Вениамин Кожаринов - Завещание барона Врангеля
Переодевшись в караимское платье, Прозоров три часа кряду колесил по извилистым улочкам старой крепости. Он расспрашивал десятки незнакомых ему людей казалось бы, о совершенно невинных вещах. Наконец, утолив любопытство, Прозоров постучал в крепкие деревянные ворота…
Калитку открыл благообразного вида старичок. Шепнув ему на ухо пару слов, Прозоров шмыгнул внутрь двора.
— Мир дому твоему, Джани-ага!
— Проходи, мил человек, гостем будешь…
Полковник охватил взглядом чистый и большой двор, сад — теперь сухой и скучный. Внутри дома он увидел множество ковров, серебряные русские самовары, картины, книги… Движения старика были скупы, лицо — приветливо, без подобострастия. Он хлопнул руками — в комнате появилась женщина в чадре. Она поставила перед мужчинами чашки с чаем и вазу с фруктами.
Полковник решил не тратить времени зря.
— Говорят, вы угощали императора не одним чаем, Джани-ага?
Последовал новый хлопок, и на этот раз на столе появилась пузатая бутыль с вином, оправленная сухой виноградной лозой. Полковник пригубил темно-бордовую жидкость, не отрывая глаз от старика.
— Славное вино, Джани-ага! Император действительно пил его?
— Да, благородный…
— Он был у вас вместе с караимским головой?
— Ты все знаешь, зачем спрашиваешь?
— Вы правы, отец. Именно такого мудрого человека я и надеялся встретить в вашем лице.
— Без ума не сваришь доброго вина. Мое вино — лучшее в округе!
— Стало быть, покойный государь остался доволен?
— Очень доволен.
— Скажите, Джани-ага, император пил только вино, или это было лишь частью обеда с закусками и другими блюдами?
— Зачем «одно вино»! Он кушал… Хорошего был настроения. Шутил…
— Может быть, вспомните, как шутил?
— Почему не вспомнить… Император сказал, что Петр Великий ошибся, выстроив Петербург на болоте. Он не знал вкуса караимского вина, а то бы приказал соорудить свой град здесь, в Чуфут-Кале! — старик осклабился, но глаза его были настороже. Он понимал, что полковник ждет от него не святочных рассказов и тостов.
Прозоров еще раз пригубил вина и спросил:
— Какие кушанья подавались императору в тот день?
— Много кушаний… — Старик закатил глаза и начал загибать один за другим пальцы руки: — Суп из бараньих языков… соленые орешки, виноград… еще одно кушанье: по-русски — ватрушка. Слаще халвы!
— А кто готовил все эти яства?
Старик с грустью покачал головой.
— Я знал, что ты придешь ко мне. Плохой был сон… Опоздал, благородный… Умер Риза!
— Умер? Когда? — встрепенулся полковник.
— Да кто ж его знает, досточтимый… Поехал в село мать навестить — и умер.
«Они опять опередили меня!» — посетовал полковник, вспоминая вчерашнюю встречу на плато. — Джани-ага, вы, конечно, помните всех, кто был тогда вашим гостем? Не было ли среди них человека, помогавшего Ризе разносить кушанья?
— Э-э… — покачал старик головой, прощая неискушенному собеседнику незнание местных обычаев. — Гость должен сидеть тут! — он показал рукой на коврик рядом с собой.
Поблагодарив хозяина за угощение, Прозоров откланялся. Он был твердо уверен, что Джани-ага сказал все, что знал. Правда, полковник не исключал намеренного сокрытия стариком обстоятельств смерти Ризы. Однако это было уже не суть как важно.
Выйдя на пустынную улицу, Прозоров осмотрелся — никого вокруг. «Поручик, как всегда, на высоте!» — подумал он с удовлетворением и пошел от гостеприимного дома. Он миновал саженей десять, не более, как услышал оклик… В боковом проходе, у неказистой, приземистой сакли стояла женщина, в облике которой он узнал служанку, подававшую ему чай и вино. Она взяла полковника за руку и увлекла за собой в неширокую нишу между глинобитными стенами.
— Господин! Я слышала твой разговор с беком… Все правда, но он не сказал тебе то, что видела я. На кухне был человек… Он проверял, как готовит Риза.
Служанка сделала попытку уйти, но Прозоров схватил ее за бурнус.
— Подожди! Ты знаешь, кто был этот человек?
— Мне надо спешить, господин…
— Понимаю, и все же скажи, ради Бога, кто он такой! Ведь он приходил к беку не один…
— Да. Хозяин показывал приезжему господину наш сад.
— Это был император, понимаешь?!
