Энн Грэнджер - Любопытство наказуемо
Он ненадолго замолчал, заметив смятение на моем лице, отбросил добродушный тон, наклонился вперед и заговорил серьезнее:
– Если я больше ничего не достигну на земле, надеюсь, приближу тот день, когда люди расстанутся с предрассудками в отношении душевных болезней, хотя сейчас этими предрассудками заражены даже образованные классы. От сюда и нелепое мнение, будто такие болезни в чем-то постыдны. Многие до сих пор скрывают своих душевнобольных родственников или просто отказываются верить, что с ними что-то не так. Меня неоднократно приглашали к таким пациентам, и всякий раз оказывалось, что я пришел слишком поздно. А ведь я мог бы помочь страдальцам, если бы меня только позвали вовремя!
Меня поразила искренность, с какой он говорил. И все же его слова побудили меня заметить:
– Миссис Крейвен считает, что вас пригласили освидетельствовать состояние ее рассудка. Это правда? Вчера вы говорили, что приехали не для того, чтобы ее лечить.
Лефевр нахмурился и забарабанил пальцами по скатерти, а затем ответил:
– Так и есть. Я приехал лишь для того, чтобы оценить общее положение. Чарлз Роуч очень волнуется за племянницу. Он глава семьи и отвечает за нее, пока ее муж в отъезде. И за сестер тоже.
– Люси Крейвен очень молода, – заметила я. – Вам что-нибудь известно о ее родителях?
– Я знаю лишь, что ее отец был младшим братом сестер Роуч и Чарлза; кажется, его звали Стивеном. Люси – его единственный ребенок. И Стивен, и его жена умерли, когда Люси была совсем маленькой; при каких обстоятельствах они умерли, я не знаю.
– Понятно, – сказала я. – Что ж, доктор Лефевр, я приехала сюда для того, чтобы быть компаньонкой Люси, а не вашей шпионкой и не шпионкой Чарлза Роуча. Мне хотелось бы обговорить это с самого начала.
– Я и не собирался просить вас шпионить для меня, – невозмутимо ответил доктор. – Подобное поведение с моей стороны было бы непростительным. И даже если бы я задался целью сформировать общее мнение о… своем пациенте, я не стал бы прибегать к помощи человека, который столь недавно появился на месте действия.
Меня снова поставили на место.
– Вы человек прямой, – сказала я, отодвигая чашку. – Но я рада, что дело прояснилось.
Он улыбнулся:
– Вы, мисс Мартин, тоже выражаетесь без обиняков, чему я искренне рад. Люди, с которыми мне приходится иметь дело, склонны увиливать и изворачиваться. Вот почему я особенно ценю вашу прямоту. Я вовсе не хотел сказать, что мнение ваше для меня не важно. Поверьте, я очень серьезно отнесусь ко всему, что вы сочтете нужным мне рассказать. Но в медицинских вопросах мне нужно принимать решения самому, и прежде чем я их приму, я должен разобраться во всех подробностях дела. – Он подался вперед. – Я, мисс Мартин, разгадываю головоломки!
С этими словами он отодвинул свой стул, поклонился мне и вышел.
Не прошло и пяти минут после его ухода, как дверь в столовую приоткрылась. Обернувшись, я заметила Люси, которая осторожно заглядывала внутрь.
– Он ушел! – крикнула я.
Дверь открылась шире, и она вошла.
– Мне не хотелось с ним встречаться, – вызывающе сказала Люси, глядя на меня в упор, как будто я собиралась упрекнуть ее за опоздание.
– По-моему, доктор это понимает, – ответила я.
Люси пожала плечами и, подойдя к буфету, положила себе в тарелку ломтик холодной говядины. Она устроилась за столом напротив меня. Сегодня она выбрала синее платье. Я предпочла более строгое, коричневое. В конце концов, я всего лишь компаньонка; мисс Роуч наверняка не одобрит вольностей в моем гардеробе. Я не собиралась давать ей повода для критики, но все же украсила свой наряд вязаными воротником и манжетами.
– Я слышала, как вы с ним разговаривали, – сказала Люси. – Сидела в малой гостиной, за стеной.
– Вы слышали, что мы говорили?
Она покачала головой:
– Нет, хотя я пыталась; обычно мне хорошо удается разобрать, что говорят другие. Но вы беседовали слишком тихо. Наверное, вы все-таки говорили обо мне. В этом доме все меня обсуждают, стоит мне выйти. Даже когда я сижу рядом, иногда обо мне говорят так, словно меня нет. Вы сами были свидетельницей тому – вчера, после ужина.
– Я сказала Лефевру, что не буду его шпионкой, – сообщила я.
Люси, разрезавшая мясо, вскинула голову и впервые улыбнулась. С ней произошла разительная перемена. Такая красивая и молодая, она пережила настоящую трагедию… Я дала себе слово: пусть даже больше ничего у меня не получится, я постараюсь, чтобы на ее лице чаще появлялась улыбка. Но мне не нужно ничего от нее скрывать, иначе она не будет мне доверять.
