Юрий Бурносов - Четыре всадника

— У тебя по-прежнему что-то гниет внутри, — пробормотал нюклиет с обычной своей приятностью, как и при первой встрече с Бофранком. Фраза сия доставляла ему немалое удовольствие, хотя Бофранк, как человек, спасший нюклиета от костра, мог бы рассчитывать на несколько иное к себе отношение, но не стал затруднять себя мыслями на сей предмет.

— Вы тоже по-прежнему милы, словно роза в середине мая, усыпанная росою, — лишь сказал в ответ Бофранк. — А кто вы, хире? Вас я, кажется, вовсе не знаю… как и фрате Гвиттона.

— Меня зовут Базилиус Кнерц, принципиал-ритор в отставке Базилиус Кнерц, и я приехал по просьбе вашей доброй знакомой и супруги вот этого молодого человека, — отрекомендовался старичок, раскланиваясь. — Я алхимик и, может статься, буду вам полезен. Кроме того, я должен передать вам кое-что на словах, как только мы уединимся. Я оставлял вам записку, однако теперь она вовсе не нужна — бросьте ее в камин, хириэль.

Предпоследняя фраза Кнерца вызвала смятение в душе аббата, которое он, впрочем, внешне никак не выказал. Однако ж Бофранк не торопился беседовать со старичком; он велел хозяйке принести воды для умывания и что-нибудь из еды, а также вина. Выглядел субкомиссар изможденным, лицо его было сплошь перепачкано землею, платье — в чрезвычайном беспорядке. С собою он принес какой-то узел, который бросил в углу.

— Скажите, хире Патс, прибудет ли ваша супруга? — спросил Бофранк, в ожидании обеда и умывания усевшись в кресло, кое уступил ему молодой человек.

— Несомненно. Я тревожусь лишь о том, как бы не случилось чего в дороге, — сказал Патс.

— Могу ли я попросить вас, хире Патс, выйти на улицу и пригласить сюда любого прохожего гарда в любом чине? У меня есть для него несколько поручений.

Молодой человек тотчас исполнил просимое, приведя гарда, коему Бофранк повелел разыскать и доставить сюда некоего Урцеля Цанера, писца из Бараньей Бочки, а также Акселя Лооса, десятника ночного патруля. Гард ушел; Бофранк же обратился к хире Патсу с новой просьбою осмотреть его колено, которое ушиблено и причиняет огромные страдания при ходьбе.

— В самом деле, вы очень сильно ударились, — сказал молодой человек, созерцая черно-синюю опухоль. — Вам бы нужно сделать примочку, не помешал бы и лед, коли есть он у вашей хозяйки на леднике.

Лед нашелся во благовременье.

— Что случилось с вами, хире Бофранк? — спросил старичок Кнерц, не в силах уже сдерживать свое любопытство.

— Поскольку надеюсь, что вам ведомо истинное положение дел, назову все как есть: я в очередной раз повстречался с упырем Клааке и, похоже, вышел победителем… если сие можно называть победою, ибо преданный мой друг, коего я ценил куда менее, чем должно, а именно Альгиус Дивор, пал мертвым… Что же до Люциуса, то я теперь почти наверняка знаю, кто он. Но где он — вот что я хотел бы знать теперь!

— И кто же он? — спросил Патс в волнении.

— Этого я пока открыть не хочу.

— Но есть ли надежда, что наши старания увенчаются успехом, хире Бофранк? — воскликнул Кнерц.

— Герцог Римон Кремер в своей книге «Плоды праздности» говорит по сему поводу, что нерушимость привычек полезна для всякого человека. Ведь немногие, по его словам, стойки в принятых ими решениях, если им не придает силы страх, как бы они не покрыли себя позором, отступившись от них. Тот же Римон Кремер среди прочих своих привычек неуклонно придерживался следующей. Когда ему предстояло свершить какое-нибудь полезное и почетное дело, он призывал к себе множество близких ему людей и говорил им нижеследующее: «Хире, я твердо решил, не спросясь совета у вас, предпринять такое-то дело; ведь я знаю, что, поскольку оно полезно, а также почетно, вы не посоветуете мне от него отказаться». Те порою, не входя в обсуждение, одобрительно отзывались о его замысле, порою, впрочем, говорили: «Это дело похвальное, но оно сопряжено с огромными трудностями». Тогда он им отвечал: «Для человека, чего-либо желающего, не бывает ничего трудного, и то, что почетно, не всегда легко достижимо. Итак, с помощью господа сделаем все, что сможем; а если нас постигнет неудача из-за невозможности добиться поставленной цели, нам не в чем будет себя упрекнуть». Однажды племянник его отвел герцога в сторону и сказал ему так: «Хире, я обращаюсь к вам не для того, чтобы вас поучать, а для того, чтобы вы научили меня уму-разуму. Не лучше ли было бы хранить ваш замысел в тайне, чтобы, если дело окажется невыполнимым, осталось неизвестным, что вы брались за него, нежели разглашать перед всеми намерение, коего зачастую вообще невозможно достигнуть, тем более что вы ни от кого не требуете совета». И герцог отвечал: «На это скажу тебе, что я — человек, как и все, и, хотя меня почитают стойким, все же, сталкиваясь с чем-то трудным и требующим немалых усилий, человеческая податливость легко уступает, когда ее ничто не поддерживает; посему хорошо скрывать задуманное за щитом опасения, как бы не опозориться, дабы возникающее порой низменное желание отступиться от начатого пропадало при виде щита этого рода; если же мы оградим себя от такого низменного желания, то говорить наперед своим близким о замысле, который, приложив все силы, ты вслед за тем выполнишь, для тебя только честь»…

