Случай в Москве - Юлия Юрьевна Яковлева
– Наши расценки лучше! – крикнула с другой стороны улицы ее соперница.
И нарумяненная дама, отбросив ложный стыд, схватила Мурина за рукав, втащила внутрь, захлопнула дверь. Затем отпрянула от него на расстояние, более отвечающее приличиям, вынула из рукава платочек и стала изящно промокать верхнюю губу, на которой от всех этих коммерческих усилий выступили капельки пота.
– Фух, – обмахнулась платочком она. – Иные дни выдаются прямо теплые не по сезону. Так чего же вам благоугодно сшить?
– Ничего.
Рука с платочком замерла.
– Как-с? – Дама заморгала. – А…
– Я разыскиваю господина…
– С чего вы взяли, что у него сделают лучше, чем мы? – воинственно перебила она. – Посмотрите наш батист. Голландское полотно. И кружева есть, и пуговицы перламутровые. Сейчас такого не сыщете. Мы весь свой товар уже просушили, проветрили, переложили лавандой. А остальные, скажу вам по секрету, только вчера закончили выкапывать.
Мурина на миг охватило то же чувство, что давеча в разговоре с ябнутым мещанином Синицыным.
– …Даже если они вам наобещают все сделать к завтрему и даже если свое обещание выполнят, то что вам за радость с рубашек, пошитых из ткани, которая пролежала под землей с самого лета? Сами рассудите. – Она округлила глаза в притворном ужасе и драматически понизила голос: – Это же, извините меня за выражение, сущий саван! А не полотно для благородного господина.
– Вот оно что.
Шольц был не один такой сметливый. Многие московские лавочники, не успев вывезти добро накануне прихода французов, попросту попрятали или закопали товары, а сами остались в осажденном городе: приглядывать за тайниками.
– Я не собираюсь ничего шить. Мне нужно лишь потолковать с господином Шольцем.
– Ах, вам нужен Шольц! Зачем? У него вы не сошьете и платка. Он не занимается платьем. Он парфюмер.
– Допустим, я ищу помаду для усов.
– Так у него вы ее не найдете!
– Вы же сами сказали, он парфюмер, – начал терять терпение Мурин.
– Сказала. Только его лавка недавно сгорела дотла. Со всем тайником. На многие тыщи товару он там закопал.
«Ого», – подумал Мурин.
– Одни пачули и амбра чего стоят. Сберег от Бонапарта, как же. Правду говорят: от судьбы не уйдешь.
– Не спорю, сударыня. Я все же… – Мурин стал искать глазами дверь.
Она это заметила. Преградила путь:
– Помада для усов… – Изобразила, что задумалась. – Ну конечно! Господин Дюморье. Вот кто вам нужен. У него вы точно найдете желаемое. Лучшего качества и за лучшую цену. Я давно его знаю. Я вас сама к нему сейчас сведу.
Мурин вежливо отстранился:
– Благодарю, сударыня. Но, боюсь, времени на прогулки по Москве у меня нет. Я должен вернуться в полк.
Дама всплеснула руками и порозовела – уже по-настоящему:
– Какие ж прогулки? Вы же на Кузнецком Мосту! Мы одеваем всю элегантную Москву! Все лучшее – здесь. Даже если вы придете сюда, прошу прощения, нагим, как Адам, то уйдете – петиметром до кончиков ногтей. Кстати, у Дюморье вам сделают и скидку на маникюр. Погодите, только накину шаль!
Спорить было бесполезно.
– Ведите, – с показной покорностью сдался Мурин.
Это была тактическая уловка, к которой молодые люди его круга прибегали в петербургских гостиных или на балах. Главное – вырваться. Как только ноги вновь ощутили под собой твердую мостовую, Мурин быстро обернулся к даме, проговорил:
– Прошу прощения, заметил своего давнего знакомого, – и был таков.
Она за ним не побежала. А если мысленно и разразилась бранью по его адресу, Мурину не суждено было об этом узнать.
Отделавшись от своей Цирцеи, он сбавил шаг и с интересом глядел по сторонам. Теперь он видел то, что не заметил раньше: по обеим сторонам горбатенькой улицы были лавки, лавки, лавки, и почти все – с большими окнами. Сейчас – пустыми, закрытыми ставнями, а некоторые и заколоченными. Но, не прикладывая большого воображения, можно было увидеть, как совсем скоро в них снова зацветут душистые шляпки, раскинутся индийские шали, повиснут платья – дамские, мужские и детские, высунутся разноцветные языки шелковых лент, а на мостовой станет тесно от экипажей. Вывесок только почему-то не было. Мурин подумал, что хозяева лавок убрали их заблаговременно перед вступлением неприятеля в Москву: чтобы не привлекать внимание, не вводить в соблазн.
