Оливер Пётч - Дочь палача и дьявол из Бамберга
– Знаю, что вы хотите сказать, – перебил его Лебрехт. – Если Георг Шварцконц был убит разбойниками где-нибудь в лесу, что, черт возьми, делает его левая рука в Бамберге?
– Вся местность вокруг города пронизана речушками и ручьями, – вставил Иероним. – Возможно, что одну из конечностей прибило здесь. Дикие звери разорвали труп и…
– Это были не дикие звери, – резко перебил его Якоб. – Я осмотрел руку. Чисто сработано, тесаком или топором.
– Ну, замечательно! Загадкой больше… – простонал Лебрехт и принялся загибать пальцы: – С Георгом Шварцконцем у меня четыре пропавших и куча конечностей. Кроме того, сегодня утром ко мне еще заявился аптекарь Магнус Ринсвизер и пожаловался, что у него пропала молодая жена. Стражники поздним вечером видели, как она шла в лес. – Капитан перевел дух. – Так мало того, старый пьяница Маттиас теперь носится по городу и всюду рассказывает, что прошлой ночью видел чудовище, лохматое и шагающее на задних ногах! Ну что за… дурак!
Лебрехт потер покрасневшие глаза, и у Якоба снова зародилось подозрение, что капитан что-то недоговаривает.
– Я сразу велел запереть Маттиаса в тюрьму, пока не протрезвеет, – продолжил комендант. – Но он уже половину города на уши поставил. Пока каждое из происшествий еще можно как-нибудь приуменьшить – ужасное ограбление, дикие звери, семейная ссора или что там еще. Но если всплывет это… – Он запнулся и показал на обезображенный труп. – Мне, так или иначе, придется доложить епископу. И все мы понимаем, что это означает…
Последние слова многозначительно повисли в воздухе. Потом Лебрехт наконец добавил:
– Поэтому Богом прошу, расскажите еще раз подробно, что вчера произошло. И будем молиться, чтобы всему этому нашлось естественное объяснение.
Бартоломей прокашлялся и начал рассказывать. При этом он время от времени вовлекал в рассказ Якоба, и тот односложно отвечал.
– Значит, драка, – заключил наконец Лебрехт. – Девушка защищается, ее сбивают с ног и, непонятно зачем, перерезают горло. Так, с этим все ясно. Но для чего этот надрез на грудине?
– Можно мне еще раз взглянуть на тело и ногу? – попросил Якоб.
Лебрехт взглянул на него с недоверием:
– Зачем?
– Мой брат сведущ в медицине, – попытался объяснить Бартоломей. – Так уж повелось, это у нас семейное. Я единственный в этом плане не пошел по стопам остальных.
Якоб незаметно кивнул. Как и многие другие палачи, он хорошо разбирался не только в пытках и казнях, но и в лечебном деле. Способности Куизлей были известны далеко за пределами Шонгау. Только Бартоломей не проявлял к этому особого интереса. Он был хорошим ветеринаром и отлично ладил с лошадьми и собаками, но люди, как полагал Якоб, по-прежнему были ему милее только мертвыми.
Капитан отступил в сторону и равнодушным жестом предложил Куизлю осмотреть труп поближе.
– Прошу. Хотя не думаю, что вам удастся обнаружить больше моего, но можете и попробовать.
Сперва Якоб занялся оторванной ногой. Ее состояние уже не позволило ничего сказать, кроме того, что конечность принадлежала пожилой женщине и пробыла в воде несколько дней. Также трудно было понять, отрезали ее или же просто оторвали. Куизль уже начал отворачиваться, но тут обратил внимание на пальцы. От увиденного палач оторопел. Он поднялся и оглядел присутствующих.
– У этой женщины сорваны с ноги два ногтя, – произнес Якоб задумчиво.
– Что? – Мартин Лебрехт нахмурился: – Хотите сказать, что ее пытали?
– С уверенностью сказать не могу. Но иначе какой смысл вырывать кому-то ногти? Чтобы подстригать больше не пришлось?
– А может, это крысы обгрызли труп? – предположил Иероним, оставив без внимания насмешливое замечание палача.
Якоб помотал головой:
– Поверьте, если кому-то вырвали ногти, мы с братом знаем, как это выглядит. Мы и сами не раз такое проделывали. Верно, Бартоломей?
Тот молча кивнул, и Якобу показалось, что капитан с секретарем чуть отступили.
Через некоторое время палач склонился над женским трупом и с шумом потянул носом, при этом ноздри у него вздувались, как паруса. Он снова почувствовал тот странный, гнилостный запах, который заметил еще накануне. Теперь запах был куда слабее, стал едва уловимым.
– Господи, что он такое делает? – в ужасе прошептал капитан.
