Борис Акунин - Алмазная колесница. Том 2
Слева по газону неспешной походкой приближались двое: высокий джентльмен с непокрытой головой и стройная дама.
Вот они подошли ближе. Мужчина небрежно взглянул на ожидающих высадки гостей и повёл свою спутницу прямо к крыльцу. Это был весьма колоритный господин: пышные огненно-рыжие волосы, бакенбарды в пол-лица, острый (пожалуй, даже хищный) взгляд и на щеке белый шрам от сабельного удара.
– Что ж в нем почтенного, в этом Булкоксе? – удивился Фандорин. Доронин хмыкнул:
– Ничего. Я имел в виду титул. Булкокс – right honourable [9], младший сын герцога Брэдфордского. Из тех молодых честолюбцев, кого называют «надеждой империи». Блестяще проявил себя в Индии. Теперь вот покоряет Дальний Восток. И боюсь, что покорит, – вздохнул Всеволод Витальевич. – Очень уж у нас с британцами силы не равны – и морские, и дипломатические…
Поймав взгляд «достопочтенного», консул сухо поклонился. Британец слегка наклонил голову и отвернулся.
– Пока ещё раскланиваемся, – прокомментировал Доронин. – Но если, не дай Бог, начнётся война, от него можно всего ожидать. Он из породы людей, которые играют не по правилам и невыполнимых задач не признают…
Консул ещё что-то говорил про коварного альбионца, но в этот миг с Эрастом Петровичем произошла странная вещь – он слышал голос начальника, даже кивал в ответ, но совершенно перестал понимать смысл слов. И случился этот необъяснимый феномен по причине неуважительной, даже пустяковой. Спутница Алджернона Булкокса, на которую Фандорин до сих пор не обращал внимания, вдруг обернулась.
Больше ровным счётом ничего не произошло. Просто оглянулась, и всё. Но именно в эту секунду в ушах титулярного советника раздался серебристый звон, разум утратил способность разбирать слова, а со зрением вообще приключилось нечто небывалое: окружающий мир сжался, так что вся периферия ушла в темноту, и остался только небольшой кружок – зато такой отчётливый и яркий, что каждая попавшая в него деталь будто источала сияние. Именно в этот волшебный кружок и угодило лицо незнакомой дамы – или, быть может, всё произошло наоборот: свет, исходящий от этого лица, был чересчур силён и оттого вокруг стало темнее.
Сделав нешуточное усилие, Эраст Петрович на мгновение оторвался от поразительного зрелища, чтобы взглянуть на консула – неужели он не видит? Но Всеволод Витальевич как ни в чем не бывало шевелил губами, издавал какие-то нечленораздельные звуки и, кажется, ничего экстраординарного не замечал. Значит, оптическая иллюзия, подсказал Фандорину рассудок, привыкший истолковывать любые явления с рациональной точки зрения.
Никогда прежде вид женщины, даже самой прекрасной, не производил на Эраста Петровича подобного воздействия. Он похлопал ресницами, зажмурился, снова открыл глаза – и, благодарение Господу, дурман рассеялся. Титулярный советник видел перед собой молодую японку – редкостную красавицу, но всё же не мираж, а живую женщину, из плоти и крови. Она была высокой для туземки, с гибкой шеей и белыми обнажёнными плечами. Нос с небольшой горбинкой, необычный разрез вытянутых к вискам глаз, маленький пухлогубый рот. Вот красавица улыбнулась в ответ на какую-то реплику своего кавалера, и обнажились зубы – по счастью, совершенно ровные. Единственное, что, с точки зрения европейского канона, могло быть сочтено серьёзным дефектом, – очаровательные, но явственно оттопыренные уши, беззаботно выставленные напоказ высокой причёской. Однако эта досадная шалость природы нисколько не портила общего впечатления. Фандорин вспомнил слова Доронина о том, что лопоушие почитается в Японии признаком чувственности, и не мог не признать: японцы правы.
И всё же самым поразительным в женщине были не её черты, а наполняющая их жизнь и ещё грациозность движений. Это сделалось ясно, когда японка после секундного промедления, позволившего чиновнику столь хорошо её рассмотреть, взмахнула рукой и перекинула через плечо конец горжетки. От этого стремительного, летящего жеста эффект сияющего кружка повторился – правда, уже не так разительно, как в первый раз. На спину красавицы опустилась голова горностая.
Эраст Петрович начинал приходить в себя и даже отстраненно подумал: она не столько красива, сколько экзотична. Пожалуй, сама похожа на хищного и драгоценного зверька – того же горностая или соболя.
Дама задержалась взглядом на Фандорине – только, увы, не на его ладной фигуре, а на велосипеде, странно смотревшемся среди колясок и экипажей. Потом отвернулась, и у Эраста Петровича стиснуло сердце, словно от болезненной утраты.
Он смотрел на белую шею, на затылок с чёрными завитками, на торчащие двумя лепестками уши и вдруг вспомнил вычитанное где-то: «Настоящая красавица – это красавица со всех сторон и всех ракурсов, откуда на неё ни посмотри». В волосах у незнакомки посверкивала бриллиантовая заколка в виде лука.
– Э-э, да вы меня не слушаете, – тронул молодого человека за рукав консул. – Загляделись на госпожу О-Юми? Напрасно.
– К-кто она?
Эраст Петрович очень постарался, чтобы вопрос прозвучал небрежно, но, кажется, не преуспел.
– Куртизанка. «Дама с камелиями», но наивысшего разряда. О-Юми начинала в здешнем борделе «Девятый номер», где пользовалась бешеным успехом. Отлично выучила английский, но может объясниться и по-французски, и по-немецки, и по-итальянски. Из борделя упорхнула, стала жить вольной пташкой – сама выбирает, с кем и сколько ей быть. Видите, у неё заколка в виде лука? «Юми» значит «лук». Должно быть, намёк на Купидона. Сейчас она живёт на содержании у Булкокса, и уже довольно давно. Не пяльтесь на неё, милый мой. Сия райская птица не нашего с вами полёта. Булкокс мало того что красавец, но ещё и богач. У приличных дам считается самым интересным мужчиной, чему немало способствует репутация «ужасного безобразника».
Фандорин дёрнул плечом:
– Я смотрел на неё просто из любопытства. П-продажные женщины меня не привлекают. Я вообще не представляю себе, как это можно – б-быть (здесь щеки титулярного советника порозовели) с грязной женщиной, которая принадлежала черт знает кому.
– О, как вы ещё молоды и, простите, неумны. – Доронин мечтательно улыбнулся. – Во-первых, такая женщина никому принадлежать не может. Это ей все принадлежат. А во-вторых, мой молодой друг, женщины от любви не грязнятся, а лишь обретают сияние. Впрочем, ваше фырканье следует отнести к жанру «зелен виноград».
Подошла очередь подниматься на крыльцо, где гостей встречал хозяин. Эраст Петрович передал велосипед на попечение валета и поднялся по ступенькам. Доронин вёл под руку свою конкубину. Та ненадолго оказалась рядом с «грязной женщиной», и Фандорин поразился, до чего различны две эти японки: одна милая, кроткая, умиротворяющая, от другой же так и веет соблазнительным и прекрасным ароматом опасности.
О-Юми как раз подавала хозяину руку для поцелуя. Тот склонился, так что лица было совсем не видно – лишь мясистый затылок да красную турецкую феску со свисающей кисточкой.
Горжетка соскользнула на высокую, до локтя перчатку, и красавица вновь перебросила её через плечо. На миг Фандорин увидел тонкий профиль и влажный блеск глаза под подрагивающими ресницами.
Потом куртизанка отвернулась, но за вице-консулом продолжали наблюдать стеклянные глазки пушистого горностая.
То ли укусит,То ли щекотнёт мехомБыстрый горностай.
Серебряная туфелька
Куртизанка что-то со смехом сказала ему, и «новый японец» распрямился.
Фандорин увидел румяную физиономию, почти до самых глаз заросшую густой чёрной бородой, чрезвычайно живые глаза, сочный рот. Дон Цурумаки оскалил замечательно крепкие зубы и дружески хлопнул Булкокса по плечу.
Доронин был прав: в манерах и облике хозяина не было почти ничего японского – разве что разрез глаз да небольшой рост.
В короткопалой руке дымилась толстенная сигара, большой живот был обтянут алым шёлковым жилетом, в галстуке мерцала огромная чёрная жемчужина.
– О-о, мой русский друг! – зычно вскричал Дон. – Добро пожаловать в берлогу старого холостяка! Несравненная Обаяси-сан, ёку ирассяимасита![10] А это, должно быть, тот самый помощник, которого вы ждали с таким нетерпением. Каков молодец! Боюсь, мои девки из-за него раздумают перевоспитываться!
Горячая лапа сильно стиснула руку титулярного советника, и на этом представление было окончено. Цурумаки с радостным воплем кинулся обниматься с каким-то американским капитаном.
Интересный субъект, подумал Эраст Петрович, оглядываясь. Настоящая динамоэлектрическая машина.
В зале играл оркестр, искупая сомнительное качество исполнения грохотом и бравурностью.
– Наша добровольная пожарная команда, – прокомментировал Всеволод Витальевич. – Музыканты из них неважные, но других в городе нет.
