Казимеж Блахий - Ночное следствие
Оглядываюсь на кладбище. Сосны маячат в снежном мареве. Больше ничего не видно.
2
— Домбал!
Поручик срывается с кресла. Вся его фигура выражает крайнюю степень усталости. Он жмурит глаза, пальцами пытается поднять непослушные веки.
— Домбал, вы сейчас же поедете в Голчевицы и вызовете по телефону Краков…
— В это время? — удивляется Домбал.
— …Через час они вам должны передать то, что разыщут в милицейском досье. Часа им вполне достаточно. Скажете дежурному, что прежде всего нужно выяснить, не менял ли когда-либо Марек Бакула фамилии. Они любят такие вещи фиксировать. Ага, еще одно. Разбудите в Голчевицах местного ксендза и спросите…
— В это время! Но инструкции запреща…
— Отстаньте, Домбал! Хорошо? Спросите священника, действительно ли в пятницу было заседание церковного комитета. Если через час вы привезете мне весь этот компот, клянусь вам, что в шесть утра мы уедем домой и всю дорогу будем спать, как дети. А сейчас пришлите мне Лигензу. По дороге проверьте посты. И чтобы никто не вылезал из своих комнат.
Домбал козыряет с унылым видом. Через пять минут слышу чихание автомобильного мотора. В окне мелькает и исчезает свет фар. Лигенза входит в расстегнутом мундире. Галстук висит на его шее, как петля удавленника. Падает в кресло. Словом, он держит себя так, как обычно, когда мы остаемся наедине. Мы работаем вместе шестой год и в неслужебной обстановке называем друг друга по имени. Брудершафт — и я вспоминаю об этом не без умиления — заменила нам операционная палата, где из нас извлекли пули. Мы их получили в один и тот же день, в одну и ту же минуту, Лигенза в бедро, а я — стыдно сказать — в ягодицу.
— Ужинал?
— Какой там ужин, — Лигенза машет рукой. — Их кухарка тоже не в себе. Первое — растрепа. Второе — все время читает молитвы за спасение моей души. Третье — пугает. Ты слышал об этой комнате? — спрашивает он серьезно.
— Слыхал. Ерунда.
— Видел?
— Ничего не видел.
— А я видел.
— Глупости. Не морочь мне голову всяким бредом.
— Ну и пусть! А такой кухарке я бы дал отставку.
— Что ты видел?
Лигенза встает с кресла, затягивает галстук и застегивает мундир. Ощупывает кобуру с пистолетом.
— Всех типов проверил. Сидят по своим комнатам. Бакула слушает пластинки. Какие будут указания?
— Лигенза! Что ты видел?
— Ничего. Мне привиделось.
— Лигенза! Хорошо. Не хочешь — не говори, Но нужно, чтобы ты там посидел.
— Где?
— Там, — я показываю на потолок.
— Бред собачий…
— Приказ.
Лигенза трет лоб. Долго думает.
— Может, это человек? — спрашивает он очень тихо.
— Ты веришь в привидения?
— Нет.
— Так, значит, человек. Можешь идти. Я не выйду из этой комнаты. Здесь все слышно, — успокаиваю я сержанта, который стоит, наклонив голову, и словно прислушивается к шагам невидимого мне человека. — Пришли сюда пани Ласак.
— Послушай… Если он начнет брыкаться, то… — Лигенза кладет руку на кобуру.
— Да, — отвечаю сухо. Мне уже все равно. Я должен его иметь. Должен. Не могу больше блуждать в темноте по остывшим следам.
— Холера, а не дом! — Лигенза громко хлопает дверью.
В последнем утверждении содержится вся житейская философия сержанта, который не выносит иррационализма. Я знаю, что он предпочел бы сидеть в засаде, ехать пятьсот километров на телеге, стрелять, арестовывать, делать обыск, надевать наручники, но не красться на цыпочках в подбитых железом ботинках. Слышу его осторожные шаги наверху и легкий шорох отодвинутого стула.
— Вы меня звали?
Черная фигура пани Ласак появляется в дверях.
— Прошу меня извинить за то, что вызвал вас так поздно. Вы уже спали? — стараюсь быть вежливым.
— Этой ночью никто не уснет, — отвечает кухарка. — А чего вы еще хотите? Ваш милиционер сказал, что меня уже больше не будут тягать.
— Я вынужден вас тягать, как вы изволили выразиться, поскольку вы обманули милицию.
— О! Обманула! Я верующая католичка.
— Возможно, пани Ласак, возможно. Но вы мне сказали, что немца после смерти видели только мельком. Милиционеру, который делал у вас обыск, вы заявили совсем другое: что вы якобы видели только, как Бакула и Фрич несли гроб. Фрич же утверждает, что застал вас здесь, в салоне, когда вы наклонились над трупом.
— Ну и что? Я их с гробом встретила на лестнице, а не в салоне.
