Николай Свечин - Охота на царя
Алексей подошел, взял «ивана» за ухо и пригнул к земле. Поставил на колени, ткнул пальцем в стоящую на улице пролетку:
– Ну-ка… на карачках туда. Чтобы знал, кто есть ты, и кто есть власть. Или…
И варнак, матерясь, но у же про себя, на коленях пополз к пролетке.
А Лыков вывел из шеренги, так же за ухо, белобрысого верзилу, усадил его в другую пролетку между собой и Титусом, и они уехали, опережая всех, в управление.
– Как зовут? – спросил Лыков, когда экипаж выехал на Жуковскую.
– Иван Михайлов, – с запинкой ответил белобрысый.
Лыков удивленно воззрился на него, затем лицо сыщика передернулось:
– Ежели ты мне еще хотя бы раз…
– Пров Суконкин, ваше высокоблагородие! Извиняйте, это я от дурости да со страху! Крестьянин деревни Коурково Вязниковского уезда. Все-все расскажу, вы только меня с нашими не сажайте!
– Ладно. Ты, я вижу, парень понятливый, не то что эти остолопы. У меня глаз наметанный, умного человека сразу вижу, поэтому тебя одного из всех и взял. Не боись, не бросим! Посидишь пока в камере Рождественской части со «спиридонами-поворотами»[10]. Остальных в острог запрем и всенепременно на каторгу укатаем, а ты отсидишь, сколько суд приговорит, здесь, в исправительных арестантских отделениях. А то и вообще без суда можем выпустить, если следствие покажет, что ты ничего такого страшного не натворил. Ты с нами дружись, в обиде не останешься!
– Я всей душой, ваше высокоблагородие! Это вы правильно изволили заметить, я их всех умнее, они люди уж конченые, варнаки да душегубы. А я ничего, я так, тырил по маленькой, меня обчиство и выгнало, вот и пришлось с этими… Я так-то оченно честный и с благородной полицией работать согласный.
– Ну, вот и договорились. Скажи-ка мне для начала, Пров Суконкин, как «ивана» вашего зовут?
– Чобот, ваше высокоблагородие!
– Какой Чобот – московский или из Вышнего Волочка?
– Наверное не могу знать, ваше высокоблагородие, но полагать надоть, что московский. Из Москвы мы все вместе с ним приехали. Фуфель только, которого вот их высокоблагородие застрелили, из здешних. Урок[11] у нас…
– Какой урок?
– Сашку-Цирюльника из арестантских рот выручить. Для того и ребятенка докторова скрали, чтобы тот Сашку в лазарет перевел. А там уж все приготовлено. Вот аспиды, ребятенков невинных у родителей воровать, уж как я был против, уж как их просил…
– Сашка-Цирюльник, говоришь? Жалко, я ему при аресте башку не оторвал… Ну, да еще не поздно. А от кого урок получили?
Суконкин замялся, оглянулся на Титуса (тот ободряюще кивнул ему: чего мол, там, давай!), понизил голос до шепота:
– Чобот говорил – от самого Блохи.
Лыков даже присвистнул:
– Ну, вы ребята крутые, раз от Блохи уроки получаете!
До Суконкина, наконец, дошло, что он наделал, и парень вдруг принялся дрожать крупной дрожью:
– Ваше высокоблагородие, не губите молодую душу! Не дайте погибнуть во младе лет только выходящему на путь исправления! Я вам все, как на духу… меня же, если прознают…
Лыков положил ему на плечо ладонь, сказал ободряюще:
– Ну что ты, Пров. Какая мне от тебя польза, от мертвого? Придется нового стукача искать. Ты мне живой нужнее… покудова обманывать не начал. Я знаю таких ребят, которые до семидесяти лет дожили, еще при Николае Павловиче стучали, и ничего! Дома нажили, внуков наплодили, полиция им помогла дело свое открыть. И все чин-чинарем, от всех почет и уважение. Они нам добром, и мы им добром! Но учти: если станешь темнить – достаточно мне два слова кому надо сказать, и ты покойник. Того, что ты нам сейчас здесь наболтал, достаточно, чтобы на ножи тебя поставить. Сам понимаешь – Цирюльник шутить не станет, наголо обреет. Так что, тебе теперь обратного ходу нет…
Глава 6
Сашка-Цирюльник и Блоха
Кунавинская слобода.
Лыков и Титус сидели в кабинете начальника сыскной полиции и озабоченно переглядывались. Сам Благово ходил вокруг стола, раздраженно теребя пуговицу сюртука.
