Макс Коллинз - Проклятые в раю

Бровь Дэрроу взлетела.

— И какие же?

— Она все время утверждала, что у нее кружилась голова и она была не в себе, но кошмарную картину нарисовала... убедительно.

Дэрроу значительно кивнул.

— Для женщины в ошеломленном состоянии она запомнила дьявольски много деталей. Она описала все, кроме разве что меток прачечной на их чертовой одежде.

— Возможно, ужасное событие впечаталось ей в память, — предположил Дэрроу.

— Возможно.

Лейзер спросил:

— А что второе вас беспокоит, Нат?

— Может, в этом ничего и нет. Но она сказала, что ее мать взяла на себя заботы по ведению домашнего хозяйства...

— Да, — согласился Лейзер.

— А потом, когда Талия встала с постели, дом внезапно оказался для них слишком тесным, она снова смогла заняться домашним хозяйством, поэтому ее мать съехала от них.

Дэрроу внимательно слушал.

— Только вот теперь, — продолжал я, — занимающаяся домашним хозяйством Талия держит прислугу, приходящую к ней каждый день.

— Если есть комната для служанки, — сказал Лейзер, поднимая бровь, — то почему нет комнаты для мамы?

Я пожал плечами.

— Я просто думаю, что у Талии с матерью немного натянутые отношения. Изабелла рассказала мне, что Талия росла практически предоставленная сама себе, ее мать постоянно отсутствовала. Не думаю, чтобы они вообще были близки.

— Тем не менее мать обвиняется в убийстве, — с иронией произнес Дэрроу, — совершенном, чтобы защитить честь дочери.

— Да, забавно, не правда ли? Предположим, что они не могут поладить — не могут ужиться под одной крышей, но почему тогда мама Фортескью примчалась на край света из-за своей дочки?

— Может быть, она вступилась за фамильную честь? — высказал предположение Лейзер.

— А может быть, миссис Фортескью чувствует вину из-за того, что уделяла слишком мало внимания своему ребенку, — сказал я, — и наворотила черт знает чего, лишь бы как-то помочь дочери.

— Матери и дочери не обязательно любить друг друга, — терпеливо, словно ребенку, начал объяснять Дэрроу, — чтобы заговорил материнский инстинкт. Защищая жизнь своего отпрыска, мать забывает о себе. Это чистая биология.

На перекрестке Перл-Харбора наш лимузин устремился вперед, прямо к въезду на военно-морскую базу — к безобидным воротам из белых реек, красовавшимся в сетчатом заборе, который не смог бы удержать даже скаутов-девчонок. Наш водитель отметился там у военно-морского полицейского, который справился о нас в своих записях и разрешил въехать в удивительно убогое место.

Не то чтобы военно-морская часть не имела своих привлекательных моментов. Как, например, огромнейшая зацементированная яма для осмотра военных кораблей с надписью — «ДОК. 14-й ВОЕННО-МОРСКОЙ ОКРУГ» или угольная станция с причалом, железнодорожной колеей и подъемниками. Или Форд-Айленд, как объяснил наш водитель, где располагался аэродром и стояли неуклюжие самолеты.

Но деревянные бараки с вывесками «Гироскоп», «Электромастерская», «Столовая», «Дизельная мастерская» скорее походили на захудалый летний лагерь, чем на военную базу. Железные навесы, укрывающие автомобили военных, имели дешевый, временный вид, а стоянка подводных лодок, которой полагалось бы быть внушительным сооружением, представляла из себя пару дюжин крошечных субмарин, запутавшихся в шатких сетях деревянных причалов.

Флот определенно находился в море. В гавани не стояло ни одного военного корабля. Единственным судном в поле зрения был надежно засаженный в ил «Элтон», на борту которого содержались под стражей наши клиенты.

Но сначала мы остановились у штаба базы, еще одного скромного белого здания, находившегося в несколько лучшем состоянии. Наш молодой шофер по-прежнему служил нашим гидом и провел Дэрроу, Лейзера и меня в большую приемную. Подъемные жалюзи на многочисленных окнах пропускали в комнату полоски солнечного света, мужчины в белой форме сновали взад и вперед с бумагами. Шофер сказал о нас дежурному. Не успели мы присесть, как атташе распахнул дверь и вызвал нас со словами:

— Мистер Дэрроу? Адмирал примет вас.

Помещение оказалось просторным, обшитым светлыми деревянными панелями, мужским по духу. Тут и там висели награды, почетные значки и фотографии в рамках. Почти вся стена слева от входа была занята картой Тихого океана. В стене за спиной адмирала находились окна, тоже с жалюзи, но здесь они были плотно закрыты, не пропуская ни лучика света. Справа от адмирала, по стойке «вольно», стоял американский флаг. Стол красного дерева, довольно уместный в этой обстановке, был большим, как корабль, и походил на него — ручки, бумаги, личные вещи лежали в таком порядке, будто ожидали инспекции.

