Александр Арсаньев - Второе дело Карозиных
– Нет, – прошептала Катя.
– Хотите расскажу? – и она откинулась в удобном кресле, положила ногу на ногу, при этом пола шелкового халата соскользнула и открыла мраморной белизны колено, что никак не смутило его обладательницу.
Катя отвела взгляд.
– Вот и я так же, – по-доброму усмехнулась Федорцова. – Вы, наверное, думали, что для меня Наталья Ильинишна только благодетельницей была? Нет, она для меня была всем, я на нее как на Бога молилась. Это она из меня, забитой дурочки, сделала женщину. Жен-щи-ну, понимаете? – ее тонкое лицо неуловимо изменилось и стало каким-то даже красивым. По крайней мере, невероятно притягательным. – Это она научила меня не стесняться своих желаний, хотя ей понадобилось немало времени для этого. Я ведь столько раз собиралась покинуть ее, уйти, но она… Она умела убеждать, умела своего добиваться, – Надежда Ивановна мечтательно прикрыла глаза. – И когда она, наконец, своего добилась…
Катя вздохнула, уже пожалев о том, что пришла. Глупая была затея, ничего от этой развратницы не добьешься, подумала она. А собственная роль казалась ей еще омерзительнее.
– Ничего, милая, – расценила этот вздох по-своему Федорцова. – Я вас тоже смогу убедить. Поверьте, это только для мужчин важно как можно скорее получить свое. Для женщин важно другое, – и ее синие глаза вспыхнули с новой силой.
«Интересно, – думала Катенька, глядя на нее, – она ли отравила графиню?»
– Мы сблизимся, я вам обещаю, – между тем проговорила Федорцова. – И чтобы нашему сближению ничего не мешало, я вам даже расскажу, что там накануне Наташиной смерти случилось. Даже своему мужу, – презрительно выгнув губки произнесла Надежда Ивановна, – можете рассказать. Я хочу, чтобы вы мне доверяли. Доверие – это главное в любовных отношениях, – тягуче произнесла она, пристально глядя в глаза Катерине.
– Да, – эхом повторила Катенька, обрадовавшись неожиданному повороту. – Я хочу вам доверять, Наденька…
– Конечно, – Федорцова погладила Катю по руке. – Мужчины не понимают, что это главное, поэтому никогда не смогут познать всех тайн любви. Только мы, женщины, создания более совершенные и более прекрасные, с более тонкой душой, способны это оценить по-настоящему. Только нам открывается тайна истинной любви. Только мы можем любить преданно. А что они? – она снова презрительно усмехнулась. – Только животные, идущие на поводу своих инстинктов. Хотя… Среди них тоже встречаются редкие экземпляры, способные на большее… – улыбка стала ласковей.
«Уж не о загадочном ли Штайнице речь?» – с беспокойством подумала Катя.
– Впрочем, все по-порядку, – Федорцова отодвинулась, помолчала. – Здесь не слишком уютно. Пройдем в спальню? – и, не дожидаясь ответа, встала и пошла к приоткрытой двери направо.
Катя на минуту замешкалась. Чувствовала она себя сейчас, как невинные девушки в романах, попавшие в лапы искусного соблазнителя, с той лишь только разницей, что, в отличие от несчастных жертв, Катя прекрасно отдавала себе отчет в том, на что идет, да и в том, зачем ей это нужно. «Ну и задачку вы мне задали, господин Ковалев!» – подумала она, поднимаясь из кресла, впрочем, тут же вспомнила, что и сама, без Ковалева, собиралась навестить эту особу. Значит, винить некого. Придется идти в спальню.
В спальне были задвинуты плотные темно-бордовые шторы, зато горел маленький светильник под красным абажуром. Федорцова полулежала на широкой кровати, покрытой пестрым шелковым покрывалом и, едва Катя вошла, улыбнулась и поманила к себе, похлопав ладонью по постели. Тяжело вздохнув, Катенька опустилась на кровать.
– Расслабтесь, милая, – мягко проговорила искусительница. – Я ничего не сделаю против вашей воли. Более того, я ничего не собираюсь делать. Я всего лишь хочу рассказать вам правду, чтобы вы поняли наконец, что мне можно доверять. Я же вижу, что ваша нежная душа еще колеблется. Но вы поймете, что поступили правильно, придя ко мне и доверившись. И запомните, голубка, я не собираюсь вас торопить. Наступит день, когда вы сами захотите любви. Моей любви, – и она томно вздохнула.
Как ни противоестественно было поведение Федорцовой, как ни фраппировало оно Катеньку, но и она должна была признать, что что-то внутри нее шевельнулось и хотя разум ее полностью восставал против такой вот «истинной любви», которую проповедовала эта беспринципная особа, сам вид ее, очертания ее тела под шелковым халатом, мягкий блеск ее глаз и нега, исходящая от нее, доставляли какое-то тонкое, доселе незнакомое Катеньке эстетическое наслаждение. Она была прекрасна и то, что Катя это осознавала, чувствовала, смущало и пугало ее куда больше, чем все слышанное.
