Лампа паладина - Наталья Николаевна Александрова
Я тут же подхватила эту лампу и метнулась прочь, пока бомж не опомнился и не собрался мстить.
В голове у меня при этом крутились строчки, засевшие в памяти то ли с пятого, то ли с шестого класса:
«Сыр выпал, с ним была плутовка такова».
Сама не ожидала от себя такой быстроты и решительности…
Я вбежала в подъезд, пока бомж не пришел в себя, поднялась на свой этаж и остановилась перед дверью.
Тут я задумалась.
Что-то говорило мне, что лампу нельзя оставлять в квартире. Там она может пропасть…
Нужно ее где-то спрятать – но где?
– Что ты стоишь на лестнице? – это мама распахнула дверь квартиры. – Что ты вообще устраиваешь?
Тут она заметила в моих руках лампу и покачала головой. А потом сменила тон:
– Ну, вот видишь, все благополучно устроилось, и незачем было так орать на родную мать. Можно подумать, что у тебя их много, что ты так относишься.
Куда уж много, мне и одной-то хватает выше крыши…
Но вслух я, разумеется, ничего не сказала. Не до того было, потому что внезапно меня осенило, где можно спрятать лампу. Допустим, маме я строго-настрого запрещу даже подходить к ней, думаю, что она послушает, но вот в квартиру залезли – это тревожит. И ничего не взяли, а это тревожит вдвойне.
Не дождавшись от меня ответа, мама потащилась за мной в комнату.
– Ты собираешься тут убирать? – она брезгливо подняла двумя пальцами шелковую блузку с пола.
Я выхватила ее из маминых рук и увидела, что на блузке тоже виден грязный след от мужского ботинка. Да еще и пятна какие-то, небось не отстираются.
– Надо же, – вздохнула мама, – а я ведь покупала ее в дорогом магазине…
Тут я осознала, что совершенно не расстраиваюсь по поводу блузки. Более того, я даже рада, что больше никогда ее не надену. Потому что она мне не нравилось, да вообще вся одежда казалась мне теперь какой-то тусклой и невыразительной. В основном мама ее покупала, или мы вместе ходили по магазинам, и тогда получалось, что я покупала все, что нравилось маме.
Я нашла в ворохе одежды относительно чистую футболку и светлые брюки, завернула лампу в те самые старые газеты и сунула сверток в наплечную сумку.
– Куда это ты собралась? – ахнула мама. – Слушай, что с тобой происходит, ты явно не в себе от этой злополучной лампы! Я никуда тебя не пущу!
– Ты бы лучше за собой смотрела, – не выдержала я, хотя раньше с мамой никогда так не разговаривала, – в квартиру залезли, вот теперь замки менять нужно! Ты спрашивала, соседи никого не видели?
– Да какие соседи, одни в отпуске, а эти, новые, все время на работе! Но я… я такого типа встретила на лестнице… может быть, это и не он, но точно чужой, раньше его никогда не видела. Такой вроде мужчина не старый, но седой, а глаза… такие странные… вот ты не поверишь, глаза белые и без зрачков совсем.
– Слепой?
– Да нет, без палки шел, держался уверенно, и вообще не похож на слепого…
– Да при чем тут мужчина какой-то? Дай пройти наконец, мама, я тороплюсь!
– А насчет замков я и без твоих замечаний помню! Вот как раз Ольге звоню, у нее мастер хороший был по замкам, да только она отчего-то трубку не берет…
– А ей некогда, – усмехнулась я, – она с Германом по ресторанам ходит.
– Что? Ты точно знаешь?
– Предполагаю… – посмеиваясь, я рассказала маме, как звонила днем тете Оле и как она перепутала и назвала меня Герочкой.
И когда я увидела мамино расстроенное лицо, то слегка устыдилась. Надо же, какой роковой мужчина завелся у них с тетей Олей один на двоих! Умереть не встать!
Выйдя из подъезда, я направилась к остановке, но по пути увидела на детской площадке знакомого бомжа – того самого, у которого отняла заветную лампу. С печальным видом он раскачивался на детских качелях, то и дело прикладывая к кровоточащему носу тряпку и глотая пиво из помятой банки.
Неожиданно я ощутила чувство вины – ведь я лишила его маленького заработка.
Я свернула на площадку и подошла к бомжу.
Увидев меня, он испуганно шарахнулся, соскочил с качелей и бросился наутек, но тут же споткнулся и упал. Скорчившись на земле, закрыл голову руками и заверещал:
– Не бей меня! У меня больше ничего нет!
– Да не собираюсь я тебя бить, – успокоила я бомжа. – Наоборот, я тебе денег принесла за ту лампу. Я ведь обещала, а что обещала, я непременно делаю.
С этими словами я протянула ему купюру и добавила:
– И запомни, что людям все же иногда можно верить!
Он отвел руки от головы, искоса взглянул на меня и торопливо схватил деньги.
– Больше у меня нет, – сказала я сразу, хотя он и не высказал претензий, – впрочем, вряд ли Степаныч больше бы тебе заплатил. А на пиво тебе хватит, а может, даже и на водку.
Бомж недоверчиво осмотрел купюру, спрятал ее в карман и громко хлюпнул носом.
– А за нос извини. Хотя я тебе его выправила, вон какой ты стал красивый!
Бомж приосанился и пробормотал что-то смущенное.
Я поскорее оставила его и пошла к остановке.
Еще дома меня осенило, где я могу спрятать лампу. Точнее, сохранить ее, – у Ромуальдыча.
Ромуальдыч работает сторожем при большом старом доме, в котором давно уже никто не живет. Собственно, в нем никто и не жил с самой революции, а раньше он принадлежал одному богатому и знатному человеку, крупному чиновнику… в общем, фамилия его была Сковородников.
Вот вы небось удивляетесь, отчего я здесь поминаю революцию одна тысяча девятьсот семнадцатого года, а забыли, где я работаю? Вот именно, наша фирма исследует старые дома, так что волей-неволей я в курсе, что и как. И дом, который сторожит Ромуальдыч, очень подходит для хранения лампы.
Дом Сковородникова находился на Петроградской стороне, в самой тихой и зеленой ее части, где располагаются несколько улиц с очень подходящими названиями – Большая Зеленина, Малая Зеленина и Глухая Зеленина.
Вот как раз на этой последней и стоял дом статского советника Сковородникова. Подъезжая к дому, я вспомнила имя его бывшего владельца.
Этот дом чудом пережил две революции, три войны и столь же трудное послевоенное время, и сумел сохранить остатки своей