Адмирал тоже походил на корабль — узкий мужчина хорошо за пятьдесят, — он стоял за своим столом, упершись одним кулаком в бок. В белой форме с высоким воротником, эполетах, медных пуговицах и нашивках за участие в военных кампаниях он выглядел таким выхоленным, как официант в по-настоящему высококлассном заведении.

Одутловатые веки над серовато-голубыми глазами придавали его лицу спокойное выражение, чему я не поверил. С другой стороны, продубленное под солнцем и ветром лицо оказалось довольно суровым — крупный нос, длинная верхняя губа, квадратная челюсть. Он улыбался. Чему я тоже не поверил.

— Мистер Дэрроу, не могу передать, как я рад, — проговорил адмирал густым голосом, в котором сквозил мягкий южный акцент, — что миссис Фортескью послушалась моего совета и воспользовалась вашими любезными услугами.

Второй за сегодняшний день морской офицер, который приписывал себе эту заслугу.

— Адмирал Стерлинг, — сказал Дэрроу, пожимая протянутую хозяином кабинета руку, — хочу поблагодарить вас за ваше гостеприимство и помощь. Разрешите представить моих помощников?

Мы с Лейзером обменялись рукопожатием с адмиралом Йетсом Стерлингом, выразили друг другу признательность и по знаку адмирала заняли три кресла напротив его стола. Одно из них, обитое кожей капитанское кресло, явно предназначалось Дэрроу, и он с важностью в него уселся.

Адмирал сел и откинулся на своем вращающемся стуле, положив руки на подлокотники.

— Можете рассчитывать на всестороннюю помощь как моих людей, так и мою, — заверил Стерлинг. — И конечно, на беспрепятственный доступ к вашим клиентам в любое время дня и ночи.

Дэрроу скрестил ноги.

— Ваша преданность своим людям выше всякой похвалы, адмирал. И я признателен, что вы нашли для нас время.

— О чем вы говорите, — сказал адмирал. — Надеюсь, что, несмотря на мрачный характер вашей миссии, вы сможете по достоинству оценить эти прекрасные острова.

— Нельзя и пожелать более приятного дня для нашего прибытия, — ответил Дэрроу.

— А между тем, самый обыкновенный день на Гавайях, мистер Дэрроу... один из тех дивных дней, когда почти забываешь о существовании некоторых подлых людей, которым слишком доверчивое провидение позволяет обитать на этих божественных берегах... Если желаете курить, господа, прошу не стесняться.

Адмирал набивал табаком пенковую трубку цвета слоновой кости. Табак он брал из деревянной коробки с вырезанным на ней якорем. Он не уронил ни крошки табака на абсолютно чистую поверхность стола.

— Полагаю, вы говорите, — непринужденно сворачивая самокрутку, заметил Дэрроу, — о пяти напавших на миссис Мэсси насильниках.

— Это лишь внешнее проявление недуга, сэр.

Стерлинг раскуривал трубку с помощью кухонной спички. Попыхтел ею и выпустил клуб дыма, как дымовая труба буксирного судна. Затем откинулся на стуле и задумчиво заговорил.

— Когда я впервые побывал на Гавайях, задолго до рубежа веков и задолго до того, как мог предположить, что займу здесь пост командующего, эти жемчужины Тихого океана управлялись темнокожей гавайской королевой. С тех пор когда-то гордая полинезийская раса была вытеснена пришельцами с Востока. Живописная и простая гавайская цивилизация ушла в небытие и никогда не вернется...

Я знал, что Дэрроу не терпел подобной расистской чуши, но я также знал, что ему было необходимо сохранить хорошие отношения с адмиралом. Тем не менее я понимал, что он этого так не оставит...

— Да, очень жаль, — сказал Дэрроу, зажигая спичкой свою сигарету, в его голосе не было ни сарказма, ни обвинения, — что так много дешевой желтой рабочей силы было завезено для работы на плантациях белого человека.

Адмирал только кивнул, строго пыхнув трубкой.

— Огромное число людей с чуждой этим островам кровью лежит грузом тяжелой ответственности на совести правительства. Почти половина живущих здесь — японцы!

— Совершенно верно.

— Даже если взять наш двадцатитысячный персонал, кавказцы составляют в нем чуть больше десяти процентов. Опасности внутри такой многоязычной группы очевидны.

— Совершенно с вами согласен, — сказал Дэрроу. — Итак. Адмирал...