Анхен и Мари. Выжженное сердце - Станислава Бер
– И последний вопрос. Где Вы были в понедельник вечером? – неожиданно сменил тему сыщик.
– Тут, – ответил Степан, показывая на колбы и мензурки.
– У Степана Колбинского железное алиби. В ночь убийства он допоздна работал в химической лаборатории. Есть свидетели, – заявил господин Самолётов начальнику, едва они переступили порог родного учреждения.
– Ну, что же. Недурно, молодые люди. Означает сие, что версию номер два мы пока откладываем в сторону. Давайте работать с первой версией. Вдовушка. Хм. Потерпевшему понадобилась консультация адвоката. Как, бишь, его фамилия?
– Цветков, Клим Иванович, – ответил делопроизводитель.
– Вот что, молодой человек. Езжайте-ка Вы с Анной Николаевной к адвокату. Расспросите его обо всём, – подытожил разговор чиновник. – М-да, расспросите.
Господин Самолётов и госпожа Ростоцкая вышли из здания полицейского управления, сели в экипаж и двинулись по шумным улицам Санкт-Петербурга. Вдоль каналов с редкими лодками, по булыжной мостовой, под звуки конки и крики извозчиков и мальчишек, продающих газеты.
– Господин Орловский, доложу я Вам, свирепствует. Требует выдать подозреваемых сию же минуту. Иначе, говорит, шкуру со всех спущу. Так и сказал – слово в слово.
– Иван Филаретович, откуда обо всём, об этом так ладно ведаете Вы? – не удержалась и задала давно мучивший её вопрос Анхен. – Ну, право слово, откуда? Неужели Фёдор Осипович докладывает Вам.
Делопроизводитель откинулся назад и заливисто засмеялся. Идеальный его пробор слегка растрепался.
– Скажете тоже! C'est ridicule! Из господина Громыкина клещами нужно всё вытаскивать, а тут такие унизительные угрозы. Никак нет. Подробности я узнаю у приятеля. Секретарь начальника полиции – славный малый.
– Да уж. Славнее не придумаешь, тайны начальства выдаёт направо и налево, – усомнилась госпожа Ростоцкая.
– Ну что же Вы так, милая Анна Николаевна, меня величаете? – упрекнул её товарищ. – Во-первых, я не абы кто, а делопроизводитель сыскного отделения. Во-вторых, я Вам по секрету рассказываю. Чтобы Вы были готовы к разного рода эксцессам. Ну, если Вам неинтересно, могу молчать.
Господин Самолётов обиженно сложил пухлые губы трубочкой и, правда, замолчал. Библейские глаза его стали совсем грустными. Анхен пожала плечами – как Вам будет угодно. Наконец экипаж остановился у живописного дома красноватого оттенка. Художница задрала голову, пытаясь запомнить узорчатый декор и многочисленные детали – вечером зарисует по памяти.
– Полицейское управление? По какому же делу я вам понадобился, сударь? – спросил адвокат – мужчина в летах, выходя к ним в переднюю в шёлковом халате, накинутом на домашний костюм. – Сударыня, моё почтение.
– Вы изволили отправить сию записку вчера в посёлок Хитряево господину Колбинскому? – спросил в ответ Иван Филаретович, протягивая письмо хозяину.
– Я, – сказал господин Цветков, принимая послание. – А в чём собственно дело? Впрочем, что же я держу вас у дверей. Прошу ко мне в кабинет.
Адвокат развернулся и повёл их за собой. В комнате с тяжёлыми пурпурными шторами и помпезным камином Анхен не удержалась и прикоснулась к массивным деревянным панелям, коими были обшиты и стены, и даже полоток. Хозяин усадил их на тёмно-красный диван, сам же расположился в кресле. Мебель была новая и такая мягкая, что Ростоцкая слегка в ней провалилась.
– Иван Дмитриевич Колбинский был убит третьего дня в своём доме в Хитряево. Мы ведём расследование сего преступления. Вопрос к Вам один, Клим Иванович. Какую консультацию запросил у Вас убитый? – чётко, как будто разговаривал с младенцем, произнёс господин Самолётов.
– Ах, Бог мой, как же так? Ведь недавно виделись, – деланно огорчился господин Цветков и тут же добавил. – К сожалению, я не могу выдать вам сию тайну.
– Отчего же? – удивился Иван Филаретович.
– Понимаете ли, в чём дело, мы, адвокаты, как священники – должны блюсти тайну исповеди.
– Господин Колбинский убит. Понимаете ли Вы сие? – возмутился господин Самолётов, вставая.
– Даже если клиент мёртв, я не имею права раскрывать его тайны. Не обессудьте, – ответил адвокат, вставая вслед за делопроизводителем.
Анхен ничего не оставалось, как тоже встать. Она прикоснулась к руке господина Цветкова – теперь уже не невольно, а намерено – и через пару секунд художница увидела всё тот же парадный кабинет, весь в дереве и шёлке, только за день до происшествия.
– Иван Дмитриевич, родной мой, ведь говорил я тебе два года назад – не женись, не хорохорься. На кой она тебе сдалась? Не ровня она тебе. Не послушал ты тогда друга, – укоризненно покачал головой господин Цветков, сидя в мягком кресле со стаканом воды в руках.
Стекло приятно холодило воспалённые, слегка подрагивающие руки. Адвокат сделал ещё один глоток, но жажда не проходила.
– Влюблен я был. Понимаешь? Может быть, впервые в жизни. Понимаешь? – горячился господин Колбинский, носясь по кабинету из угла в угол. Только пышные усы его развивались.– Такое вещество во мне бродило, как пьяный ходил.
Трость с серебряным набалдашником он позабыл оставить в передней и теперь размахивал ею при каждом удобном случае, даже не замечая сего действа. От этого мельтешения господина Цветкова подташнивало.
– Влюблён, так терпи, коли женился. Что же ты, брат, так кидаешься из стороны в сторону – сказал адвокат, морщась.
– Терпеть?! Клим Иванович, друг дорогой, да как ты можешь такое мне предлагать?! Ни за что! Я. Хочу. Развод, – твёрдо произнёс директор гимназии, останавливаясь перед креслом хозяина кабинета. В серых навыкате глазах таилась сила и страсть.
– Ну что такое произошло, что ты так решительно настроен? – спросил адвокат.
Господин Колбинская опять начал мерить кабинет нервными шагами. Хозяин кабинета с тоской смотрел на него. Клим Иванович всех клиентов называл друзьями – так легче расположить их к себе. На самом деле друзей у него никогда не было. Его лучшим другом был гонорар. И точка.
– Она мне изменила! Тварь! Змея подколодная! Да с кем? С этим ничтожеством.
У господина Цветкова начинала болеть голова – он не поспевал следить за перемещениями друга-рогоносца по кабинету. Вчера он недурно посидел в ресторации с подзащитным – отмечали победу в суде. Впрочем, сейчас он сожалел о вчерашнем чрезмерном возлиянии. Сильно сожалел.
– Да, Бог мой! Прости ты её, и живите дальше.
– Ни в коем случае! Больше того. Я хочу, чтобы она страдала, – сказал господин Колбинский, и его лицо озарила странная улыбка. Скорее, ухмылка. Хищный оскал.
Климу Ивановичу стало немного не по себе, но он нашёлся.
– Давай так договоримся. Ты сейчас поедешь домой, отдохнёшь, поспишь, остынешь, а завтра я к тебе
