Ведьмино кольцо - Александр Руж
Я был осведомлен об этих обстоятельствах, но приберег их на десерт. То, что упоминание о них прозвучало не из моих уст, а из уст Циолковского, придавало им еще больший вес. Я был доволен и, честно признаюсь, посматривал на Алтуфьева с нескрываемым превосходством.
А тот склонился к микрофону и уважительно вопросил:
– Константин Эдуардович, а что вы думаете насчет возможности внеземных контактов?
– Что? – отозвался Циолковский из Калуги. – Говорите громче, я плохо слышу…
Для его поклонников не являлось секретом, что в раннем детстве он перенес скарлатину и почти перестал слышать, пользовался специальным слуховым рожком. Адамов заговорил громче, отделяя одно слово от другого. Он в лапидарной форме пересказал историю нашей встречи с летательным сооружением и попросил ее прокомментировать.
– Вы меня ставите в затруднительное положение, – прокряхтел выдающийся мыслитель современности. – Я могу судить лишь гипотетически… Идея многомирности входит в мою концепцию Вселенной, однако прямых ее обоснований у меня нет. Другими словами, я не имею права утверждать, что инопланетные цивилизации присылают на Землю своих контактеров и вы столкнулись с кем-то из них. Тем более сам я при этом не присутствовал, а визуальная оценка, согласитесь, важна…
– Да, конечно, – оборвал его речь неотесанный грубиян. – Тогда давайте зайдем с другого конца…
– Что? Погромче, пожалуйста!
– Я говорю, зайдем с другого конца. Как вы считаете, технически возможно создать р-ракету для космических перелетов? У вас в брошюрах сказано, что это дело далекого будущего…
– Для землян – да. Что до представителей иных галактик, то мне неведом уровень их развития.
Циолковский выражался обтекаемо, старательно избегал прямолинейности. Но если вдуматься, то только такую тактику он и мог избрать. Затронутая нами материя была чересчур эфемерной, доподлинно не изученной, а опираться на голые фантазии он, как истинный рыцарь науки, не хотел.
– Нам нужен не теоретик, а практик, – провозгласил Ананьев, когда сеанс связи закончился и мы вышли на улицу.
Я переночевал в своей городской комнате, выделенной мне университетом, и утром, приняв душ в коммунальной ванной, пришел в гостиницу. Авдотьин выглядел свежим и бодрым – очевидно, успел за ночь привести мысли в порядок. По-мужлански поглощая в ресторане телячьи котлеты, он поделился со мной последними новостями:
– Я забегал к медэкспертам. Они вскрыли Санку, исследовали внутренние органы… Похоже, смерть наступила в р-результате поражения электрическим током.
Я не преминул поддеть его:
– О! Вот вам еще довод в пользу допущения о пришельцах из космоса. Помните два луча, которыми атаковали британцев? Это может быть неизвестный вид оружия, созданный на основе электрических импульсов… И кстати, вы напрасно не дочитали статьи – в них говорилось еще и об экипажах воздушных судов. Их видели два или три раза. Серебристые одежды, шлемы… Так и хочется провести параллели, не правда ли?
– Да идите вы к черту! – ни за что ни про что обхамил он меня. – Чего вы пристали ко мне с вашими пришельцами?
Я подавил вздох. Тяжело вести диспут с особью, полагающей повадки неандертальца общепринятой нормой.
Впрочем, некая субстанция, отдаленно похожая на совесть, все же тлела в нем. По окончании обеда он извинился за моветон и проявил интерес к перспективам моего возвращения в Усть-Кишерть.
– Я сегодня уезжаю обратно. Едете со мной или останетесь в Перми?
Я ответил без колебаний:
– Еду. Мои этнографические изыскания еще не закончены. И потом… мой долг – разделить с вогулами скорбь по поводу утраты Санки. К слову, погребение у них проходит весьма своеобразно. На покойного надевают маску, где вместо глаз, носа и рта пришиты пуговицы и тесьма. На тело наносят полосы, а затем надевают испорченную одежду: рукавицы без большого пальца, изрезанную рубаху… Согласно их верованиям, загробный мир устроен зеркально: все приведенное здесь в негодность там становится целым и наоборот. О! Такое нельзя пропустить!
Перевозкой останков вогула должны были заняться подчинявшиеся участковому и субинспектору орангутанги. Мы не стали дожидаться их и сели на первый же поезд, следовавший на восток. Так мы могли добраться напрямую до Усть-Кишерти – дистанцию в неполных сто тридцать километров состав преодолевал часа за три, с учетом всех остановок.
Поезд нам достался смешанный: половина вагонов была занята грузами, половину отвели пассажирам. В замкнутом пространстве господствовала духота, было накурено, и когда проехали Кунгур, я вышел постоять в тамбурный отсек. Не глядя на проносившиеся мимо сторожки лесников и будки обходчиков, достал из кармана записную книжку, отлистал назад и с аккуратностью разъединил склеенные особым составом странички. Сцепленные воедино, они производили впечатление плотного листка без каких-либо пометок. Я сам изобрел этот способ и заносил сюда то, что не предназначалось для чужих глаз. У меня всегда при себе две ручки, причем не допотопные перьевые, а новейшей конструкции Лауда и Райзберга, то есть не требующие обмакивания в чернильницу. Одна из этих ручек заполнена обыкновенными чернилами, а другая – смесью воды и ингредиента, чью химическую формулу я приводить не буду. Запись, сделанная такой смесью, после высыхания становится невидимой, но если ее протереть раствором пищевой соды, она проявляется, как изображение на фотоснимке.
Когда меня спрашивают, почему я ношу с собой две ручки, я объясняю, что вторая нужна мне про запас. Да, они громоздки, в нагрудный кармашек их не положишь, потребовалось изготовить и пристрочить к брюкам кожаные петельки, зато письменные принадлежности постоянно при мне, они герметичны, а содержимого в них хватает на десять-двенадцать блокнотных страниц, исписанных свойственным мне убористым почерком.
Итак, я присел в тамбуре, привалившись спиной к металлической стенке, чтобы нивелировать вибрацию состава, и начал методично заносить в книжечку то, что родилось у меня в голове.
Я писал, делал наброски и так увлекся, что не заметил, как отворилась дверь и в тамбур вышел Аладьев. Лишь когда на меня упала его тень, я инстинктивно захлопнул книжечку и вскинул голову. Мне едва ли удалось придать лицу нейтральное выражение.
Он посмотрел на меня, прижмурившись, – как в его инквизиторском учреждении смотрят на шпионов и врагов народа, – и с иезуитской вкрадчивостью промурлыкал:
– Что же вы из вагона ушли, Антон Матвеевич? Там ведь удобнее. Я вам помешал?
– О! Нет… Да, немного… Я кое-что конспектировал,