— Неправда. Ночью вы все собрались в салоне. Вы сами сказали милиционеру.
— Не помню.
— Так я вам напомню. Первый раз вы мне сказали, что видели покойника, даже довольно точно показали, как он лежал. Головой, дескать, у кресла, ногами к камину. Припоминаете?
— Нет.
— Напомню вам еще кое-что. Вы мне сказали, что не присутствовали здесь, когда тело клали в гроб. Пани Ласак, если вы верующая католичка, зачем вы лжете?
— Вы же не ксендз.
— Хорошо. Если вы не хотите признаться, что видели немца после смерти, я спрошу о другом. Куда делись часы покойного?
— Не знаю.
— Тогда я вам скажу. Вы украли часы. Видите? — Я беру ее левую руку. — На том месте я сейчас еще заметен след. Вы допустили небольшую ошибочку, пани Ласак. Немецкие браслеты к часам не обязательно бывают золотыми. Их делают и из фальшивого золота. А эта дешевка оставляет след, если рука чуть вспотеет. Теперь вы меня поняли? Давайте сюда часы.
Я протягиваю руку. Пальцы пани Ласак трясутся как в лихорадке.
— У меня их нет.
— Я прикажу арестовать вас по обвинению в краже.
— Нету их у меня. Я положила их на стол. В той комнате, О н их забрал с е б е.
— Кто?
— О н.
Знаю, что сейчас наступит кульминационный момент всей нашей беседы. Выхожу в соседнюю комнату, где дремлет Куницки. Беру небольшой сверток. Ласак смотрит на мои руки так, словно я вот-вот, прямо на ее глазах, материализую из ничего немецкие часы из фальшивого золота.
— Пани Ласак, это чья куртка? — я показываю ей старье, обнаруженное в сумке юной Труды Фрич.
Ласак удивленно открывает рот, потом глубоко вздыхает с явным облегчением.
— Германа.
— Вы уверены?
— Я не вру. Можно уйти?
— Нет, — говорю я раздраженно.
Дверь приоткрывается, и я вижу серую как пепел физиономию Лигензы. Сержант проскальзывает в комнату как-то боком, приближается ко мне, еле переставляя ноги, после чего хватается за подлокотник кресла.
— Был. Я его видел.
Пани Ласак судорожно крестится.
— Ерунда! — кричу я.
— Если кто не верит, тот никогда не увидит, — шепчет Ласак, уставившись на сержанта.
3
Согласно донесению сержанта Лигензы появление неопознанного субъекта в комнате со стульями произошло при следующих обстоятельствах. Через полчаса после того, как наблюдатель занял свой пост у фронтальной стены комнаты, за высокой спинкой стула, он услышал примерно на расстоянии пятнадцати метров от себя (длина комнаты двадцать два метра) шорох шагов. Ждал, пока субъект приблизится на расстояние, удобное для идентификации. Света не зажигал. В комнате было совсем темно, окна задернуты плотными шторами.
— О н о было черным, — говорит Лигенза. — Лица я не видел. Может, и человек. Вроде похож на человека. По фигуре. Я хотел, чтобы он подошел поближе. Подошел. Я стал нервничать, что не смог зажечь фонарь. Не нашел кнопки. Услышал треск. Похоже, как зажгли спичку. Тут я засветил фонарь, смотрю — никого нет. Больше я туда не пойду, — заканчивает свой рассказ Лигенза.
Пани Ласак все время крестится.
— Я вам говорила, пан начальник, что с ним лучше не связываться. Он сейчас злой.
— Почему злой? — Я бью кулаком по голове грифа, которая украшает подлокотник кресла.
— Потому злой, что начал ходить. Не может усидеть на месте. Он уже один раз так начал ходить. Перед тем как убил этого немца. И еще убьет.
— Куда вы положили часы?
— На стол. Туда, где нет седьмого прибора. На е г о место. Подумала про себя, что если ему понадобился тот немец, значит к часы надо отдать. Не то сам возьмет. Правда?
— Идите спать. А ты, Лигенза, — за мной. Вставай.
— Гражданин капитан…
— Вставай, черт побери! Говорю я или нет?! Вставай…
Он вскакивает, сует пистолет за пояс, послушно идет за мной, оглядываясь на пани Ласак. Она стоит в дверях своей кухни и осеняет нас крестным знамением.
Каждый шорох усиливается воображением. Только ветер здесь вполне реален, хотя?.. Яркий луч фонаря блуждает по стульям, по столу, по стенам, по буфету чуть ли не десятиметровой длины. Пусто. Пахнет затхлостью и грибами.
— Где он стоял?
— Тише…
— Почему «тише»? — кричу я на Лигензу. — Совсем спятил? Где он стоял?
— Не знаю. Я говорил, что услышал шорох, потом увидел что-то в дверях. Большое и черное. Как будто я знаю что… Наверное, он был у стола. Между буфетом и столом.