Сашка-Цирюльник уже доставил однажды Павлу Афанасьевичу большие неприятности, когда его, проходящего по розыску, нашли в Нижнем Новгороде посторонние люди, а Благово отыскать не сумел. Этот бывший московский мещанин впервые угодил в полицейскую хронику, когда ему только-только исполнилось двадцать лет. Угодил по самой страшной статье «Уложения о наказаниях уголовных и исправительных» – 1449-й. В день своего ангела, отметив его за столом с родителями, Сашка ушел будто бы спать, а ночью размозжил отцу с матерью головы топором. Инсценировал ограбление, забрал все родителевы ценности и на них и погорел. Сестра покойной матери узнала в ломбарде свой подарок ей – недорогой кулон с аметистом. Скупщик уверенно показал на Сашку, когда случайно увидел его в кабинете следователя…
1449-я статья предусматривает наибольший срок наказания в империи. У нас ведь нет бессрочной каторг и по суду. Получающий бессрочную переписывается по прибытии на каторгу на двадцатилетний срок; он может затем «дорасти» до вечной каторги, если совершит новое убийство или начнет устраивать побеги. И только по статье об умышленном убийстве родителя – каторга без срока и без каких-либо смягчающих вину обстоятельств. Не распространяются на эту статью и манифесты, уменьшающие отбытие прочих вин.
Состоял суд. Молодой родителеубийца поразил даже видавших виды прокурорских: наглый, развязный, на скамье подсудимых сидит развалясь, глумится над эмоциями свидетелей и присяжных. Какой-то дьявол во плоти. Ни малейших следов раскаяния; один безграничный цинизм, причем искренний, безо всякой рисовки… Присяжные приговорили его, к чему положено, с облегчением, лишь бы поскорее сплавить эдакого зверя навсегда в рудники.
Но сплавить не получилось. Сашка опять заставил всех заговорить о себе, и даже тертые московские «иваны» не могли не отдать ему должное. Сашка сбежал с этапа.
Как известно, каторжных гонят в Сибирь пешим ходом, причем дорога занимает до полугода и не засчитывается в срок отбытия наказания. Они идут в ножных кандалах, скованные за руки по четверо, под охраной конвойной команды во главе с офицером. В партии имеется две-три подводы для поклажи, продовольствия и перевозки больных и детей; офицер едет верхом. Вот на этого офицера и напал наш бессрочный каторжный, как только их четверку расковали перед ночевкой. Ткнул точно в сердце «жуликом» – карманным арестантским ножом, вскочил в седло по-дамски, ногами на одну сторону (иначе в кандалах не получилось бы), и ускакал в темноту. Как Сашка не сломал себе шею и не вылетел в лесу из седла, знает только он. Как расковался потом – тоже загадка. Но в Москве он появился уже героем.
Однако этого было мало уголовному миру, чтобы выделить молодому убийце местечко на своем Олимпе. Мало ли Москва видела дьяволова отродья… Требовалось совершить преступление из ряда вон выходящее, доселе еще не виданное. И Сашка его совершил. Он залез с одним только сообщником в дом богатого вдового купца Солодовникова и перебил всю его прислугу, после чего содрал у хозяина кожу с головы вместе с волосами. У живого. И начал поливать обнажившуюся плоть одеколоном. Солодовников не выдержал пытки и рассказал, где запрятана потайная касса с деньгами и процентными бумагами, после чего был зарезан.
Только по совершении этого подвига, когда вся Москва ужаснулась и обмерла, правящие столицей «иваны» признали Сашку своим достойным собратом. Он получил кличку Цирюльник (понятно, за что), а взятые из купеческой кассы двести тысяч вложил в предприятия уголовных тузов, став их деловым партнером. Говорили, что ему принадлежат паи в ночлежных домах Бунина и Ромейко на Хитровке, и полностью – новый доходный дом на Пречистенке.
Однако здесь у модного злодея приключилась ошибка. То, что по достоинству оценили «иваны», не принял генерал-губернатор Москвы князь Владимир Андреевич Долгоруков. Звериная жестокость преступления возмутила его, и князь повелел поймать изувера во что бы то ни стало. Бывший конногвардеец и хозяин Москвы в течение уже двадцати пяти лет, он не понимал слова «невозможно». Полиция не сумела отвертеться, и Цирюльника начали ловить всерьез. Ему пришлось бежать из Первопрестольной. Целый год его следы обнаруживались и снова терялись по всей Центральной России, и уже под Рождество 1879 года злодей был схвачен – в Нижнем Новгороде. К великой досаде Благово, нашел беглеца не он, а талантливый московский сыщик Эффенбах[12], весь год шедший по его следу. Сашка обнаружился в слободе Катызы, на самом краю Кунавина, проживающим в дрянном постоялом дворе «Ветрогон» в 18-й линии.
Арестовывать Цирюльника приехали Эффенбах, Лыков и тогда еще живой Тимофеев. Сашка вышел из нумера в нужник и был мгновенно схвачен сзади за руки двумя силачами. Дернулся было, понял, что не вырваться, и обмяк. На шум из того же номера выскочил здоровенный лохматый детина с топором в руках. Эффенбах, не говоря ни слова, и даже как будто не очень торопясь, спокойно приставил ствол револьвера ко лбу лохматого и снял курок с полувзвода. Тот сразу кинул топор, бросился пластом на пол и сложил руки на затылке… Прихватили с собой для опознания и его.
