Лондон в огне - Эндрю Тэйлор
— На рассвете дозорные проходили возле собора Святого Павла, — понизив голос, стал рассказывать мой начальник. — Там до сих пор жарко, как в печи. Нищий сказал им, что в проходе Святого Павла лежит тело. Слева, в северной часовне, — вернее, в том, что от нее осталось.
— Там еще торговал продавец баллад, — припомнил я.
Проход Святого Павла в последние годы превратился в нечто среднее между рынком и местом для прогулок, а также для тайных свиданий. Основную часть дохода продавец баллад получал благодаря своему второму ремеслу — сводничеству.
Уильямсон кивнул:
— Перед тем как зайти в собор, двое сторожей оставили свой порох за его пределами и вытащили тело.
— Этот человек погиб при Пожаре, сэр?
— Он определенно не торговец. И вряд ли тело пролежало в часовне долго. Иначе кто-нибудь заметил бы его до Пожара.
— Но зачем тело привезли в Уайтхолл, сэр? — Я был так удивлен, что в моем голосе не прозвучало должного уважения.
Ответом мне была хмурая гримаса.
Привратник принес фонарь. Уильямсон жестом велел мне идти первым и освещать ему путь.
Мы спустились в подвал еще по одной лестнице. Раньше я ни разу здесь не бывал: дворец напоминает гигантский лабиринт, и мне знакома только малая его часть, и то приблизительно. Через весь подвал тянулся коридор с низкими сводами. В верхней части стены слева были проделаны маленькие зарешеченные отверстия, через которые внутрь проникало немного света и воздуха. Справа тянулся ряд запертых дверей.
Уильямсон достал из кармана ключ и отпер самую последнюю дверь. Мы вошли в комнату без окон, с низким цилиндрическим сводом из кирпича. Единственным предметом мебели здесь был стоявший посередине массивный стол. В подвале, как и во всем Лондоне, сильно пахло гарью, а также нечистотами и сыростью.
Под простыней на столе высился неровный бугор.
— Уберите простыню, — велел Уильямсон.
Я поставил фонарь на стол и подчинился. Передо мной предстал обнаженный мужчина. Он лежал на боку лицом ко мне.
— Господь милосердный, — выговорил я.
Мужчина лежал на столе в неловкой позе: его руки были заведены за спину, отчего плечи выпятились вперед, а туловище выгнулось вбок. Казалось, мужчина хотел скатиться со стола, да так и застыл.
Свалявшиеся волосы до плеч казались серыми — видимо, и от пепла, и от седины. Мужчина был очень худ — кожа да кости. Голова поднята, шея вытянута — ни дать ни взять нос баржи.
— Кто он, сэр?
— Не знаю.
Уильямсон взял фонарь и посветил на тело. Оно было усыпано пеплом. Вблизи я заметил, что под слоем грязи кожа трупа желтая, как пергамент. От жара она вся сморщилась и покрылась волдырями. Смрад от тела не исходил, но это еще не значило, что смерть недавняя: под воздействием горячего воздуха оно быстро превратилось в мумию.
Подбородок мужчины зацепился за край стола, и его рот был открыт, отчего погибший казался удивленным. Уцелевшие зубы были обнажены в оскале. На виске темнел синяк.
— Его так и нашли — без одежды? — спросил я, поняв, что Уильямсон ждет от меня вопросов.
— Нет. Одежда здесь. — Уильямсон кивком указал на скамью у стены.
— Должно быть, когда собор загорелся, этот несчастный не смог выбраться наружу.
Уильямсон пожал плечами.
— Переверните его, — распорядился он таким небрежным тоном, будто приказывал мне перевернуть страницу или отпереть дверь.
Перед моим мысленным взором неотступно стояла картина: под сводами подвала парит душа этого человека и наблюдает за нами. Одной рукой я взялся за плечо трупа, другой — за бедро. Прохладная плоть на ощупь была податливой. Казалось, будто у меня в руках кусок вареной свинины. Я осторожно потянул тело на себя.
Телу не хватало жесткости, присущей недавно умершим, что делало его пугающе непредсказуемым, и я все время боялся, что от моих манипуляций оно упадет со стола. А еще оно оказалось неожиданно тяжелым. Наконец труп сдвинулся с места и со стуком перевалился на грудь.
Теперь руки торчали кверху.
— Видите? — тихо спросил Уильямсон.
Мы с ним стояли бок о бок, в свете фонаря разглядывая кисти рук погибшего. Большие пальцы связали шнуром так туго, что они почернели.
— Почему связаны пальцы? — спросил я. — Обычно связывают запястья.
— Не знаю. Но взгляните на его затылок, Марвуд.
Прямо под основанием черепа я разглядел на шее узкую рану.
— Клинок вонзили сзади, — заметил Уильямсон. — Прямо в мозг. Убийца знал, что делал.
Я промолчал. Нет никаких сомнений, что несчастный убит. Пожар помог скрыть много преступлений, и ничего удивительного, что в их числе оказалось убийство. Но я не понимал, почему этот случай так заинтересовал Уильямсона и зачем он привел меня смотреть на труп.
— Обратите внимание, во что был одет этот человек, — вдруг произнес Уильямсон.
Он направился к скамье и показал мне порванную рубашку, затем верхнее платье и бриджи — и то и другое с одинаковым рисунком. Я подошел поближе. От жара ткань потемнела, а местами и обуглилась, но я разглядел и на камзоле, и на бриджах широкие вертикальные полоски. Темные — похоже, что черные, — и желтые.
— Это ливрея? — уточнил я.
— Да.
К воротнику был прикреплен знак с гербом. Уильямсон потер его кончиком пальца. Птица пеликан кормила птенцов мясом, которое вырывала из собственной груди.
— Он слуга Генри Олдерли, банкира, — произнес Уильямсон. — Вы наверняка слышали об этом человеке. Перед нами герб и ливрея его дома. Вот почему тело принесли сюда. Мы должны выяснить, кто убил слугу Олдерли. Однако нужно действовать осторожно.
Король поплыл на барже в Тауэр, по пути осматривая сгоревшую столицу. Оттуда он намеревался поехать в Мурфилдс, чтобы обратиться к тем, кто сбежал из города. Господин Уильямсон предпочел бы войти в свиту его величества.
Но вместо этого ему пришлось отправиться в Холборн, в Барнабас-плейс, и сообщить Генри Олдерли о гибели его слуги, а я должен был сопровождать Уильямсона. Здесь было гораздо жарче, чем у реки, — даже на улицах, до которых пожар не добрался. В обычное время Уильямсон поехал бы в карете, но улицы были настолько запружены, что мы рисковали потратить на дорогу весь день. Уильямсон не привык к долгим прогулкам, и вскоре его лицо заблестело от пота.
Наступили тревожные времена. Вчера вечером разыгрались беспорядки, ходили слухи о нехватке продовольствия. Жители Лондона нападали на чужеземцев, обвиняя их в разрушении города лишь потому, что те прибыли из других земель. Король собрал ополчение из соседних графств,
