Борис Акунин - Особые поручения: Пиковый валет
Осторожненько потянулся к камню. Когда пальцы дотронулись до гладкой маслянистой поверхности изумруда, из-под одеяла вдруг высунулась короткопалая, странно знакомая рука и цепко схватила Момуса за запястье.
Взвизгнув от неожиданности, он дернулся назад, но куда там — рука держала крепко. Из-за края сползшего одеяла на Момуса немигающе смотрела толстощекая, косоглазая физиономия фандоринского камердинера.
— Д-давно мечтал о встрече, мсье Момус, — раздался из-за спины негромкий, насмешливый голос. — Эраст Петрович Фандорин, к вашим услугам.
Момус затравленно обернулся и увидел, что в темном углу, в высоком вольтеровском кресле кто-то сидит, закинув ногу на ногу.
Шефу весело
— Дз-зь-зь-зь!
Пронзительный, неживой звук электрического звонка донесся до подтаявшего анисиева сознания откуда-то издалека, из-за тридевять земель. Поначалу Тюльпанов даже не понял, что это за явление такое вдруг дополнило и без того неимоверно обогатившуюся картину Божьего мира. Однако встревоженный шепот из темноты привел блаженствующего агента в чувство:
— On sonne! Q'est que ce?[3]
Анисий дернулся, сразу все вспомнил и высвободился из мягких, но в то же время удивительно цепких объятий.
Условный сигнал! Капкан захлопнулся!
Ай, как нехорошо! Как можно было забыть о долге!
— Пардон, — пробормотал он, — ту де сюит[4].
В темноте нащупал свой индийский халат, нашарил ногами туфли и кинулся к двери, не оборачиваясь на настойчивый голос, все задававший какие-то вопросы.
Выскочив в коридор, запер дверь ключом на два оборота. Всё, теперь никуда не упорхнет. Комната непростая — со стальными решетками на окнах. Когда ключ скрипнул в замке, на сердце тоже противно скрежетнуло, но долг есть долг.
Анисий резво зашаркал шлепанцами по коридору. На верхней площадке лестницы заглянувшая в окно коридора луна выхватила из темноты спешащую навстречу белую фигуру. Зеркало!
Тюльпанов на миг замер, пытаясь разглядеть в потемках свое лицо. Полно, он ли это, Анишка, дьяконов сын, брат идиотки Соньки? Судя по счастливому блеску глаз (больше все равно ничего видно не было) — никак не он, а совсем другой, незнакомый Анисию человек.
Открыв дверь в спальню «Ахмад-хана», он услышал голос Эраста Петровича:
— …За все проказы ответите сполна, господин шутник. И за рысаков банкира Полякова, и за «золотую речку» купца Патрикеева, и за английского лорда, и за лотерею. А также за вашу циничную выходку в мой адрес и за то, что я по вашей милости пятый день ореховой настойкой мажусь и в дурацком тюрбане хожу.
Тюльпанов уже знал: когда надворный советник перестает заикаться, признак это нехороший — либо господин Фандорин пребывает в крайнем напряжении, либо чертовски зол. В данном случае, очевидно, последнее.
В спальне декорация была такая.
Пожилая грузинка сидела на полу возле кровати, ее монументальный нос странным образом съехал набок. Сзади, свирепо насупив редкие брови и воинственно уперев руки в бока, возвышался Маса, одетый в длинную ночную сорочку. Сам Эраст Петрович сидел в углу комнаты, в кресле, и постукивал по подлокотнику незажженной сигарой. Лицо его было бесстрастно, голос обманчиво-ленив, но с такими потаенными громовыми перекатами, что Анисий поежился.
Обернувшись на вошедшего помощника, шеф спросил:
— Ну, что птичка?
— В клетке, — молодецки отрапортовал Тюльпанов и помахал ключом с двойной бородкой.
«Дуэнья» посмотрела на триумфально поднятую руку агента и скептически покачала головой.
— А-а, господин евнух, — сказала кривоносая таким звучным, раскатистым баритоном, что Анисий вздрогнул. — Плешь вам к лицу. — И показала, гнусная карга, широкий красный язык.
— А вам бабский наряд, — огрызнулся уязвленный Тюльпанов, поневоле дотронувшись до своего голого скальпа.
— Б-браво, — оценил находчивость ассистента Фандорин. — Вам же, господин Валет, я бы посоветовал не бравировать. Дела ваши плохи, ибо на сей раз попались вы крепко, с поличным.
* * *Третьего дня, когда на гулянии «княжна Чхартишвили» появилась в сопровождении дуэньи, Анисий поначалу растерялся:
— Вы говорили, шеф, их только двое, Пиковый валет и девица, а тут вон еще старуха какая-то объявилась.
