Борис Акунин - Коронация, или Последний из романов
— Поживём — увидим, — ответил я, садясь и звоня в колокольчик, чтобы Липпс налил и мне чаю. — В истории бывало, что весьма слабовольные наследники со временем проявляли себя самым достойным образом. Взять хотя бы Александра Благословенного или того же Франца-Иосифа.
Говорил одно, а думал про другое: вправе ли я говорить о принятом наверху решении?
Японец так или иначе узнает от своего хозяина. Мадемуазель в неведении тоже держать нельзя — это было бы слишком жестоко. Фома Аникеевич и Лука Емельянович могут дать дельный совет. Неловкость создавало только присутствие мистера Фрейби.
Почувствовав мой взгляд, британец, оторвал глаза от книги и пробурчал что-то неразборчивое — трубка закачалась вверх-вниз.
— Я всё знаю, — перевела мадемуазель на русский, произнося вместо «всё» «всио». — Милохд хассказал.
Батлер снова уткнулся в книгу, давая понять, что на него можно не обращать внимания.
Что ж, значит, и в Англии у господ от дворецких секретов нет. Тем лучше.
Я коротко рассказал своим товарищам о письме, о зловещем докторе и о решении, принятом на тайном совете. Слушали меня молча. Только когда я сказал о том, что доктор Линд своих пленников живыми не возвращает, мадемуазель не сдержавшись ахнула и сжала над столом крепкие кулачки. Чтобы помочь ей справится с понятным волнением, я сделал небольшое отступление, поведав о чудесной выдержанности, проявленной Георгием Александровичем. Но отклик мадемуазель (как это, впрочем, часто бывало) меня удивил.
— У Геохгий Александхович шестехо сыновья от её высочество и ещё два от маленькой балехины. Если бы доктох Линд похищал единственная дочь его высочество — о, он вёл бы себя совсем не так.
Я, признаться был эпатирован — и самим суждением (возможно, не лишённым справедливости, потому что любимицей Георгия Александровича и в самом деле являлась Ксения Георгиевна), и нетактичным упоминанием о госпоже Снежневской.
Фома Аникеевич повернул разговор и тем смягчил неловкость:
— Не можем ли мы, слуги, со своей стороны что-либо сделать?
Вот что значит истинный дворецкий — в нескольких скупых словах сразу отмёл шелуху и обозначил главное. Все-таки все мы перед ним сущие карлики.
— Извините, Афанасий Степанович, что я говорю это, — с всегдашней своей учтивостью продолжил Фома Аникеевич, — однако речь идёт не только о жизни Михаила Георгиевича, но и о материях ещё более значительных — судьбе монархии и самое российской государственности. При всех наших внутренних потрясениях, разбродах и шатаниях, при явной слабости и неопытности государя — ещё и такой удар, да на глазах у общества и всего мира. Здесь можно ожидать каких угодно последствий. Мы, слуги дома Романовых, не должны этого допустить.
Японец бухнул блюдцем о стол, и так стремительно наклонился лбом к скатерти, что я испугался — не апоплексия ли. Нет, оказалось, что это такой поклон. Склонив круглую голову к самой скатерти, азиат с чувством обратился к Фоме Аникеевичу:
— Это срова истинного самурая. Фома-сэнсэй, вы брагародный черовек.
«Самурай» — это такой японский рыцарь, я читал. Что означало слово «сэнсэй», мне было неизвестно. Надо полагать, какое-нибудь почтительное восточное обращение навроде cher maitre.
Фома Аникеевич ответил вежливым поклоном, и японец распрямился.
— Нада памагачь маему гаспадзину, — заявил он на своём диковинном, но вполне понятном русском. — Мой гаспадзин одзин модзет спасчи маренького одзи и чесчь империи.
— Я много слышал об Эрасте Петровиче, господин Маса, — сказал Фома Аникеевич. — Кажется, во времена губернаторства князя Долгорукого он совершил здесь, в Москве, немало выдающихся деяний?
Я не знал, что Фома Аникеевич осведомлён о Фандорине, но ничуть этому не удивился.
Японец же солидно произнёс:
— Да, отень-отень много. Но это невадзьно. Вадзьно, сьто мой гаспадзин не будзет жичь, есри живёт докутор Ринд.
Сказано было не вполне складно, но смысл я понял.
Мадемуазель спросила с совсем иным акцентом, гораздо более приятным для слуха:
— Но что он может сдьелать, ваш господин?
— Всё, — отрезал Маса. — Господзин модзет сдерачь всё. Докутор Ринд жичь не будзет.
Фома Аникеевич вздохнул, что, очевидно, означало: нашими бы устами да мёд пить.
— Сударыня, господа. Я предлагаю следующее…
Сразу стало тихо, и даже мистер Фрейби оторвался от книги, с интересом глядя на Фому Аникеевича поверх очков.
