Брэд Гигли - Год гиен
Паверо снизошел до того, чтобы вперить уничижительный взгляд в меджая, стоящего в дальнем конце комнаты — градоправитель словно обвинял воина за то, что тот не выполнил свой долг, раз Семеркет стоит сейчас перед ним живым.
Меджай моргал, делая героические попытки ис заснуть. Его глаза слезились от усталости.
Паверо потеребил веер, не замечая, что стражник почти спит на ногах, и продолжал разглагольствовать:
— Если каждому простолюдину будет позволено рыскать…
Семеркет поднял знак министра, висящий на цепи с яшмовыми бусинами.
— Министр Тох даровал мне беспрепятственный доступ в любое место.
Холодные глаза Паверо едва скользнули по знаку, а его нервные пальцы продолжали терзать веер.
— Я скажу министру Тоху, что в Западных Фивах не может быть двух властей. Я скажу ему, что в таком случае будет нарушена гармония Маат.
Семеркет пожал плечами:
— Как того пожелает господин.
Паверо рассердило равнодушие Семеркета. Он вспомнил, что именно этот чиновник сказал о нем, вспомнил смех, который поднялся в покоях министра, когда остальные услышали слова — «старый кляузник с засранными мозгами».
Густо покраснев при воспоминании об этом, западный градоправитель выдернул из веера несколько перьев и попытался сменить тактику. Он улыбнулся; его тонкие губы, раздвинувшись, обнажили длинные узкие зубы.
— Мне любопытно, чиновник, как ты ухитрился проскользнуть мимо башни меджаев?
Семеркет увидел панику, мелькнувшую в глазах воина, испещренных красными прожилками. Уснуть на посту — за это меджаям полагалось суровое наказание, вплоть до увольнения со службы.
Чиновник быстро прикинул, что ответить.
— Я… прошел по высокой тропе над башней, господин, — спустя мгновение ответил он. — Я видел мальчика… царевича… Заинтересовался и решил с ним встретиться.
На лице стражника явно прочиталось облегчение. Но следующие слова Паверо заставили черного наемника вновь задрожать от страха.
— Если это правда, меджай Квар, то во время твоего дежурства в Великое Место вторглись двое посторонних. Что ты думаешь об этом, а?
Воин упал на колени, сложив руки на груди.
— Там не было никакого мальчика, господин. Пока мы шли из Великого Места, этот человек всю дорогу твердил мне, что ему явился царевич. Но когда я осмотрел тропу, там не было никаких отпечатков ног, кроме его собственных. Я подумал, что он или лжет, или безумен. Поэтому и привел его к вам.
Паверо повернулся к Семеркету с той же зубастой улыбкой.
— Я согласен с меджаем, чиновник. Ты не знаешь пустыню так хорошо, как знаем ее мы. Это загадочное место, способное вызывать галлюцинации и видения у таких наивных людей, как ты.
— То была не галлюцинация. Мы с этим мальчиком разговаривали.
Паверо не привык, чтобы ему возражали; его губы стали еще тоньше из-за еле сдерживаемой ярости. Он неистово принялся обмахиваться веером — только для того, чтобы очутиться в вихре разлетевшихся перьев зуйка. Потом швырнул опахало на пол.
— И что же, в таком случае, этот «юный царевич» сказал тебе?
— Что там делали кожу бога.
Меджай встал, раздраженно указав пальцем на Семеркета:
— Я же говорю, там не было никакого мальчика!
Паверо сделал знак, и воин замолчал.
— Кожу бога? — переспросил Паверо, впервые посмотрев прямо на Семеркета.
Тот кивнул.
Паверо на мгновение был застигнут врасплох. Он быстро опустил голову, задумчиво уставившись в пол из черного базальта. Спустя мгновение градоправитель поднял глаза и с сомнением в голосе проговорил:
— Кожа богов — золотая. И вечная. Самый прочный материал на свете. Не могу себе представить, чтобы мальчик имел в виду именно… Нет, кожу бога — золото — нельзя «сделать».
— По крайней мере, господин градоправитель признает теперь, что мальчик со мной говорил.
Паверо ощетинился.
— Ничего подобного. Ясно, что ты просто подпал под чары пустыни. Только и всего. Ты вообразил себе так называемого «царевича».
Хотя Семеркет ничего на это не ответил, от него исходило презрение — презрение к чрезмерно роскошному одеянию градоправителя, к его искусно уложенному парику, в крошечные косички которого были вплетены золотые капли, а больше всего — к неизменной надменности. По мнению Семеркета, Паверо представлял собой наилучший образчик пустоголовой знати.
