Иван Любенко - Поцелуй анаконды
– Так ведь и сейчас я своего мнения не переменил. – Ардашев поставил ферзя рядом с черным королем и добавил: – Простите, Николай Петрович, но вам шах и мат.
– Как это я не заметил? – рассеянно вымолвил доктор. – Заболтался совсем, потому и продул.
– А хотите пари? Я готов доказать, что никакого ревенанта[18] в этом замке нет и никогда не было? – хитро улыбаясь, спросил адвокат.
– Ящик мартелевского коньяку вас устроит? – запальчиво воскликнул Нижегородцев.
– Ого! Вот это ставка!
– А какой срок?
– Думаю, две-три недели хватит, – отхлебывая очередную порцию наливки, заключил присяжный поверенный.
– Что ж, тогда по рукам!
2
Дом № 100 по Барятинской и правда был необычным. На улицу он смотрел фасадом. Его левая закругленная башня напоминала шахматную ладью, а правая, квадратная, трехэтажная, возвышалась столбом. Обе башни соединялись двухэтажным переходом, разделяющим здание на северную и южную части. Вся постройка, стилизованная под готику, была выполнена в стиле модерн.
Ардашев дважды потянул за свисавшую сверху деревянную ручку и где-то внутри зазвонил колокольчик. Прошло почти полминуты, пока тяжелая дубовая дверь отворилась. На пороге стоял невысокий седой старик с широкими бакенбардами, вышедшими из моды еще лет пятьдесят назад. Но лицо его было гладко выбрито.
– Что вам угодно, сударь? – уставив мутный взгляд на адвоката, осведомился он.
– Я адвокат Ардашев. Слышал, что этот дом выставлен на продажу, это так?
– Да-с.
– Тогда я хотел бы осмотреть комнаты.
– Извольте, я вас проведу, – согласился привратник и впустил гостя.
Старик шел медленно, но уверенно. Было видно, что он прекрасно ориентируется в окружающей обстановке. На первом этаже размещались: выложенный мрамором вестибюль, гостиная, зала с тройным светом и кабинет, выходящий окнами в сад. Мебель сюда так и не завезли. Персидские ковры, поглощавшие звук шагов, успели постелить еще до продажи особняка.
Поднявшись на второй этаж, Клим Пантелеевич окинул взглядом потолок с лепниной: на нем виднелись следы недоделок, хотя строительные леса уже разобрали. Все пространство залы – от верхней галереи до самого низа – казалось грандиозным. «Упасть с такой высоты страшно», – подумал Ардашев. Дверь в комнату правой башни была открыта. Он вошел туда и осмотрелся. Комната как комната, ничего особенного: прямоугольная, с высокими потолками. Пол покрывал толстый ковер. Два окна смотрели на север и два на восток. Остановившись возле одного из них, Клим Пантелеевич достал складную лупу и принялся обследовать подоконник. Он коснулся указательным пальцем едва видимых крупинок, понюхал и даже попробовал их на вкус. Не найдя больше ничего, что заслуживало бы его внимания, адвокат покинул помещение. Но уже на лестнице он подобрал небольшой, размером с половину спичечного коробка, кусочек материи.
Все это время старик стоял у перил и, будто следя за гостем, медленно поворачивал голову. Со стороны могло показаться, что он и не слепой вовсе. Но внимательный наблюдатель не преминул бы заметить, что привратник определяет местоположение человека на слух.
– Если вас устраивает заявленная в газетах цена, то вы можете связаться с хозяином, – изрек он. – Контора господина Галиева располагается на Ярмарочной площади, рядом с магазином.
– Тут, как я слышал, претендентов на покупку и без меня хватает.
– Да как сказать, – вздохнул старик. – До гибели Степана Людвиговича были желающие. Один господин дважды захаживал: вечером четвертого дня и утром третьего. А теперь вот тишина.
– Хорошо, я подумаю, – ответил присяжный поверенный, спускаясь по лестнице.
Уже на улице Ардашев достал коробочку леденцов, выбрал красную конфетку и положил ее под язык. «Ну что ж, – мысленно проговорил он, – стало быть, пойдем в театр. Интересно, что там у них сегодня вечером?» Выбрасывая вперед трость, адвокат зашагал вверх к Театральной улице.
3
Театр в Ставрополе стоял почти напротив здания Окружного суда. Да и суд тоже считался местом интересных зрелищ. На процессах адвоката Ардашева всегда был полный аншлаг. Билеты раскупались задолго до начала слушания дела в судебной камере. Местные актеры на этот счет шутили: дескать, пора обратиться к председателю с тем, чтобы он разрешил поставить бенефис присяжного поверенного Ардашева в Окружном суде. Для этого предлагалось с утра до вечера слушать дела только с участием вышепоименованного защитника. Сообразно театральному обычаю весь сбор, за вычетом расходов, передали бы бенефицианту.