— Стало быть, нам надобно решать, что же делать дальше, — заключил Рос Патс. — Мне кажется, что-то идет не совсем так, как хотелось бы Люциусу и его присным…

— Возможно, возможно, — пробормотал Бофранк. — Извините меня, почтенные хире, но я хотел бы переговорить с хире Кнерцем, который, как я только что вспомнил, имеет ко мне приватную беседу. Выйдемте в коридор, хире Кнерц?

— У вас болит колено, посему давайте лучше выйдем мы, а вы с хире Кнерцем останетесь здесь, — сказал Патс и разбудил нюклиета, который остался этим чрезвычайно недоволен.

Когда Бофранк и принципиал-ритор остались наедине, старичок зашептал:

— Хире Бофранк, хириэль Гаусберта, весьма тревожась о вас, просила передать следующее: Люциус Фруде, будучи взволнован оказываемым ему противодействием — а оно оказываемо не только вами и вашими друзьями, и в сем хириэль Гаусберта просила вас уверить, — может искать убить вас.

— Отчего же он не сделал этого прямо сегодня? Когда еще подвернется столь удобный случай… — с горькой улыбкою произнес Бофранк. — Вам сие неведомо, но Люциусом Фруде оказался мой давний добрый друг Жеаль.

— Как такое может быть?!

— Вероятно, Люциус нашел способ вселиться в его тело или душу, однако ж я не могу говорить точно — сам ли это Люциус или только плотское его отражение, со смертью которого Фруде вовсе не обязательно погибнет…

— Как бы то ни было, хириэль Гаусберта сказала также, что, употребив ее подарок в третий раз, вы ни в коем случае не должны делать этого снова.

— Вы знаете, о каком подарке речь? — прямо спросил Бофранк.

— Знаю, — кивнул старичок. — Спешу вас уведомить, хире Бофранк, что в учености своей я сведущ не только в подобных перевоплощениях, но и в вещах куда более чудесных и необыкновенных. Я алхимик и, не в пример вашему давнему знакомому Бальдунгу, привык основываться на мудрых книгах, а дела свои тщательно протоколировать. Да, я совсем забыл: вам велено остерегаться брата своего, коего зовут, если не ошибаюсь, Тристан.

— Зачем же я должен бояться брата своего?

— Не ведаю, — развел руками старичок. — Сказано мне, что он суть не то, что вы о нем думаете.

— Снова загадки, — в раздражении промолвил Бофранк. — Верно, все взялись смеяться надо мною, нет чтобы прямо указать: мол, поступать следует так-то и так-то… Хорошо же, я разберусь с этим сам.

Тут явился давешний гард, сказав, что Аксель Лоос утерялся где-то в городе вместе с патрулем и ныне спешно разыскивается; что же до писца из Бараньей Бочки Урцеля Цанера, то жилище его найдено пустым, сам же означенный писец, по словам соседей, съехал уж несколько дней тому, а куда — не сказал.

— Что ж, в таком случае я отправляюсь в Фиолетовый Дом, — сказал Бофранк, убирая с больного колена лед. — Вам же лучше всего оставаться здесь; полагаю, я очень скоро вернусь, как только составлю беседу с некоторыми влиятельными людьми, притом я должен во что бы то ни стало убедить их, что я не сумасшедший и не одержимый бесом.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,

в которой Мальтус Фолькон со своими новообретенными спутниками едет себе и едет дальше

Никогда не ведаешь, где обретешь друзей, а где — врагов. Если припомнить, то Господь этого не ведал.

Оггле Свонк, как и подобало уроженцу морского Ильта, перенес кораблекрушение куда легче остальных. Он не стал живописать Мальтусу Фолькону все перипетии своего спасения, ограничившись коротким рассказом, тем более что оснований для особенной похвальбы и не было. Когда лодка перевернулась, Свонк шустро поплыл в сторону берега, не утрудившись узнать, что произошло с его спутниками.