Далия Трускиновская - Государевы конюхи
— А могу и податься, — задумчиво произнес Данила. — Только мне бы малость поучиться сперва, а потом идти наниматься…
Он вспомнил, как рыжебородый Сопля усердно сватал его в бойцы и улещал же, подлец, божился, что из Данилы выйдет толк! И еще каких-то знатных бойцов перечислял! В памяти всплыло имя — Одинец… И Томилу ведь поминал, только, пожалуй, недобрым словом…
— А ты с Богданом потолкуй, — сказал Семейка. — Он, случается, на лед выходит кулаками помахать. И у какого-то деда всяким затеям обучился. В стеночном-то бою ногами бить нельзя, а в охотницком — можно, и он это умеет. В нашем деле тоже, бывает, пригождается…
— А потолкую, — решил Данила.
— Давай, — позволил и Тимофей. — Нас-то многие знают, кто поверит, что мы в бойцы подались? А тебя на Москве видят редко, тебе поверят. Да только сомнительно все это…
— И мне сомнительно, — согласился Семейка. — Так что же, сидеть сложа ручки, свет? Коли Данила всего-навсего на Томилин след нападет — уже ладно!
На том и порешили.
Дел на конюшне было немало, потому что Родька Анофриев заблаговременно принялся праздновать Масленицу, и Никишка с Гришкой его куда-то спрятали. Богдан же, как дал понять дед Акишев, взял коня и отбыл с притороченным к седлу мешком. В таких случаях дурацких вопросов не задавали и подорожной не спрашивали. Он вернулся на следующее утро, поспал немного и вышел довольный — видать, потому, что с заданием ловко справился.
Данила для разговора вывел его на двор. Двор этот был узок, тянулся вдоль самой кремлевской стены, отгороженный довольно высоким забором, и если зайти за угол конюшни, то ни с какой стороны собеседников не разглядишь, а только с Ивановской колокольни.
Услышав просьбу, Богдаш даже рот приоткрыл.
— Как же так вышло, что ты драке не обучен? — удивился он. — За мамкин подол, что ли, парнишкой держался?
Данила промолчал.
— Экий ты у нас! — продолжал Желвак. — Сиротинушку всяк обидеть норовит!
И на это ответа не получил.
— Ну, чего надулся, шляхтич?
— Коли можешь научить — так научи, а дурости слушать — кого другого ищи, — отвечал Данила. — На Москве бойцов довольно, за деньги всякий-то…
— За деньги! Вот то-то, что за деньги! — перебил Богдаш. — За деньги тебя научат, как в стенку встать и разом с другими сверху ударить! Настоящий-то бой…
Он призадумался и почесал в затылке.
Уже не язвительный задира стоял перед товарищем, а человек, мучительно ищущий нужное слово об очень для него важном деле. Слово, видать, заблудилось где-то, не шло на ум, а, может, и вовсе его на свете еще не было…
— Ин ладно! Становись!
— Как?
— Вот так, как я! — Богдаш скинул на утоптанный снег с плеч тулупчик, сжал кулаки и выставил их перед собой вплотную к груди. Чуть расставил крепкие длинные ноги, поднялся на носки и, словно пробуя, надежна ли под ним земля, стал легонько покачиваться.
Данила проделал то же самое. Качаться-то ему было не привыкать — всякий раз, как разволнуется, лицо парень делал каменное, за лицом-то следить уж наладился, но непослушное тело было — как сосна в бурю, и не раз уж Семейка, хлопнув по плечу, предупреждал, что этак и грохнуться недолго.
— Вот так и колыхаться? — спросил он. — А коли ударят — так я и с копыт долой?
— Коли дурак, так и долой! — согласился Богдаш. — Стоять надо не крепко, а остойчиво. Вот тех-то, кто стоит крепко, и бьют! И не говори — колыханье, говори — свиль. Сумеешь свилиться — удар пропустишь мимо и сам ударишь. Понял?
— Понял! — уверенно отвечал Данила. Хотя на самом деле до понимания было далековато…
— Тогда бей меня! Бей, не бойся!
Данила, чуть склонив голову набок, смотрел на него, решая, как быть.
И дед Акишев, и Тимофей, и Семейка, и давний дружок Ваня, даже ведомый питух Родька Анофриев, даже его здоровенные братцы двоюродные, Никишка с Гришкой, — все в один голос радостно твердили, что Данила принялся матереть, плечи отрастил, силы немереной накопил! Как же с такой силищей — да товарища треснуть? Ведь и повредить недолго?..
— Ну, до морковкина заговенья мне дожидаться?
Данила ткнул кулаком, попал в плечо, Богдаш устоял. Еще бы не устоять — и четверти силы в удар не было вложено.
— И это все? Мало каши ел, шляхтич! Голос, видать, — что в тереме, а душа — что в венике! Тебя, гляжу, плевком перешибешь!
Богдаш задирал Данилу откровенно, еще не со злостью, как это за ним водилось, но и до злости уж было недалеко.
— Ох, допросился… — проворчал Данила, мысленно снимая с себя всякую ответственность, и с разворота, во всю дурь, вбил было кулак в Желвакову грудь…
Но груди под кулаком как-то не случилось. Удар рухнул в пустоту, собственный кулак поволок тело за собой, Данила невольно шагнул вперед, чтобы удержаться на ногах.
Что-то упругое захлестнуло ему горло, под колено пришелся жесткий удар, глаза невольно зажмурились — и тут же незримая сила закрутила и швырнула в снег.
Данила кое-что все же умел — немедленно откатился, собрался и уже стоял на одном колене, когда услышал издевательский смех Желвака:
— Эх, хорош бы день, да некого бить!
— Да будет тебе, Богдаш! — раздался голос Семейки. — Он-то в ярость придет и оглоблей тебя благословит! И не увернешься.
Конюх стоял с вилами в руках, как вышел из конюшни — в одной рубахе.
— Для него же, для дурака, стараюсь! — крикнул Богдаш. — Что — в схватке его по головке гладить будут? Еще и не то услышит! Тебя, что ли, по головке гладили? Тимофея? Не лезь, Семейка! Он драться хочет? Так и будет драться, а не кровавые сопли на кулак мотать!
Данила встал.
— Уйди, Семейка, — попросил негромко. — Богдаш прав. Пусть учит, как знает.
— Ого! — отвечал Богдаш. — Семейка, останься!
Тот усмехнулся, татарское лицо пошло мелкими морщинками.
— Экие вы оба петухи! Ин ладно, пойду.
И пошел себе на конюшню, сутулясь и привычно косолапя, вилы за собой волоча. Коли не знать, каков в деле, — так ведь и обмануться можно…
— Вставай, как я, — велел тогда Богдаш. — Ты как меня двинуть хотел? С силищей! Да тупо! Как бык бодаться лезет. Что стоишь, как деревянный? Не тужься — не рожаешь! Ноги расслабь, присогни! Подрагивай на ногах-то! И плечи расслабь… Тьфу…
Богдан уронил руки, и они закачались, словно две толстые веревки.
— Сделай так! Чтобы — как не твои. И плечо чтобы как не твое. Чуешь? Словно тебя растребушили и тряпками набили. А теперь становись как надобно. Кулаки сжимай, а плечи расслабь!
Сам Богдаш, встав в стойку, опасно покачивался, от пояса вверх — словно у него все ходуном ходило.
Данила попробовал сделать так же. Богдаш рассмеялся.
— Ты как плясовой медведь, право! И старается, бедный, а все не как человек! Да ты не горюй, это не сразу дается. Уж чему-чему, а свили я тебя обучу. Вот хочу я тебя в грудь ударить — ты что делаешь?
— Первый бью, — сразу отвечал Данила. — Я же вижу, что хочешь ударить.
Богдаш хмыкнул.
— Три способа есть. Когда стенка на стенку, то и у тебя правая для удара занесена, и у меня. Так что я бью, ты мою руку на свою левую принимаешь и тут же сам бьешь. Второй способ… Ну, он для нас не годится. Это когда удар просто на себя принимаешь и стоишь, не шелохнувшись. Это втрое тяжелее нужно быть, а жирного конюха с Аргамачьих конюшен в тычки погонят. А третий — чуть скрутиться и удар мимо себя пустить. Вот этот способ нам и нужен! Ну-ка, ударь еще! Да не бойся — не обижу!
Данила ткнул кулаком прямо в середину Желваковой груди, прикрытой кулаками. Желвак, стоя как вкопанный, развернулся влево, так что кулак Данилы только скользнул по зипуну, и, почти одновременно выставив локоть, отвел Данилину руку в сторону.
Проделал он все это неторопливо — чтобы товарищ смог все разглядеть и понять.
— Это называется — скрут. Скрутить можно голову, плечи, живот. Куда тебя бьют, то и скручивай. А сейчас я тебя буду бить! Я — бить, ты — скручиваться! — Богдаш криво усмехнулся. — Сперва шутя буду бить, потом — во весь мах. Не увернешься — пеняй на себя.
Данила кивнул. Шея еще болела от мгновенного и жесткого объятия Желвака. Но он встал, как велено — плечи опущены, кулаки к груди, и тело вроде должно свободно поворачиваться…
— Кон! — выкрикнул Богдаш. И тут же ударил.
Удар был какой-то крученый. Данила зазевался и пропустил его. Кулак врезался в грудь, дыхание захватило!
— Х-хы!.. — само вылетело из глотки, после чего Данила невольно шагнул назад и пошатнулся.
— Жив? — спросил Богдан. — Или родимец разбил? Стой, не качайся!
— Х-хы… — вторично выдохнул, хотя воздуха в груди вроде не оставалось, Данила. А вдохнуть уже не мог.
— Ага! Буздыгана не видывал! — с непонятным удовлетворением заметил Богдаш. — Так вот он тебе — буздыган! Что, полюбился? Скоро сам так бить будешь! Ну, становись! Ну?!