— Сами вы старуха, Тюльпанов, — процедил «принц», церемонно раскланиваясь с встречной дамой. — Это он, наш Момус, и есть. Виртуоз маскировки, ничего не скажешь. Только ноги для женщины великоваты, да и взгляд больно жесткий. Он это, он, голубчик. Больше некому.
— Берем? — азартно прошептал Анисий, делая вид, что отряхивает снег с плеча господина.
— За что? Ну, девица, положим, засветилась на лотерее, и есть свидетели. А этого-то и в лицо никто не знает. За что его арестовывать? За то, что старухой нарядился? Нет уж, он мне, долгожданный, по всей форме должен попасться. На месте преступления, с поличным.
Честно говоря, Тюльпанов тогда счел, что надворный советник мудрит. Однако, как всегда, получилось по-фандорински: попался тетерев на чучелко, и попался по всей форме. Теперь не отопрется.
* * *Эраст Петрович чиркнул спичкой, раскурил сигару. Заговорил сухо, жестко:
— Главная ваша ошибка, милостивый государь, состоит в том, что вы позволили себе шутить шутки с теми, кто насмешек не прощает.
Поскольку арестованный молчал и только сосредоточенно поправлял съехавший нос, Фандорин счел необходимым уточнить:
— Я имею в виду, во-первых, князя Долгорукого, а во-вторых, себя. Еще никто и никогда не позволял себе так нагло глумиться над моей частной жизнью. И со столь неприятными для меня последствиями.
Шеф страдальчески поморщился. Анисий сочувственно покивал, вспомнив, каково приходилось Эрасту Петровичу до тех пор, пока не появилась возможность переехать с Малой Никитской на Воробьевы горы.
— Что ж, провернуто было ловко, не спорю, — продолжил, взяв себя в руки, Фандорин. — Вещи графини вы, разумеется, вернете, причем незамедлительно, еще до начала процесса. Это обвинение я с вас снимаю. Чтобы не трепать в суде имя Ариадны Аркадьевны.
Здесь надворный советник о чем-то задумался, потом кивнул сам себе, словно принимая непростое решение, и обернулся к Анисию.
— Тюльпанов, если вас не затруднит, сверьте потом вещи по списку, составленному Ариадной Аркадьевной, и… отправьте их в Петербург. Адрес — Фонтанка, собственный дом графа и графини Опраксиных.
Анисий только вздохнул, никак более не посмев выразить своих чувств. А Эраст Петрович, видно, рассерженный решением, которое сам же и принял, снова обернулся к задержанному:
— Что ж, вы неплохо позабавились за мой счет. А за удовольствие, как известно, надо платить. Следующее пятилетие, которое вы проведете на каторге, предоставит вам много досуга для извлечения полезных жизненных уроков. Впредь будете знать, с кем и как шутить.
По тусклости фандоринского тона Анисий понял, что шеф взбешен до самой последней степени.
— Па-азвольте, дорогой Эраст Петрович, — развязно протянула (то есть протянул) «дуэнья». — Спасибо, что в момент задержания представились, а то бы я так и считал вас индийским высочеством. Это откуда же у вас, спрашивается, набежало пять лет каторги? Давайте-ка сверим наши арифметики. Какие-то рысаки, какая-то золотая речка, лорд, лотерея — сплошные загадки. Какое все это ко мне имеет отношение? И потом, о каких вещах графини вы говорите? Если они принадлежат графу Опраксину, то почему оказались у вас? Вы что, сожительствуете с чужой женой? Нехорошо-с. Хотя, конечно, не мое дело. А ежели меня в чем обвиняют, требую очных ставок и доказательств. Уж доказательств всенепременно.
Анисий ахнул от подобной наглости и встревоженно оглянулся на шефа. Тот недобро усмехнулся:
— А что же вы тут, позвольте узнать, делаете? В этом странном наряде, в неурочный час?
— Да вот дурака свалял, — ответил Валет и жалостно шмыгнул носом. — Позарился на изумруд. Только ведь это, господа, называется «провокация». Вон и жандармы у вас внизу караулят. Тут целый полицейский заговор.
— Жандармы не знают, кто мы, — не удержавшись, похвастался Анисий. — И ни в каком заговоре не участвуют. Для них мы — азиаты.
— Неважно, — отмахнулся прощелыга. — Вон вас сколько, государственных слуг. И все против несчастного, бедного человека, которого вы сами же и вовлекли в соблазн. Хороший адвокат вас на суде так высечет, что долго чесаться будете. Да и камню вашему, насколько я понимаю, красная цена червонец. Месяц ареста — от силы. А вы, Эраст Петрович, говорите: пять лет каторги. Моя арифметика точнее.
— А как же пиковый валет, положенный вами на кровать при двух свидетелях? — надворный советник сердито ткнул недокуренную сигару в пепельницу.
