Филипп Ванденберг - Тайна предсказания
Долгими осенними вечерами, которые после Дня церкви[20] стали казаться бесконечными, Леберехт возвращался в шумный трактир на Отмели, в свою комнатку под крышей, и штудировал книги, оставленные ему отцом. Он изучал латынь по трудам Цицерона, Цезаря и Овидия, арифметику — по некоему фолианту сорокалетней давности под названием "Линейные вычисления", вышедшему из-под пера Адама Ризе[21] из Штаффельштайна, а астрономию — по сочинению "Commentariolus", в котором член соборного капитула Николай Коперник делал странные заявления (например, он утверждал, что не Солнце вращается вокруг Земли, как это видно ежедневно на небе, но Земля вокруг Солнца, и что она ни в коем случае не является центром мироздания, как можно прочитать в Библии, а такое же небесное тело, как и многие другие).
Мысли, подобные этой, вполне годились для того, чтобы на ближайшее время лишить Леберехта сна, точно так же, как и тайные исследования бесстыдной плоти его приемной матери Марты, которым он по-прежнему предавался всякий раз, когда появлялась возможность. О Фридерике, внезапно уплывшей на своей барже, он почти не думал. Так постепенно зарубцовывались раны, которые нанесла ему судьба. Но в следующем году, в один из вечеров на Сретение, в доме Шлюсселя произошла шумная ссора, неожиданным образом изменившая жизнь Леберехта.
Людовика, та самая распутная дама, у которой трактирщик с Отмели искал развлечений, осмелилась похваляться перед завсегдатаями трактира дорогим платьем и украшениями, подаренными ей любовником за услуги. Марта, зная об этих отношениях, — а они в известном смысле были ей безразличны, пока оставались в тайне, — указала даме на дверь. Людовика не подчинилась; напротив, она позвала на помощь старого Шлюсселя и попросила его сказать веское слово своей супруге. Из-за этого дело дошло до прямого столкновения, в котором приняли участие все, кто был в доме.
Когда появился Леберехт, Якоб Генрих Шлюссель стоял посреди затемненного помещения трактира между Мартой и Людовикой.
Марта обзывала Людовику "шлюхой" и требовала, чтобы она немедленно покинула дом. Людовика же, со своей стороны, обвиняла Марту в ханжестве, лицемерии и неспособности выполнять свои супружеские обязанности.
Это настолько разозлило Марту, что она вскочила и, растопырив пальцы, в ярости бросилась к Людовике. При этом она неистово кричала, брызжа слюной. Леберехт был ошеломлен, ибо никогда еще не видел свою приемную мать в таком ожесточении.
— Адское отродье! Чертова девка! Мерзкая ведьма, уж я-то тебе зенки повыцарапаю, тогда не сможешь больше строить глазки этим глупым мужикам!
Старый Шлюссель встал между ними, распростерши руки, чтобы удержать Марту от действий. Людовика же воспользовалась этим и, выглядывая из-за спины любовника, начала выкрикивать непотребные слова:
— А что касается дьявола, которому я подставляю свою мягкую шерстку, то мужчины пока за это платят, а уж твой, трактирщица, платит больше всех! — При этом она подняла юбки выше обтянутых чулками икр и заявила: — Все это на твои деньги, Марта, все эти подарки — в благодарность!
И поскольку старый Шлюссель не принимал никаких мер к тому, чтобы заставить шлюху замолчать или выставить ее из дома, Марта выступила против собственного мужа.
— Ты, жалкий трус! — воскликнула она. — Неужели тебе не хватает мужества прогнать из дома эту девку? Неужели эта сука тебе дороже, чем мать твоего единственного сына?
— Единственного сына?! — с издевкой произнесла Людовика. — Да Якоб даже не может с уверенностью сказать, а он ли вообще отец Кристофа!
Марта осеклась и тихо спросила:
— Генрих, ты слышал, что сказала эта шлюха? Муж, что ты должен на это ответить? — Ее слова звучали как ультиматум.
Якоб Генрих Шлюссель помотал головой и с измученным выражением лица, словно ему опять сильно досаждала подагра, пробормотал нечто неразборчивое. Затем он снова попытался урезонить противниц. Толстый Кристоф, наблюдавший за стычкой из угла у печи, незаметно просочился в заднюю дверь.
Казалось, ссора улеглась, но тут Людовика вновь встрепенулась.
— Ты думаешь, что Якоб по своей доброте прикупил тебе чужих детей? — ухмыльнувшись, спросила она. — Поверь, это заблуждение. Он принял сирот Адама Хаманна не из благочестивых убеждений, а из чистой выгоды.
— Что?! — в волнении воскликнула Марта и обратилась к своему мужу: — Что это значит?