Где ж теперь искать Шольца, режиссера и парфюмера? За каким окном? Да и в Москве ли он вообще? Вдруг уже дал деру?
Мурин решил отбросить хлопотные приличия и вернуться к своему первоначальному плану. Расставил ноги поустойчивей, набрал полную грудь воздуха, сжал кулаки, как тенор императорской оперы перед решающим пассажем, и заорал что было мочи:
– Жю-де-е-ен!
Мурин допил чай. Точнее, это был кипяток, разлитый по фарфоровым чашкам. Стол и вся прочая мебель, весьма скудная, были задвинуты к стене. По всей комнате были раскатаны широкие полосы шелка – сохли, проветривались.
– А чтобы до материй не добралась сырость, мы все обернули вощеным полотном, – хвастался смекалкой и хваткой господин Жюден.
Он на цыпочках балансировал между шелками с ковшиком в руке, на лице у него было сложное выражение молодого отца при виде своего младенца: гордость и ужас. С их первой встречи он изменился поразительно. Небритый бродяга исчез без следа. Жюден даже волосы завил и лицом теперь напоминал то ли аркадского пастушка, то ли купидона, только служил не Венере, а богине моды, хотя, может, это Венера и есть, ибо дурно одетому человеку нечего рассчитывать на взаимность противоположного пола. Впрочем, Мурин не силен был в древних и их мифах.
– Еще чаю не желаете? – приподнял ковшик Жюден. – Я согрел.
– Благодарю. – Мурин отставил чашку. Он сидел как на иголках. – Я теперь, если позволите, желал бы отправиться все же к господину Шольцу…
Жюден не разделял его нетерпения.
– Да куда спешить? Я сказал вам: он нынче у аптекаря Баумгартена.
«Удерет. Как пить дать – удерет», – беспокоился Мурин. С того момента, как он услыхал про ассигнации, которые без счету рассыпали вокруг себя французские офицеры в оккупированном городе, и про товар «на многие тыщи», который Шольц припрятал в занятой врагом Москве, дурное чувство угнездилось у него в животе. Он сам не знал, что оно значит. Если верить Жюдену, который «знал всех», Шольц был именно тем, за кого себя выдавал: парфюмером с Кузнецкого. И все же… Все же, коль скоро в истории жизни и смерти Луизы Бопра возникли большие деньги, они привнесли нечто, что беспокоило Мурина.
– Если бы вы еще тогда сказали, что он вам надобен, я б вам сразу указал, где его искать, – мягко попенял Жюден.
– Я тогда сам не знал, что он мне надобен… И надобен срочно. Прошу вас.
– Хорошо. Как вам будет благоугодно. Идемте. Только осторожней! – вскрикнул приказчик, увидев, как Мурин покачнулся было, заглядевшись на шелковые реки на полу, но выровнял шаг, взмахнув руками.
– Не свалитесь, ради бога.
Они вышли наружу. Кое-что изменилось. К стене лавки Жюдена теперь была прислонена продолговатая доска. От нее шел резкий запах свежей краски.
– Моя новая вывеска. – Жюден любовно похлопал по доске рукой. – Не благоугодно ли взглянуть?
Улыбка на его лице была такой широкой, что Мурин не сумел отказать:
– Охотно.
Жюден осторожно взялся за край. Мурин за другой. Качнули доску на себя, открыли свежую надпись русскими буквами. «Торговля Юдина. Платье дамское и детское». Мурин округлил глаза. Коренной москвич пояснил:
– Зачем понапрасну тревожить покупателей ненужными вопросами, не правда ли? Ведь они приходят за модным платьем, а не за политическими мнениями.
В голосе Жюдена-Юдина был легкий страх. Война ушла из Москвы. Наступало будущее, правил которого никто толком не знал.
– Остроумно, – похвалил Мурин.
Так же осторожно вернули доску на место, сохнуть. Жюден-Юдин хохотнул:
– Хотел бы я знать, как выкрутится Баумгартен! Богданов? Благолепов? Белкин?
Мурин посмотрел на свои пальцы: на самых кончиках остались пятна голубой краски.
Они прошли по улице, свернули в переулок. Мурин, как все кавалеристы, чувствовал себя не в своей тарелке, ступая по земле. Мешала сабля, куртка казалась слишком короткой. Жюден был бодр, как английский терьер. И остановился так же внезапно, чуть не стойку сделал.
– Гутен