— Наши господа, к сожалению, в неважных отношениях между собой. Это может помешать делу. Давайте договоримся, что хоть мы, слуги, будем заодно. Станем предупреждать друг друга и оберегать его величество и их высочества от ошибок. Насколько это в наших силах.
Так и было сказано — просто и мудро.
Тут в лакейскую просунул голову мой помощник Сомов и, приложив руку к груди, извинился:
— Афанасий Степанович, господа, прошу прощения, но мадемуазель Деклик просят к её высочеству.
И тут же с поклоном удалился.
— Ах да, мсье Зьюкин, — оборотилась ко мне гувернантка. — Бедньяжка Ксения ничего не знает. Что я могу ей сказать?
— Не следует говорить её императорскому высочеству про угрозы Линда, — сурово сказал я, несколько покоробленный фамильярностью в отношении Ксении Георгиевны. — Просто скажите её императорскому высочеству, что похитители требуют выкуп и что выкуп будет заплачен.
По-моему, она вышла должным образом пристыженная.
Уже через минуту я пожалел об отсутствии мадемуазель, потому что мистер Фрейби вдруг разверз уста и произнёс какое-то короткое слово.
— Что вы изволили сказать? — переспросил Фома Аникеевич.
— Он сказар «сьпион», — перевёл Маса, который, оказывается, понимал по-английски.
— В каком смысле «шпион»? — не сообразил я.
Британец с надеждой посмотрел на Фому Аникеевича, и тот вдруг озабоченно нахмурился.
— Господин Фрейби совершенно прав. Здесь не обошлось без шпиона. Похитители были слишком хорошо осведомлены о ваших вчерашних перемещениях. Не хочу вас расстраивать, Афанасий Степанович, но очень вероятно, в вашем штате — лазутчик доктора Линда. Вы можете поручиться за свою прислугу?
Я почувствовал, что бледнею.
— Вовсе нет. За петербуржских я ручаюсь. Все кроме Липпса — того, что нам прислуживает — из старых и проверенных. Но у меня здесь ещё временный штат из девяти человек, да приходящие. Местных я не знаю совсем, ими распоряжается Сомов.
— Значит, требуется сугубая осторожность, — веско произнёс Лука Емельянович.
А Фома Аникеевич сказал англичанину:
— Благодарю вас, мистер Фрейби, за дельное замечание.
Тот непонимающе пожал плечами, и я вспомнил, что у меня в кармане имеется дарёный лексикон.
«Благодарить» по-английски было «тэнк». «Вас» ещё проще — «ю».
Я так и сказал:
— Тэнк ю, мистер Фрейби.
Он кивнул и снова уткнулся в своего Trollope (я посмотрел в библиотеке — это такой английский романист).
Мы ещё некоторое время обсуждали между собой способы, при помощи которых сможем конфиденциальным образом сноситься друг с другом, а потом совещание было прервано — снова в дверь просунулся Сомов, и по выражению его лица я понял: случилось что-то особенное.
Извинившись, вышел в коридор.
— Вот, — почему-то шёпотом произнёс Сомов, протягивая мне какой-то белый конверт. — Нашли. Швейцар подобрал. Откуда взялось, неизвестно.
Я взял конверт и прочёл написанные карандашом печатные буквы:
AVEC LES COMPLIMENTS DE DR. LIND[12]
Лишь невероятным усилием воли я сохранил внешнюю невозмутимость.
— Где нашли?
— На крыльце, перед самыми дверьми. Швейцар вышел посмотреть, не кончился ли дождик, а оно лежит.
Значит, могли подбросить и снаружи, подумал я. Перелезли через ограду и подкинули, очень просто. От этого стало легче. Но совсем чуть-чуть.
Открывать конверт я, конечно, не стал, хотя он был не заклеен — скорее понёс в бельэтаж. Если бы Сомов не смотрел мне вслед, то и побежал бы.
У дверей малой гостиной, прежде чем войти, остановился и прислушался. Я делаю так всегда, и вовсе не для того, чтобы подслушивать, а чтобы не помешать своим стуком чему-нибудь важному или интимному.
Изнутри донёсся густой, сердитый голос Кирилла Александровича:
— Ники, ну нельзя же быть таким болваном! Во время аудиенции Ли-Хун-Чжану про концессии ничего говорить не нужно! Ни в коем случае! Ты все испортишь!
Я поневоле покачал головой, подумав, что долго так продолжаться не может. Государь вовсе не так безволен, как кажется их высочествам. И злопамятен.
Громко постучал, передал послание и тут же вышел обратно в коридор.
Ждать пришлось не более пяти минут. Выглянул Георгий Александрович и поманил меня пальцем. Его взгляд показался мне каким-то странным.
