Александр Арсаньев - Иерусалимский ковчег
Насколько мне было известно, культовые предметы обычно хранились под замком, и их строго-настрого запрещалось выносить из ложи. Видимо, этот человек должен был в спешке и тайным образом покинуть орденское собрание, поэтому он и не сдал хранителю церемониальные вещи. Иного объяснения случившемуся я просто не находил.
Теперь мне предстояло решить, что же делать с обнаруженными предметами. Если мои рассуждения верны, то не оставалось ничего иного, как передать находку Кутузову. А если я пошел по ложному следу?
Об этом было даже страшно подумать! Вдруг этот мнимый Данила выполняет какое-то очень важное масонское поручение! Но тогда зачем он выкрал через тетю Пульхерию письмо Виталия, в которым покойный предупреждал о нависшей над ним опасности? Если тайное поручение касалось и Строганова, то Кутузов обязательно должен был меня об этом предупредить! Итак, выходило, что я все-таки шел по верному следу.
— Иван! — позвал я хозяина.
— Барин? — живо откликнулся он.
— У тебя не найдется какого-нибудь мешка?
— А как же? Знамо дело, найдется! — Ему было в радость мне услужить, вероятно надеялся еще как-нибудь поживиться!
Он хлопнул дверью и скрылся в какой-то комнате, о существовании которой я до сего момента и не подозревал. Мне же удалось сложить фартук подкладкой вниз, так, что непосвященному было бы сложно догадаться, что это за предмет скрывается у меня под мышкой. Внутрь его я завернул кубический камень и сунул фартук в холщовый мешок, который принес мне окончательно протрезвевший хозяин.
Да, Иоанну Масону в своем труде «О познании самого себя» не приходилось описывать подобные вещи. Он и представить себе не мог, чем иной раз приходилось заниматься его верному и преданному последователю.
Когда я вышел из дома, над Санкт-Петербургом сгустились сумерки. Они были белыми и прозрачными, словно хрусталь, зыбкими, будто облако, и туманными. Любимое время воров и всякого рода проходимцев, излюбленное время масона Кольцова Якова, сына Андреева.
Я вернулся домой вне себя от переполнявшей меня тревоги. Моя ноша тяготила меня, я не знал, что делать с холщовым мешком, обжигающим руки.
Меня встретила Мира, обрадованная уже и тем, что я жив и здоров.
— Яков Андреевич, вы заставили нас поволноваться! — восклицала она. — Горничная Аксаковой прибегала, спрашивала, как вы доехали, и велела передать на словах от Анюты, чтобы вы особо об этом деле не беспокоились. На досуге подумав, она решила, что не стоит вам этим докучать! Дело-то прошлое! Не хочет Анюта тревожить тетю Пульхерию, очень ей эта история не нравится! Вот мы и забеспокоились, вы-то уже который час неизвестно где пропадаете!
В Мириных глазах светилась искренняя тревога. Я испытывал к ней в некотором роде чувства отеческие и считал себя ответственным за ее судьбу. Потому ее участие меня несказанно растрогало.
— Ничего же не случилось, — я потрепал индианку по прекрасному смуглому плечу. — Если бы грозила опасность, ты бы почувствовала…
— Но она грозит! — воскликнула Мира, и щеки ее стали пунцовыми, как тонкое шелковое платье. — Я же говорила про меч!
— Про что? — поначалу я и не сообразил, что речь идет о дамокловом мече, увиденном индианкой во время ее незабываемого сеанса гадания. А что, если надо мной и впрямь нависла ужасная, все время грозящая опасность?! Но я был не в силах что-либо изменить, не в силах потягаться с Судьбой! Да и хотел ли я этого? По всей видимости, нет.
Но я так и видел Дамокла на сиракузском пиру, восседаю— щего на месте тирана, и острый, заточенный меч, повиснувший над его головой на конском волосе.
Не о том ли мече Кинрю слагал свое хокку?
Только кто был тем Дионисием, на чье царское место я имел неосторожность позариться? Кому перешел дорогу Виталий Строганов? Кому в настоящий момент досаждаю я?
Его имя мне предстояло выяснить в самом ближайшем будущем!
— Человек приходил от …Кутузова, — его имя Мира всегда произносила с трудом, словно выдавливала из себя, как выплавлял из свинца амулеты ее древний слуга Сваруп. Ни один пантакль не давался индианке с таким трудом, ни одно заклинание!
— И что он велел мне передать? — спросил я серьезно.
— Что Иван Сергеевич изволит навестить вас сегодня вечером, — процедила Мира сквозь зубы, — и что разговор пойдет о важных вещах.
В том, что разговор предстоит серьезный, я и не сомневался. Не в привычках Ивана Сергеевича наведываться ко мне по пустякам, да и ход моего расследования подтверждал справедливость этого утверждения.
— Яков Андреевич, — обратилась Мира ко мне. — Хотите, я заварю ваш любимый чай? — она умела делать напитки, придающие силы. Мира называла свои варева чаем, но я-то знал, что заваривала она совсем другие травы!
— Нет, — отказался я, потому что желал, чтобы голова моя оставалась ясной. Ей предстояло решить еще не одну загадку, и мне хотелось встретить Кутузова во всеоружии своего блестящего интеллекта!