Но сегодня вечером в театре шел совсем другой бенефис. Публика собиралась рукоплескать Фаине Кривицкой. Тридцатипятилетняя актриса попала в местную драматическую труппу восемь лет назад и за это время успела снискать любовь местных зрителей. В первые годы ей доставались лучшие роли: Купавина в «Волках и овцах» Островского, Жульета в комедии-водевиле «Чудак-покойник, или таинственный ящик», и даже Лидочка Муромская в «Свадьбе Кречинского». Только время шло, и красота артистки постепенно увядала. Инженю ей уже было не сыграть. На таких ролях режиссеры жаждали видеть двадцатилетних красавиц. Нельзя сказать, что Фаина Иннокентьевна сидела без работы, нет. Она еще оставалась востребованной, хоть и прежнего внимания к своей персоне уже не получала. И бенефис, приуроченный к ее тридцатипятилетию, был очень кстати. Жизнь – пусть и ненадолго – снова могла наполниться цветами, подарками и новыми поклонниками (и не страшно, что немолодыми). Сегодня вечером актриса собиралась блистать в водевиле В.И. Хмельницкого «Актеры между собой, или Первый дебют актрисы Троепольской». По окончании ожидался литературный дивертисмент[19].
Клим Пантелеевич Ардашев с супругой подъехали к театру. Двухэтажное каменное здание, отстроенное еще в 1845 году, фасадом смотрело на улицу. Озябший старик в потертом пальто торговал у входа афишками. В гардеробе образовалась небольшая очередь, но сутолока продолжалась недолго. Вскоре Ардашевы уже заняли места. Присяжный поверенный специально взял седьмой ряд партера. Дело в том, что в местном театре партер насчитывал всего одиннадцать рядов, однако по какой-то неведомой причине (скорее всего, из-за досадной оплошности архитектора Григория Ткаченко) сцена располагалась выше обычного уровня, и зрителям первых мест приходилось смотреть снизу вверх. Неудобства заканчивались только на седьмом ряду. Всего имелось два яруса лож, а в третьем устроили галерею. Реомюр[20] у входа показывал двенадцать градусов. Пахло табаком, одеколонами Брокар и Раллэ, пылью и керосином.
Громко прозвучал первый звонок. Публика почти заполнила зал. Внутреннее убранство храма Мельпомены вполне соответствовало типичному провинциальному роскошеству: массивная дубовая лестница с широкими перилами, двустворчатая резная трехаршинная дверь, ведущая на балкон, расписанный сусальным золотом потолок с лепниной, ложи и кресла, оббитые темно-красным плюшем, керосиновые лампы с молочными абажурами и бордовый занавес с тяжелыми кистями. На нем угадывались очертания дворца с колоннами, каких-то кипарисов и лебедей, плавающих в пруду; по углам щерились театральные маски. Раздался второй звонок. Зрители поспешно откашливались. Степенные капельдинеры тушили лампы. Сбор был полный. Прозвучал третий звонок, и через некоторое время занавес колыхнулся и начал медленно подниматься. Со сцены подул ветер, и стало холодно, будто на улицу отворили все двери.
Из крайней ложи было видно, как в суфлерской будке, устроенной в виде широкой раковины, зажглась одна свеча, за ней другая. Заиграл оркестр. Мистерия начиналась…
Водевиль был простенький, в одном действии. Ардашев уже видел его в Петербурге. На сцене госпожа Кривицкая, облаченная в белое воздушное платье, вопрошала с наивной детской непосредственностью:
– А что такое бенефис?И актер Попов ей отвечал игриво:– Что бенефис? Я очень рад,Его увидя назначенье.Хорошим он актерам клад,Дурным – так хуже разоренья.Но я ручаюсь навсегда,Что вам подобная актрисаНе может, верно, никогдаДурного сделать бенефиса…
– Благодарю за учтивость! Но я так занялась вами… Я хотела сказать – с вами, а меня ждут.
«Да-да, именно ждут. И не кто иной, как присяжный поверенный Окружного суда», – мысленно продолжил диалог Ардашев и, достав из кармана монпансье, положил под язык зеленую конфетку.
Все остальное время Клим Пантелеевич проигрывал в уме предстоящий разговор. Он вполне мог оказаться непростым. И по всему, выходило, что следовало говорить прямо, начистоту.
Наконец Кривицкая прочитала последний куплет:
– Водевильная актриса не нуждается в ролях:
Не проходит бенефиса,Чтоб не быть ей в хлопотах.Все пустились в водевили!А что пользы, например,Если мы не угодилиИ не хлопает партер?
Она улыбнулась, подошла к самому краю сцены и, разведя в стороны руки, закончила:
