К. Сэнсом - Темный огонь

Я кивнул. Монастырь Святого Варфоломея был одним из самых крупных в стране. Насколько мне было известно, настоятель его вступил в сговор с Кромвелем и Ричем, и в награду за уступчивость ему была обещана большая часть монастырских земель. То был более чем щедрый куш, в особенности для человека, который, согласно принесенному обету, должен был провести свои дни в нужде и лишениях. Говорили, что ныне отец Фуллер, сраженный изнурительной болезнью, находится при смерти. Многие считали, что Господь покарал его за согласие на закрытие больницы для бедных, издавна находившейся при монастыре. Впрочем, кое-кто полагал, что Божья кара здесь ни при чем и что настоятеля отравил медленно действующим ядом Ричард Рич, уже успевший вселиться в его прекрасный дом.

– Вместе с Гриствудом в монастырь поехало несколько служащих из Палаты перераспределения, – продолжал Кромвель. – Им следовало определить, что из церковного убранства представляет наибольшую ценность, какая утварь подлежит переплавке, а какую следует сохранить и все прочее. Гриствуд обратился к монастырскому библиотекарю с просьбой показать ему самые ценные книги. Служащие из Палаты перераспределения обычно выполняют подобные поручения с величайшим тщанием. Они заглядывают в самые укромные уголки, даже в те, про которые сами монахи давно думать забыли.

– Я знаю.

– Так вот, в церковном подвале, в затянутом паутиной углу они обнаружили нечто весьма любопытное.

Кромвель подался вперед, его темные глаза, казалось, хотели просверлить меня насквозь.

– Некое вещество, утраченное человечеством столетия назад, вещество, давно превратившееся в легенду и недостижимую мечту алхимиков.

Я в изумлении смотрел на Кромвеля. Подобный поворот событий оказался для меня полной неожиданностью. Мой собеседник натужно рассмеялся.

– Вижу, вы решили, что я вздумал рассказывать вам сказки, да? Скажите, Мэтью, доводилось вам когда-нибудь слышать о греческом огне?

– Не уверен, – пожал я плечами. – Хотя это название представляется мне смутно знакомым.

– Сам я впервые услышал о нем всего несколько недель назад. Так вот, греческий огонь – это некое жидкое вещество неизвестного состава, которое еще восемь веков назад византийские императоры использовали в сражениях против персов. При помощи специальных орудий они метали этот огонь во вражеские корабли, и те моментально воспламенялись с кормы до носа. Греческий огонь горит даже на воде, и за считаные минуты он способен уничтожить целый флот. Формула, по которой его изготавливали, содержалась в строжайшей тайне и передавалась от одного византийского императора к другому. В конце концов она была утеряна. На протяжении столетий алхимики пытаются ее восстановить, однако все их усилия остаются безрезультатными. Дайте-ка мне пергамент, Грей, – окликнул Кромвель, прищелкнув пальцами.

Грей поднялся из-за стола и вручил своему патрону кусок ветхого пергамента.

– Взгляните, Мэтью, – сказал Кромвель, протягивая свиток мне. – Только обращайтесь с ним осторожно.

Я бережно взял драгоценную реликвию. Пергамент был очень древним, углы истрепались, а в центре зияла дыра. Я разглядел несколько слов по-гречески, над которыми находился рисунок, выполненный без всякой перспективы, – такими в прежние времена монахи-переписчики украшали книги. На рисунке были изображены два весельных судна, противостоящих друг другу на водной глади. Из золотой трубы, стоявшей на носу одного корабля, вырывались алые языки огня, воспламенявшие корабль противника.

– Судя по всему, и рисунок и надпись сделали монахи, – заметил я.

– Вы правы, – кивнул Кромвель.

Потом он погрузился в молчание, словно собираясь с мыслями. Я бросил взгляд на Барака: тот весь превратился в слух. Лицо его было сосредоточенным и серьезным, на нем не осталось и следа недавней насмешливости. Грей, скрестив руки на груди, не сводил глаз с пергамента.

Кромвель заговорил вновь, отчетливо, но негромко:

– Прошлой осенью, когда Гриствуд находился в монастыре Святого Варфоломея, один из клерков Палаты перераспределения попросил его заглянуть в церковь. В церковном подвале, посреди всякого хлама, был обнаружен запаянный бочонок. Когда его открыли, выяснилось, что он полон густой темной жидкости, издававшей отвратительный запах. По словам Гриствуда, так должно смердеть в нужнике Люцифера. Никогда прежде он не видел ничего подобного. Майкл Гриствуд любопытен, и потому он решил как следует все рассмотреть. На бочонке он увидел металлическую табличку, на которой было выгравировано имя – «Алан Сент-Джон». И латинские слова: «Lupus est homo homini».

– Человек человеку волк, – перевел я.

– Да, это прекрасно можно сказать по-английски. Но монахи питают неодолимую любовь к латыни. Так вот, Гриствуд спросил у монастырского библиотекаря, нет ли в его книгохранилище каких-нибудь сведений о человеке по имени Сент-Джон. Тот порылся в каталоге и действительно нашел упоминание о некоем капитане Сент-Джоне, передавшем монастырской библиотеке целый ящик древних рукописей, посвященных греческому огню. Сам Сент-Джон умер в монастырской больнице более ста лет назад. Он был старым солдатом, по найму служил в Константинополе, когда тот был захвачен турками. И он рассказал монахам много интересного. – Кромвель вскинул бровь. – По его словам, некий византийский библиотекарь, вместе с ним спасшийся на лодке из осажденного города, передал ему бочонок с греческим огнем, а также формулу, по которой это вещество можно изготовить. Сам библиотекарь нашел все это, разбирая старинные рукописи. Он отдал бочонок и формулу Сент-Джону, дабы столь мощное оружие оказалось в руках христиан, а не проклятых турецких язычников. Видите, пергамент разорван?

– Да, действительно.

– Гриствуд вырвал отсюда формулу, которая была написана по-гречески над рисунком, а также описание конструкции аппарата для метания греческого огня. Разумеется, он был обязан доставить столь важную находку мне – ибо все монастырское имущество ныне является собственностью короля. Однако Гриствуд этого не сделал.

Кромвель нахмурился, у губ его залегли глубокие складки. В воздухе повисло молчание, и, взглянув на собственные руки, я увидел, что они вновь мнут шляпу. Наконец лорд Кромвель заговорил по-прежнему тихим, но звучным голосом:

– У мастера Гриствуда есть старший брат Сэмюель. Более известный как Сепултус Гриствуд, алхимик.

– Сепултус, – пробормотал я. – По-латыни это значит «погребенный».

– По всей видимости, выбирая себе подобное имя, он хотел намекнуть, что в голове его погребены знания, недоступные простым смертным. Многие алхимики предпочитают величать себя загадочными латинскими именами, дабы скрыть собственное невежество и бессилие. Так вот, услыхав от своего брата Майкла историю о греческом огне, Сепултус решил, что формула стоит целого состояния.

Я судорожно сглотнул, только сейчас начиная осознавать, сколь важным является дело, за которое мне предстояло взяться.

– Бесспорно, эта формула представляет собой огромную ценность, – заметил я. – Но лишь в том случае, если она подлинная. Алхимики щедры на обещания всякого рода чудес, но большинство их изобретений гроша ломаного не стоят.

– О, в подлинности этой формулы нет никаких сомнений, – заверил Кромвель. – Я собственными глазами видел греческий огонь в действии.

При этих словах я, сторонник церковной реформы, убежденный в том, что осенять себя крестным знамением – кощунственный и нелепый предрассудок, почувствовал сильнейшее желание перекреститься.

– Братья Гриствуды потратили несколько месяцев на то, чтобы, руководствуясь формулой, самостоятельно изготовить греческий огонь. Лишь в марте этого года Майкл Гриствуд обратился ко мне. Разумеется, человек, занимающий столь низкое положение, не мог лично явиться ко мне на прием и вынужден был прибегнуть к услугам посредников. Один из них принес мне пергамент и прочие документы, найденные в монастыре. Все, кроме формулы. А еще я получил письмо от братьев Гриствудов, в котором говорилось, что им удалось получить греческий огонь. Они предлагали продемонстрировать его в действии. Обещали предоставить формулу – в том случае, если я пожелаю с ней ознакомиться. Взамен они требовали закрепить за ними исключительное право на производство греческого огня.

– Но формула отнюдь не является их собственностью, – сказал я, взглянув на разорванный пергамент. – Как вы совершенно справедливо заметили, милорд, подобно прочему монастырскому имуществу, она должна была перейти во владение короля.

Вы правы, Мэтью, – кивнул Кромвель. – Братья присвоили себе то, что им не принадлежит, и это давало мне полное право бросить их в Тауэр. Там у них быстро развязались бы языки. Именно так я и намеревался поступить, получив письмо. Но по зрелом размышлении я отказался от этого намерения. Несомненно, подумал я, сейчас эти пройдохи настороже и могут скрыться прежде, чем их успеют схватить. А сбежав из Англии, они не остановятся перед тем, чтобы продать формулу нашим врагам – французам или испанцам. От подобных мошенников можно ожидать любого предательства. И я решил подыграть им, по крайней мере до тех пор, пока они не убедят меня в том, что греческий огонь существует в действительности. А потом ничто не мешало мне застигнуть братьев врасплох и арестовать за кражу королевского имущества как раз в тот момент, когда они будут торжествовать победу. Кромвель поджал губы.