Четверть часа спустя в гостиную спустился Кинрю.
— Ты можешь мне скоро понадобиться, — сообщил я ему.
— Очередная поездка? — обрадовался японец.
Я кивнул.
— Если не произойдет ничего непредвиденного, то завтра же мы отправимся в Москву!
Мира охнула:
— Неужели так скоро?!
— Мира, милая, мне уже не верится, что я привез тебя из Калькутты. Ты рассуждаешь, словно кисейная провинциальная барышня из Саратовской губернии, — начинал я потихоньку выходить из себя.
— Успокойтесь, Яков Андреевич, — кратко сказала Мира, и меня словно обдало ледяной водой. От нее так и веяло холодом. Я даже оторопел от неожиданности. — Я ваши планы не нарушу, — она подняла свою шаль и, не попрощавшись, зашагала в сторону лестницы.
Японец расхохотался, я же не знал, что и предпринять. С ней иногда случались такие вот приступы глубокой обиды. Обычно они проходили сами собой, потому как в такие минуты Мира к себе никого не подпускала, кроме Сварупа. А верный седой старик меня недолюбливал и в каждый удобный момент давал мне это понять. Я же, как полный идиот, чувствовал себя виноватым.
Привратник доложил мне, что явился долгожданный Иван Сергеевич. Я спешно проводил его к себе в кабинет и запер за собой дверь.
— Вам есть что мне рассказать? — осведомился Кутузов, рассматривая фонарик под потолком.
Я молча подошел к противоположной стене, отодвинул картину, открыл встроенный на этом месте тайник и извлек из него холщевый мешок, подаренный мне кособоким Иваном. Находку я перепрятал сразу, как только появился в особняке, еще до того, как Мира успела обрушить на меня лавину упреков.
Иван Сергеевич внимательными глазами умного человека, затаив дыхание, наблюдал за моими манипуляциями.
Я высыпал содержание мешка на стол, и Кутузов охнул:
— Откуда это у вас? — шея моего мастера напряглась, побагровела и стала прямо под цвет подкладки. Невольно Иван Сергеевич присел на диван. И мне показалось даже, что у него подогнулись колени. Ни разу еще мне не доводилось видеть наставника в таком состоянии.
— Вам принести воды? — встревожился я. Не хватало еще, чтобы Кутузов скончался в моем кабинете от сердечного приступа. — Я кликну горничную…
— Нет-нет! — запротестовал Кутузов. — Сейчас пройдет, — он расстегнул накрахмаленный воротник. — Значит, все это правда, — прошептал он со вздохом и устало откинулся на спинку. В комнате воцарилась тишина, и я выжидал, когда Иван Сергеевич первым ее нарушит.
— Где вы обнаружили эти вещи? — наконец, произнес Кутузов, понемногу приходивший в себя. Краска схлынула у него с лица, и кожа казалась теперь неестественно бледной. Он походил на средневекового монаха, забравшегося в чужую келью и от того не знающего, что предпринять.
— В одном неказистом домике на съемной квартире, — откровенно ответил я.
— И кто же ее снимает? — шея Кутузова снова побагровела.
— Некто Рыжов Данила, — сказал я в ответ, — но я полагаю, что данное имя вымышленное.
— Вам удалось с ним встретиться? — поинтересовался Иван Сергеевич, успокоившись.
— Нет, — сказал я. — По моим сведениям, человек, скрывающийся под этим именем, в настоящее время находится в Москве.
— К каким выводам вы пришли? — осведомился Кутузов, удобнее устроившись на диване и положив одну ногу себе на колено.
— Я полагаю, — ответил я, — что Виталию Строганову стало известно о каком-то неблаговидном поступке одного из членов Ордена. Вполне вероятно, — я задумался, осторожно подбирая слова, — что речь в этом случае может идти о предательстве. Несчастный Строганов, судя по всему, сам собирался обратиться к кому-то из офицеров. Возможно, что злоумышленник об этом узнал и поспешил позаботиться о собственной безопасности. Конечно, события могли развиваться иначе, — продолжил я. — К примеру, Виталий решил разобраться с отступником самостоятельно, чем он и подписал себе смертный приговор, — я тяжело вздохнул. Строганова мне по-прежнему было безумно жаль. — Но убийца, для того чтобы замести следы, инсценировал несчастный случай. Вернее, — я поправился, — самоубийство. Однако дело оказалось шито белыми нитками, каким-то образом предатель узнал, что Строганов оставил письмо для меня, (вероятно, ему было известно о роде моих занятий) в котором он делился своими подозрениями. Но убийца не знал, где оно находится, поэтому он и обыскал строгановский кабинет, что и сорвало его план с инсценировкой. В этом случае у каждого нормального человека возникли бы некоторые сомнения, относительно самоубийства, — я перевел дух и снова продолжил свой рассказ. — Но преступнику и в этот раз повезло, кто-то сообщил ему, что свое послание Строганов оставил у своей бывшей невесты, и ему с виртуозной легкостью удалось извлечь его из аксаковской шкатулки посредством не в меру доверчивой тетушки.