– На вопрос о ваших родителях доктор ответил, что вы сирота, – призналась я и сразу же пожалела о своих словах; улыбка на лице девушки увяла; вернулось прежнее мрачное выражение.
– О да, – сказала она. – Они утонули.
– Какой ужас! – вскричала я. – Какая трагедия!
Люси пожала плечами:
– Я их не помню. Они возвращались с Востока. Мой отец поехал туда, чтобы основать чаеторговую контору. До тех пор все его предки торговали шелком; так было с тех пор, как первый Рош прибыл в Лондон, сменил фамилию на Роуч и открыл лавку на рынке Спитлфилдс. Джон Роуч, о котором рассказывала вам вчера тетя Кристина, был настоящим старым негодяем. В прежние времена шелк на продажу ткали на чердаках торговых домов, работали на ручных станках целыми семьями, трудились даже дети, как только немного подрастали… Но фирма Роуча всегда шла в ногу со временем. Как только на севере Англии открылись шелкоткацкие фабрики с большими станками, дядя Чарлз купил акции предприятий в Макклефилде и Дерби. Лондонские мастерские закрылись, и ткачи, работавшие на ручных станках, остались без средств к существованию. Многие потом попали в работные дома; там им приходилось выполнять такую тяжелую работу, что они навсегда изуродовали пальцы и заниматься шелкоткачеством уже не мог ли. Но всем Роучам с детства внушают: в деловом мире нет места сентиментальности… как и почти для всего остального!
Люси некоторое время пила чай молча, а потом продолжила:
– Когда мне исполнилось двенадцать лет, дядя Чарлз повез меня с собой на север осматривать одну фабрику. Он решил показать мне достижения современной промышленности… Лиззи, я пришла в ужас. Видели бы вы эти огромные водяные колеса, которые проворачиваются с грохотом и плеском! Нас привели в огромный сарай, полный станков, производящих еще более оглушительный шум. Жара там стояла такая, что мне показалось, будто я вот-вот упаду в обморок. И знаете что? Среди ткачей попадались дети – многие из них были моими ровесниками. Я очень расстроилась и спросила дядю, почему они не в школе. Дядя Чарлз объяснил, что они должны работать, потому что их родители бедны, и им еще повезло, что у них такой хозяин, у которого много рабочих мест. Дядя Чарлз уверял, что самые маленькие работают всего шесть с половиной часов в день, что он тоже называл «достижением». До принятия новых законов малыши работали гораздо дольше. В наши дни дети постарше и женщины трудятся всего десять с половиной часов в день. Такой труд все равно кажется мне варварством, хотя дядя Чарлз говорил о прогрессе и «признаках нашего просвещенного века». Я почти не слушала его; дети, которые стояли за станками, выглядели очень бледными и больными. У нас на глазах один маленький мальчик заснул прямо на том месте, где он стоял, за станком. Его могло затянуть в механизм, если бы дядя Чарлз вовремя не подбежал к нему и не растолкал. Потом пришел десятник, огромный, дюжий детина, и избил мальчика за то, что тот заснул. После этого дядя Чарлз поспешил меня увести. Он сказал, что я видела достаточно. По-моему, он и сам увидел гораздо больше того, что хотел.
– Почему ваш дядя решил, помимо шелка, заняться еще и чаем? – спросила я из любопытства.
Люси ссутулилась.
– Дядя Чарлз верит в разностороннее развитие. – Неожиданно она заговорила глубоким, звучным голосом, подражая дядюшке: – «В бизнесе нельзя складывать все яйца в одну корзину!»
Я с огорчением подумала, что мой покойный крестный думал так же. Он тоже верил в разностороннее развитие и потому решил заниматься не только тканями. Он стал владельцем печально известных трущоб. Интересно, в какие еще дела вложился Чарлз Роуч? У Люси доброе сердце; ей жалко маленьких ткачей, которые трудятся в грохоте, на жаре, в пыли фабрик и производят роскошные ткани, из которых шьют себе платья богатые женщины… А какое благоприятное впечатление произвел на меня Чарлз Роуч! Я поверила в то, что состояние племянницы его искренне тревожит. Но в делах он, несомненно, видит прежде всего прибыль и убытки, а не живых людей. Мне невольно вспомнились шахтеры, которые добывают уголь для того, чтобы мы могли растапливать камины. Уголь добывается в опасных условиях и часто ценой жизни.
– Люси, вам многое известно о семейном бизнесе, – заметила я вслух.
Как и в предыдущий вечер, на ее детском личике внезапно появилось такое циничное и презрительное выражение, что мне опять стало неловко. Такое выражение очень не шло ей. Потом презрение сменилось беззаботностью, которая также была мне неприятна.
