Фрэнк Толлис - Смертельная игра
Глаза Либермана поблескивали в полумраке.
— Но что мне действительно хотелось бы узнать: кто был третий человек?
Райнхард чуть не подавился коньяком.
— Третий? О чем ты?
Либерман хитро улыбнулся.
— Когда писали эту записку, в комнате было три человека: фройляйн Лёвенштайн, ее убийца и некто третий, который предположительно последовал вместе с ней в ад.
Райнхард покачал головой.
— Это абсурд, Макс! Как ты можешь это знать, просто посмотрев на записку?
Либерман встал, быстро пробежал взглядом по книжным полкам, взял какой-то том и протянул его Райнхарду.
— Психопатология обыденной жизни, — прочитал Райнхард. — Доктор Зигмунд Фрейд.
— Да, — Либерман снова устроился в кресле. — Настоятельно рекомендую. Как ты знаешь, Фрейд считает, что оговорки могут многое поведать о человеке, также как и описки. Вот, взгляни еще раз. — Он передал Райнхарду записку.
— Видишь что-нибудь интересное?
— Ты, конечно, имеешь в виду зачеркнутое слово перед «меня».
— Совершенно верно. Посмотри внимательней, как думаешь, какое слово она начала писать, а потом зачеркнула? Посмотри на свет, так чернила становятся прозрачнее.
Райнхард так и сделал.
— Трудно сказать… но я думаю… я думаю, она начала писать слово «нас».
Либерман улыбнулся.
— Именно так. Она начала писать: «Он заберет нас в ад», — хотя собиралась написать: «Он заберет меня в ад». Почему она сделала такую ошибку?
Райнхард казался слегка разочарованным.
— Знаешь, Макс, иногда ошибка — это… просто ошибка.
Либерман едва заметно барабанил пальцами по подлокотнику. Неожиданно он засмеялся.
— Да, может быть, ты и нрав, Оскар. Как и многие поклонники учения Фрейда, я иногда перегибаю палку.
12
Проходя мимо ярко раскрашенных шатров парка аттракционов, Натали Хек в который раз остановилась посмотреть на колесо обозрения. Это было настоящее чудо инженерной мысли. Колесо, представлявшее собой практически ровную окружность, держалось на соединенных болтами железных балках, а внутри было скреплено решеткой из толстых металлических тросов. Натали представила исполинскую руку, перебирающую их, как струны гигантской арфы. Но самой завораживающей особенностью чертова колеса были красные гондолы, каждая размером с трамвай, несущие хрупкий человеческий груз высоко над городом.
Подруга Натали Лена как-то каталась с отцом на этом чертовом колесе. Это было четыре года назад, в 1898-м. Натали точно помнила дату, потому что колесо воздвигли к пятидесятилетнему юбилею правления императора Франца Иосифа, и Лена была среди первых пассажиров этих гондол. Натали, замерев от страха, слушала рассказ подруги. Гондолы тряслись во время подъема, люди периодически охали, металлические тросы стонали и скрипели от напряжения. Но самым страшным был момент, когда гондола, зависнув на самой высокой точке, стала дрожать и раскачиваться, как колыбель. Одна молодая женщина даже упала в обморок.
Лене повезло, ее отец жив. А отец Натали умер за три года до юбилея правления императора, поэтому на чертовом колесе покатать ее было все равно некому, даже если бы она захотела. Натали обожала отца. После его смерти у нее появилась привычка, лежа в кровати перед сном, разговаривать с ним, придумывая за него ответы. Ей часто нужен был совет, а обратиться было не к кому: мать стала отрешенной и ко всему безразличной.
Боль потери не отпускала Натали долгие годы, так продолжалось бы и дальше, если бы она не познакомилась с той женщиной, которую другие продавцы, особенно мужчины, называли Принцессой. Она была красива, элегантна и разговаривала очень любезно.
Принцессе особенно нравился прилавок Натали, на котором всегда был хороший выбор вышитых шалей. Она представилась как фройляйн Шарлотта Лёвенштайн, а Натали искренне удивилась тому, что у нее нет аристократического титула. Они разговорились, и когда фройляйн Лёвенштайн узнала о горе Натали, она немедленно пригласила «бедную девочку» на чай в свою квартиру, которая располагалась как раз через дорогу. За чаем с фройляйн Лёвенштайн Натали Хек и узнала о необыкновенном даре этой женщины. В следующий четверг, ровно в восемь вечера девушка была у двери квартиры фройляйн. А три часа спустя она уже сидела в своей кровати, обхватив руками колени, и плакала от радости.
С тех пор ее отношения с фройляйн Лёвенштайн начали усложняться, чувства становились все более запутанными…
Колесо двигалось медленно, Натали приходилось смотреть очень внимательно, чтобы заметить какое-либо движение. От мысли о поездке на чертовом колесе дыхание Натали участилось, корсет из китового уса сдавил грудь. Она была взволнована и напугана.