Леберехт, которого теперь уже напрямую касалась эта свара, чувствовал себя так, словно в него ударила молния. В его голове металась тысяча мыслей, но ни одна из них и близко не могла быть объяснением. Конечно, не только ему, но и всему городу казалось странным, что трактирщик с Отмели, от которого можно было ожидать всего, кроме бескорыстных намерений, предложил себя в приемные отцы и стал опекуном сирот.
Леберехту не хотелось, чтобы намеки Людовики повисли в воздухе. Он подошел к нахалке и твердо произнес:
— Ты не ответила на вопрос хозяйки. Что ты имела в виду, говоря, что господин Шлюссель взял на себя опекунство ради выгоды?
Тут уж трактирщик, которого не так-то просто было вывести из равновесия, разозлился. Он одарил девку презрительным взглядом и резким движением головы дал ей знак покинуть трактир. Людовика подчинилась и, словно побитая собака, поплелась к выходу. Но прежде, чем громко хлопнуть дверью, она, яростно вращая горящими глазами, бросила Шлюсселю:
— Тряпка!
Понимая, что вопрос Леберехта остался без ответа, Шлюссель решил объясниться. Таким образом, этим вечером на Сретение изумленный приемный сын узнал от своего опекуна, что после смерти его матери Августы, прямой наследницы Веринхера Шпильхана, ее двоюродного деда, он унаследовал дом № 9, принадлежавший лавочнику и находившийся на Отмели, по соседству с домом трактирщика.
Марта, гнев которой уже улегся, вновь вскипела:
— Значит, ты принял питомцев только из корысти? А я-то думала, что ты поступил из искренней веры, чтобы обрести вечное спасение. Но, признаю, я ошиблась.
— Молчи, женщина! — прикрикнул Шлюссель на жену. И, обращаясь к Леберехту, объяснил: — Можешь поверить мне, сын мой, я бы все рассказал тебе в день твоего совершеннолетия, ждать уже недолго.
Леберехт кивнул. Через пять месяцев ему исполнится восемнадцать лет и он станет господином самому себе, владельцем респектабельного дома на Отмели, который, правда, уже был перестроен старым Шлюсселем в постоялый двор.
— Деньги за него ты получишь, как только станешь совершеннолетним, — добавил Шлюссель, который, казалось, пытался отгадать мысли Леберехта.
Марта горько рассмеялась:
— А цену установишь ты сам.
— Да, — ответил Шлюссель, не испытывая ни малейших угрызений совести. — Семь сотен золотых гульденов — это приличная цена.
— А если Леберехт не захочет продать дом?
Шлюссель заколебался.
— А почему бы ему не продать этот дом? Или мальчик намерен открыть мелочную торговлю?
Леберехт, который все еще не мог полностью оценить важность происходящего, покачал головой.
— Вот видишь, женщина! Леберехт — человек искусства, а не мелочный торговец. Однажды он отправится искать свое счастье в дальних землях. Для чего ему такой большой дом? Он получит от меня золото и уедет отсюда в мир, а спустя годы вернется большим человеком и будет благодарен мне, своему опекуну, за мою прозорливость.
Нежданному наследнику поведение Шлюсселя показалось куда менее предосудительным, чем его жене Марте. Та воспользовалась случившимся как поводом для того, чтобы еще больше избегать своего нелюбимого мужа. Их и без того натянутые отношения с этого момента сохранялись лишь благодаря общей крыше над головой. В остальном же каждый действовал согласно собственным интересам. Якоб Генрих занимался своими прибыльными предприятиями, Марта предавалась богоугодным трудам; во всяком случае, такова была видимость.
Но сильнее всего это происшествие повлияло на Кристофа Шлюсселя. То, что его отец делил ложе со шлюхой, а его мать знала об этом, привело в смятение благочестивого юношу. Он заперся в своей комнате на целый день и на всю следующую ночь, а утром улизнул из дому, подавшись к иезуитам. Родителям он дал знать, что собирается посвятить свою жизнь воплощению иезуитского девиза "Omnia ad maiorem Dei gloriam" и отныне будет молиться за них. На следующий день Кристоф принес обет. Он не желал больше видеть ни отца, ни мать.
Леберехт испытывал противоречивые чувства. Разумеется, он понимал, что опекун бессовестно обманул и использовал его. Но, несмотря на это, теперь он чувствовал по отношению к Шлюсселю куда меньше ненависти, чем раньше, ведь тот указал ему цель, которую Леберехт оценил как достойную. Чтобы подтвердить свои планы, Шлюссель пообещал подопечному, что до момента достижения им совершеннолетия будет ежемесячно выделять ему золотой гульден на личные нужды.