— Да, император. Когда хозяин показывал сад, тот человек говорил императору от другого человека… Не знаю, как это назвать.
— Слушай! Ты, верно, рассказываешь о садовнике, речь которого императору переводил этот человек? Это он был у Ризы?
— Да.
Полковник сунул в руку женщине серебряный рубль.
— Ступай… И никому ни слова!
Москва, 27 декабря 1826 г.
Делая в сутки по двести верст, Прозоров и Годефруа прибыли в Москву. Поручик чертовски устал и надеялся, что полковник даст хотя бы день отдыха. Надеждам его не суждено было сбыться.
— Годефруа, вы заслужили полноценный отпуск, но я приказываю вам ехать вперед меня в Петербург! Перед тем, как расстаться, я хотел бы задать вам несколько вопросов. Вы знакомы с фельдъегерем Виннером?
— Очень плохо, господин полковник. Он был введен в штат за несколько дней до отбытия их величеств в Таганрог.
— А что, среди других фельдъегерей не было таких, кто владел бы английским достаточно прилично?
— Отчего же, господин полковник! Трейман и Вильде — урожденные англичане. Дибич, насколько мне известно, выбрал вначале именно их. Однако почему-то в последний момент он отдал предпочтение Виннеру.
— Хорошо! А каким вы нашли Виннера после трагедии в Таганроге? Ведь вам приходилось вместе ездить курьерами.
— Нет, господин полковник. Вскоре после возвращения императорской свиты из Таганрога в Петербург Виннер был отозван в Министерство иностранных дел. Счастливчик! Поговаривают, что его ожидает там блестящая карьера.
Прозоров был удовлетворен ответами поручика.
— Вот что, Годефруа… Сразу по приезде в столицу займитесь Виннером. Не спускайте с него глаз. Я напишу Дибичу записку, чтобы он освободил вас от прочих обязанностей. Оберегайте Виннера, как зеницу ока. О происшедшем в Чуфут-Кале никому ни слова! Равно как и о том, чем занимались мы с вами в Таганроге.
Проводив поручика до Петровской заставы, полковник направился в Кремль…
Вникая в суть прошлогодних событий в Таганроге, Алексей Дмитриевич начинал осознавать, что смерть императора была следствием чьих-то злонамеренных действий. Пока что истоки их скрыты где-то за семью печатями.
С Филаретом Прозоров познакомился еще до смерти Александра. Блестящий богослов, ставший в тридцать с небольшим лет епископом, Филарет был почитаем как петербургским митрополитом Серафимом, так и самим монархом. Серафим не единожды признавался, что если синодальные документы уже просмотрел Филарет, то он, Серафим, мог подписывать их не глядя. И вдруг — донос! Молодой, но влиятельный в аристократических кругах Петербурга архимандрит Фотий преподавал закон божий во 2-м кадетском корпусе… За спиной графини Орловой-Чесменской и графа Аракчеева он плел интриги отнюдь не безобидного свойства. Задолго до секретного агента Грибовского Фотий предрекал «революционную анархию»…
Зная истинное положение в Гвардии, Прозоров не усомнился в правдивости Фотия. Но при чем здесь Филарет! Разбирая подноготную доноса, Алексей Дмитриевич не кривя душой докладывал Александру, что «навет сей основан на личной неприязни, проистекающей из зависти архимандрита к отменному благочинию и высоким талантам преуспевающего епископа…». Спустя три года Филарет стал московским архиепископом и архимандритом Свято-Троицкой Сергиевой лавры.
Узнав о прибытии Прозорова, Филарет не заставил себя ждать. Сопровождавший его неотступно монах тотчас исчез, повинуясь взмаху руки митрополита. Прозоров приложился губами к длани владыки…
— Не ожидали, ваше преосвященство?.. Извините за неурочный час и неприличное платье. — Прозоров развел руками, сетуя на весьма потрепанный за долгую дорогу штатский мундир.
— Рад свиданию… — Филарет сел в митрополичье кресло. — Что привело вас в первопрестольный град?
— Ваше преосвященство, миссия моя деликатная. Я исполняю наказ государя… Однако не буду лукавить: домогался встречи с вами исключительно по своей воле. Это вызвано обстоятельствами неожиданными, определившимися в ходе проводимого мною расследования. Могу лишь клятвенно заверить вас: сие вызвано желанием установить истину.
Прозоров произнес свой монолог на одном дыхании, вложив в него как можно больше почтения к уважаемому архипастырю.
— Власть царя от Бога! — заученно произнес Филарет. — Что есть выше этой истины? — добавил он, проницательно глядя на полковника. — Неужто опять донос?