Натали плотнее завернулась в шаль и поспешила дальше. Шаль была очень красивая, как и все, что она делала своими руками. Вряд ли бы Натали чего-то добилась, не будь она трудолюбива.
Фройляйн Лёвенштайн мертва.
Как и чертово колесо, эта женщина пугала и в то же время притягивала ее. Легкое чувство вины тревожило Натали, так как она робко надеялась, что теперь все может измениться к лучшему.
Войдя в Леопольдштадт, Натали сделала круг, чтобы не проходить мимо квартиры фройляйн Лёвенштайн. Воспоминания о вечере прошлого четверга были еще живы в ее памяти: полицейские с блокнотами, приглушенные голоса, всхлипывания господина Уберхорста и неотступная мысль о том, что убитая все еще находится в соседней комнате. Натали никак не удавалось избавиться от беспокойных картинок — жутких образов, которые рисовало ее воображение: труп Шарлотты Лёвенштайн распростерт на полу или лежит поперек кушетки, как тело несчастной героини какого-нибудь романа.
Шарлотта Лёвенштайн была красивой женщиной. Настолько красивой, что Натали никогда не пыталась соперничать с ней. В ее присутствии она никогда не делала высокую прическу, не пудрилась и не носила открытых платьев. Это не значит, что Натали была дурнушкой. Скорее наоборот — у нее была хорошая фигура, а ее темными глазами раньше часто восхищались. Но так же, как и все, она понимала, что с Шарлоттой Лёвенштайн невозможно соперничать в сердечных делах. Во время сеанса в мерцающем свете свечей с ослепительной улыбкой на полных губах та была неотразима.
Когда Натали доверила свой секрет (и свое отчаяние) Лене, подруга сказала, что такая женщина, как фройляйн Лёвенштайн, скорее всего связана с дьяволом. Это было сказано в шутку, но сейчас Натали думала: «А вдруг это правда?» Полицейские задавали ей какие-то странные вопросы…
Хотя главные улицы Леопольдштадта выглядели респектабельно, маленькие переулки пребывали в запустении. Унылые старые здания были высоки и заслоняли почти все небо. Натали ускорила шаг, поскользнулась и схватилась за фонарный столб, чтобы не упасть.
Она приближалась к тому месту, где жил он.
Большая черная крыса вынырнула из кучи мусора и побежала по улице впереди нее. Натали вздрогнула, замедлила шаг и постепенно остановилась. Решив обойти это место, она завернула за угол и пошла дальше по мрачному лабиринту улочек.
Так несправедливо, думала Натали, что человек его круга и таланта должен безвинно страдать, живя в таких условиях. У него отнял наследство этот негодяй, его старший брат Феликс, и ему приходится влачить жалкое существование нищего художника. Он постоянно искал, где бы достать денег, чтобы заплатить за квартиру, и Натали стала одалживать ему небольшие суммы, чтобы его не выселили. Их дружба стала крепче, и Натали уже постоянно вытаскивала монетки из своей копилки, которую она прятала под незакрепленной половицей в своей спальне. Постепенно маленькие суммы становились больше, и теперь копилка была почти пуста.
Но несмотря ни на что, дело того стоило. Только месяц назад они гуляли по зеленым улицам Пратера,[3] наблюдали за оленями и обсуждали его планы на будущее: организовать большую выставку в недавно построенном здании Сецессиона с удивительными фризами Густава Климта. Он благодарил ее за помощь, называл «своей спасительницей», «своим ангелом». А потом без предупреждения наклонился и поцеловал в щеку. Это было против приличий, но она не сопротивлялась: голова ее закружилась от страха и волнения.
Натали подняла руку и дотронулась до того места на щеке, где ее коснулись его губы.
«Красота — это не все, — подумала она. — Есть еще доброта». Но снова перед ее внутренним взором встал образ фройляйн Лёвенштайн, особенно ослепительной в новых украшениях: жемчужном ожерелье, бриллиантовых серьгах, изящной броши в виде бабочки (говорят, работы Петера Брайтхута). В подобной оправе совершенство этой женщины сияло ослепительно.
Когда Натали подошла к дому, где он жил, входная дверь была не просто открыта — она висела на одной петле. Натали скользнула в проем и оказалась в темном сыром коридоре. В воздухе стоял затхлый запах вареной капусты и мочи. Она слышала плач ребенка, но не могла уловить ни одного голоса взрослых. На стенах были пятна от сырости, штукатурка в некоторых местах отвалилась. Поежившись, Натали побежала вверх по крутым ступенькам, пересекла лестничную площадку и тихо постучала в дверь его квартиры.