– Прилягте, – попросила Федорцова и Катя покорно прилегла рядом. – Вот так, хорошо. Я даже не дотронусь до вас, милая, – пообещала Надежда Ивановна. – Не сегодня. Не сейчас.
Она провела по волосам, подперла голову рукой и заговорила все так же медленно и тягуче:
– Наташа иногда не брезговала мужчинами, но чтобы попасть в ее спальню, мужчина должен был быть особенный. Пока я у нее жила, таких мужчин было всего трое. Все они были красавцами, что и говорить, но в них было и еще кое-что. Этакая чуть заметная червоточинка, понимаете меня? Не явные развратники, а любители особенных наслаждений, с тонким, я бы даже сказала, вкусом в этом вопросе, – Надежда Ивановна игриво улыбнулась. – Это редкость среди мужчин. Большинство предпочитают открыто исповедовать свою тягу к разврату, им все равно какая, лишь бы всякий раз новая. Самое сладкое для них – невинная и девственная, дальше этого их фантазия не распространяется. Но попадались и другие, редко, как я уже сказала. Последним был Николенька. О, он знал толк в наслаждениях. Больше всего, правда, любил сам смотреть, но если распалялся, то не на шутку, – Федорцова сладко потянулась, выгнула спину, выпрямила длинные ноги. – А в тот вечер, – она откинулась на спину и смотрела на потолок, – в тот вечер Наташа что-то была не в духе. Вдруг вздумалось ей ревновать. Причем, сама же и сказала, что не знает, то ли его ко мне ревнует, то ли наоборот. Это она после того, как на нас с Николенькой насмотрелась. Не знаю, что с ней последнее время происходило, не хотелось так думать, но, наверное, возраст уже был не тот. Впрочем, у Наташи от природы было такое тело, что любая молоденькая позавидовала бы, – она вздохнула. – Я вот всегда завидовала. Такая у нее была кожа… Такая грудь… В общем, мы ее сначала пытались успокоить, переубедить, мол, глупости все это. Пытались ласками отвлечь, но Наташа только разрыдалась и Николеньку вон прогнала. Так и сказала: «Надоел ты мне! Не хочу тебя больше видеть! Ты между мной и Надюшей стоишь!» – Надежда Ивановна повернула голову к Катеньке. – Я бы с ней согласилась, но у мужчин, сами знаете, есть кое-что, чего женщины лишены. Иногда этого не хватает. По крайне мере, и этим не следует себя обделять, – и она хохотнула. – В общем, нам так хорошо было втроем, что мы вовсе не собирались расставаться. Думали, Наташа успокоится и все будет как раньше. Решили оставить ее одну, да она и сама этого хотела. Поехали в «Яр», хотели немного развеяться, цыган послушать. А потом, на обратном уже пути, я ему и говорю, что для того, чтобы Наташа поняла, как его нам с ней будет не хватать, лучше, чтобы он исчез на время. Я Наташу знаю, она бы и призвала его дня через три-четыре, пусть хоть даже через неделю, когда сама бы заскучала. Больно уж он хорош в этом деле… Так он это умеет… – и Надежда Ивановна мечтательно улыбнулась. – Ничего, милая, и вы его, даст Бог, попробуете… – Из чего Катя сразу же заключила, что со Штайницем, а речь, по всей видимости, и шла именно о нем, Федорцова отношения по-прежнему поддерживает и даже, может, знает, где он. – Но только это после, потом. Сначала я вас кое-чему научу. Николенька очень это любит, – она томно выгнулась, но потом снова повернулась к Катеньке и даже голову рукой подперла, а лицо ее стало строгим.
– Я вернулась, постучалась к Наташе, она не открыла, я и подумала, что спит или злится еще. А потом уже, утром, мне и доложили, что она не открывает. Я тогда только разволновалась. Такое нехорошее предчувствие было, что когда дверь открыли, я уже почти наверняка и знала, что Наташа мертва. Верите? Ни за что не желала ей смерти. Мне у нее так хорошо было, что я бы всю жизнь так и жила. А что мне делать теперь? Самой как-то надо устраиваться. Благо Наташины друзья не оставляют, помогают, но дело-то не в том, что я без места и без дома осталась, а в том, что вот здесь, – она приложила свободную руку к груди, – пусто. После Наташи пусто. Понимаете, милая? – и ее глаза подозрительно заблестели, она глухо всхлипнула.
Катенька с ужасом подумала, что сейчас случиться очередная истерика, но вместо этого Надежда Ивановна в одно движение оказалась рядом с Катей и, доверчиво, как маленький ребенок, прижавшись к ней, заплакала. Катенька вздохнула и пожалела ее, погладила по спутанным рыжим волосам, думая о том, что никакая она не развратница, никакая она не беспринципная особа, а просто несчастная девочка, попавшая не к той «благодетельнице», научившей ее совсем не тому, чему следует.