Терпение Паверо, в конце концов, лопнуло.
— Я ясно вижу твою враждебность, чиновник. Эти чувства взаимны. Я знаю: для тебя я — просто «старый кляузник с засранными мозгами». О да! Мне известно, что именно так — ты меня назвал. Не отрицай!
Семеркет молча проклял своего брата за то, что тот выболтал эту историю.
— Тем не менее, — продолжал западный градоправитель, — на этой стороне реки правила устанавливаю я. № ты будешь делать то, что я говорю.
— Я работаю на министра, господин. Ваши распоряжения меня не затрагивают, — негромко ответил Семеркет.
Это было для Паверо уже слишком. Он поднялся с кресла.
— Ты!.. У тебя нет семьи, которую следовало бы принимать в расчет! Ты не смеешь говорить со мной подобным образом! Я не буду помогать тебе, чиновник! Никаких припасов не дам. Все мои подчиненные получат указания ничего тебе не рассказывать. А когда ты умрешь, тебя могут похоронить без савана и без гробницы!
Семеркета не впечатлили эти угрозы, в его черных глазах заплясали огоньки. Он достаточно хорошо разбирался в людях и, когда Паверо стал угрожать рассказать про его поведение министру, то понял: тем самым градоправитель выдает, как сильно он испуган. И чиновник не замедлил воспользоваться предоставленным ему оружием.
— Тогда я сообщу министру Тоху, что подозреваю вас в заговоре, как подозревает градоправитель Пасер. Вас следовало бы расспросить более тщательно.
Меджай Квар ошеломленно уставился на Семеркета. То ли перед ним был самый храбрый человек на свете, то ли безумец. Западный градоправитель был братом королевы Тийи, старшей жены фараона. Понимает ли чиновник, чем он рискует, распуская язык?
Паверо тоже молча глядел на Семеркета. Градоначальник вытянулся у своего кресла во весь рост, лицо его покраснело еще сильней. Но он не смог яриться долго. Гнев испарился столь же быстро, как и вспыхнул, и пожилой вельможа неловко опустился в кресло.
Прежде чем снова заговорить, градоначальник долго вздыхал, поглядывая на Семеркета из-под полуопущенных век, словно оценивая его.
— Пасер ошибается. Это преступление меня беспокоит — ты даже не представляешь, насколько сильно беспокоит. Он воспользовался случаем, чтобы выставить меня дураком, особенно теперь, когда ему удалось привлечь внимание моей сестры. Даже она, старшая жена фараона, громко требует правосудия. Тийя убеждена, что из-за этой смерти нас всех ждет едва ли не погибель, торопит меня положить всему этому конец. Но что я могу сделать?!
Семеркет спокойно смотрел на градоправителя.
— Если вы и впрямь хотите распутать это дело, следует разрешить мне выполнять мою работу без вашего вмешательства и без вмешательства меджаев.
Паверо снова разразился вздохами. Потом кивнул:
— Найди убийцу, чиновник.
Но его обведенные краской глаза все еще пылали усталой ненавистью.
Семеркет поклонился.
Когда он повернулся, чтобы уйти, Паверо снова заговорил:
— Куда ты теперь отправишься?
— В деревню строителей гробниц, которую называют Местом Правды. Расспрошу там соседей старой госпожи.
— После того, как их расспросишь, передашь мне все, что они рассказали.
Семеркет покачал головой:
— Не смогу. Чтобы поймать убийцу, я должен оставить это в тайне.
Паверо долго размышлял над его словами. Потом западный градоправитель устало махнул рукой, разрешая Семеркету и меджаю удалиться. Последнее, что увидел чиновник — как Паверо ссутулился в своем кресле, глядя в никуда.
Двое мужчин зашагали через громадные залы с высокими потолками храма Диамет. Семеркет с интересом глазел по сторонам — он никогда прежде не бывал в царской резиденции. Плитки из бирюзового фаянса, которыми были выложены стены, светились в лучах полуденного солнца, а ярко раскрашенные колонны, поддерживающие высокие потолки, были слишком многочисленны, чтобы можно было их сосчитать. Золото и серебро поблескивали с чеканных ваз, полных даров поздней осени. Ветер раздувал на дверях и окнах прекрасные ткани, не пускавшие в помещение стаи черных мух.
Диамет был храмом, посвященным Амону-Ра — что верно, то верно. Но в придачу он являлся центром власти Западных Фив. Писцы, воины, слуги, знать спешили повсюду по своим важным делам. Почетная стража, набранная из ливийских наемников, маршировала в боевом строю или стояла у дверей личных покоев фараона, следя, чтобы никто туда не вошел.