– Он… ну, у него отличный нюх, – попытался объяснить Бартоломей. – Порой он чует такое, что от остальных сокрыто. Прямо как собака.
Остальные замолчали, и Якоб внимательнее осмотрел рану на шее. Края были обтрепаны, словно убийца использовал не заточенный нож, а скорее пилу или зазубренную саблю.
Или когти?
Куизль отогнал эту мысль и перешел к надрезу на груди. Он раздвинул края раны и увидел, что грудина в одном месте была почти рассечена. Однако убийца, вероятно, не закончил дела, потому что ему помешали. Рана располагалась в верхней части грудины, точно над сердцем.
Якоб остолбенел.
Возможно ли такое?
– Что вас смутило? – спросил Иероним, с интересом наблюдавший за его действиями. – Может, что-нибудь обнаружили?
Куизль неуверенно покачал головой:
– Это только предположение. Довольно смутное, чтобы…
– Давай уже выкладывай, – перебил его брат. – Вечно эти недомолвки! Меня это и раньше порядком раздражало. Хотя в итоге ты обычно оказывался прав, – добавил он с тихим недовольством.
– Говорите же! – потребовал, в свою очередь, Лебрехт.
– Убийца рассек кожу и, вероятно, собирался вскрыть грудную клетку. Пилой или чем-то подобным, – сказал наконец Якоб, повернувшись к остальным, и показал на ровный разрез. – Несомненно, здесь потрудился человек знающий. Но мы с братом, видимо, помешали ему. Вопрос лишь в том, для чего убийце делать это.
– И что вы думаете? – спросил Иероним.
– Глубокий разрез прямо над сердцем, – ответил Куизль. – Я сам делал такие надрезы, чтобы изучить внутренние органы. Мне кажется… – Он помедлил. – Кажется, убийца хотел вырезать девушке сердце.
Некоторое время все хранили молчание и слышался только плеск Регница. Наконец капитан Лебрехт прокашлялся:
– Каким бы неслыханным вздором это ни было… а может, и не вздором, – все мы должны уяснить одно. Это предположение ни в коем случае – я повторяю, ни в коем случае – не должно просочиться за эти стены. Если об этом узнает епископ, то городу грозит незавидная участь. Участь, о которой старшие из нас еще хорошо помнят. – Он хмуро взглянул на младшего Куизля: – В этом случае, мастер Бартоломей, обещаю, что без работы вы сидеть не будете… – Голос у него сорвался, и он продолжил тихо: – Господь всемогущий, этому ужасу конца не будет!
* * *– Если б я знала, что у нашей новой тети такие странные пожелания, то хорошенько поразмыслила бы насчет прогулки по базару.
Барбара со стоном проталкивалась среди многочисленных прилавков Рыбного переулка, на которых дергались форели, гольцы и склизкие окуни. С одного лотка на девушек с немым упреком таращился огромный сом, рядом в деревянной кадке плавали ракушки и улитки. Давно перевалило за полдень, однако рыночной суете, казалось, не будет конца.
– Мы пообещали Катарине, – строго ответила Магдалена. – Так что не жалуйся. Тем более что осталось нам всего-то купить раков на ужин – и всё, мы свободны.
– Да, после того как мы купили тимьяна, моркови, капусты, лука, яиц, вяленой трески, бутыль муската и сала на полсвиньи… Да, и вонючего табака для отца, чуть не забыла! – Барбара со вздохом села на край колодца и промокнула лицо. – Какой это по счету рынок? Я давно считать перестала.
– Ты сама хотела пройтись по рынку, – Магдалена усмехнулась. – Тетя любит готовить. Неплохо бы взять у нее несколько рецептов.
– Ха, я не для того приехала в Бамберг, чтобы все эти дни торчать у очага и меняться рецептами! Да и не хочется, чтоб меня разнесло, как Катарину, и… Эй, постой!
Пожав плечами, Магдалена двинулась дальше. Многочисленные прилавки тянулись от Рыбного переулка до самого порта. За покупками сестры и вправду обошли полгорода. После овощного рынка перед большой церковью Святого Мартина они побывали сначала на фруктовом рынке, затем на молочном и под конец оказались на Мясной улице. Не в пример своему ночному облику, когда они приехали, в этот раз город показался Магдалене куда дружелюбнее. Улицы были шире и чище, чем в Шонгау, а некоторые даже вымощены камнем. Ярко выкрашенные дома, пахнущие солодом пивоварни и бесчисленное множество церквушек и часовен свидетельствовали о богатом прошлом епископского города, когда-то одного из богатейших в Германии. Однако нетрудно было заметить, что лучшие дни Бамберга остались в прошлом. Девушкам и сегодня то и дело попадались заброшенные дома и развалины, словно гнойные раны среди остальных строений. Уже не раз Магдалена задавалась вопросом, почему же люди так просто покинули свои роскошные жилища.