — спрашивал Павел Андреевич другого слугу и получал по-военному исчерпывающий ответ:
— Никак нет.
Было непохоже, чтобы лакеи врали. Да и зачем?
Нет, тут все же что-то неладно. А вот книгу, переданную адмиралу антиквариусом, очевидно, теперь не отыскать.
Жаль Андрея. И его отец, скорее всего, умрет. И лекарка — как ее? — Турчанинова вряд ли поможет.
— Ну, хорошо. А в поведении его высокопревосходительства вы не заметили чего-нибудь необычного? — уже по инерции продолжал допытываться Татищев. — Может, он был чем-то взволнован или рассержен?
— Не-е, оне ни на что не сердились, — ответил второй лакей, а первый в знак согласия кивнул головой. — Добрые были, тихие, не как раньше.
— А раньше, значит, злился на вас хозяин?
— Всяко бывало, — уклончиво ответил второй слуга, а первый опять поддакнул ему кивком головы. — Да вы об этом лучше у Селиваныча поспрошайте.
— Кто это, Селиваныч?
— А камердинер ихний.
Селиванычу было, верно, крепко за шестьдесят. Смертью барина он был расстроен весьма шибко и, похоже, только что плакал, на что указывали сильно покраснелые глаза и распухший нос.
— Ты камердинер покойного господина адмирала? — спросил старика Павел Андреевич.
— Теперь уже бывший, — тихо ответил тот.
— Скажи, не заметил ли ты в поведении его высокопревосходительства в последние дни чего-нибудь необычного, чего раньше не наблюдалось?
— А все было необычным, — неожиданно для Татищева изрек старик.
— Поясни, — тотчас отозвался подполковник.
— Не похож он стал на себя прежнего. Тих стал, задумчив. Лицом светел. А сегодня поутру за руку со мной поздоровкался!
Селиваныч шмыгнул носом, кое-как справился с собой, дабы не разрыдаться, и добавил:
— А что касаемо визитера, так был у барина гость, самолично слышал. И шаги, и разговор.
— Может, почудилось тебе?
— Почу-удилось, — мало не передразнил подполковника камердинер и нехорошо глянул на него из-под насупленных бровей. — Я из ума еще не выжил. Ждал, призовет барин, распоряжение даст. Чаю, там, принесть либо кофею. Не призвал.
Татищеву вдруг вспомнилась удаляющаяся фигура в плаще, которую он заметил, когда входил в ворота усадьбы. И девица.
Круто развернувшись, Татищев выскочил из кабинета, бегом спустился по лестнице и буквально вылетел из дома. Выбежав за ворота, он облегченно вздохнул: девица стояла на прежнем месте. Около нее толклись, кипя от гнева, пристав и квартальный.
— Убирайся, лярва! — орал пристав. — Иначе запрем тебя в съезжий дом на хлеб и воду!
Возиться с ней полициантам явно не хотелось.
— Что здесь происходит? — придав голосу начальническое металлическое звучание, спросил Павел Андреевич.
— Да вот, блудницу не можем никак восвояси спровадить, — буркнул пристав. — И молчит, курва, будто язык проглотила. Как звать тебя? Где проживаешь?
Девица молчала и равнодушно взирала на полициантов как на пустое место.
— Ты давно здесь стоишь? — уже без металла в голосе спросил Татищев.
Девица перевела на него взгляд, совершенно ничего не выражающий.
— Из этого дома кто-нибудь выходил? — продолжал допытываться подполковник, уже понимая бесполезность этого предприятия.
— Да она, похоже, не в себе, ваше высокоблагородие, — вынес вердикт квартальный надзиратель.
— Вижу, — буркнул в ответ Татищев.
— Так мы ее тово, в участок? Может, посидит у нас, оклемается?
— Может, — мрачно произнес Павел Андреевич и пошел прочь. Мысли путались. Да и, честно говоря, не было среди них ни одной толковой.
Глава девятая
О непользительности советов двуличных графов. — Случай на прогулке. — Кому принадлежала ботфорта, или призраки иногда разговаривают. — Птички из запертых клеток не улетают. — Об испорченных брабантских кружевах и нетрадиционном использовании золотых табакерок и гвардейских шарфов. — Тайник под периной или секретное письмо. — «Ты умрешь…»Крик послышался со стороны кухоньки, смежной с прихожей в его покои. Павел резко открыл глаза и сел на постеле. Голос, кажется, был камер-лакея, впрочем, какое сейчас имело значение, кто кричал? Главным было то, что они все-таки решились: их шаги, на время замершие возле прихожей, стали приближаться к его спальне. Павел вскочил с постели и бросился к двери, ведущей в покои императрицы, потом встал как вкопанный, вспомнив, что еще третьего дня ее заколотили по совету графа Палена, якобы в целях безопасности.
— Сволочь, какая сволочь, — прошептал Павел, растерянно оглядываясь. И тут, в углу за каминным экраном, увидел худощавую фигуру человека высокого роста в испанском плаще, скрывавшем нижнюю часть лица. Верхняя часть была также сокрыта тенью от полей шляпы, надвинутой на самые глаза.
— Павел! — глухо произнесла фигура, и на императора пахнуло холодом, будто перед ним настежь распахнулись двери ледника. — Бедный Павел…
Лет двадцать назад, после одного славно проведенного вечера, кои у цесаревича Павла Петровича выдавались не столь часто, решил он со своим приятелем князем Куракиным побродить по Петербургу инкогнито. Стояла весна, было тепло, и луна светила так, что при желании можно было вполне сносно читать какой-нибудь французский роман. Дышалось легко, на душе было весело и покойно, и казалось, что все горести и напасти кончились, а ждут великого князя единственно радость и счастие. Один из его слуг шел впереди, рядом с цесаревичем — князь Куракин. Второй слуга замыкал сию процессию. Павел с Куракиным беспечно болтали обо всем и ни о чем. Вдруг возле одного из парадных внимание великого князя привлекла фигура человека высокого роста, худощавого, в испанском плаще и шляпе, надвинутой на самые глаза. Казалось, незнакомец кого-то поджидал. Когда процессия поравнялась с ним, человек в плаще выступил от подъезда и молча пошел слева от Павла. Как цесаревич ни всматривался в него, ему не удавалось разглядеть черты его лица. Однако шаги по мостовой тот печатал так громко, что, казалось, камень бьется о камень. Сначала Павел очень удивился такому прибавлению в их компании, потом почувствовал, что его левый бок замерзает, словно незнакомец, шедший рядом, был сотворен изо льда. Стуча зубами от холода, великий князь повернулся к Куракину и спросил:
— Как тебе наш новый спутник?
— Какой спутник? — удивился Куракин.
— А вот тот, что идет по левую руку от меня, и притом довольно громко идет.
— Я никого не вижу, — ответил Куракин после недолгой паузы, во время которой он, верно, пытался присмотреться.
— Да вот же! — остановился Павел. — В плаще, слева, между мной и стеной!
