Рафаэль Кардетти - Слезы Макиавелли
Макиавелли зевнул от скуки. Этот спор возобновлялся всякий раз, как представлялся случай поставить гонфалоньера в затруднительное положение. Обычно Содерини отбивал выпады без особого для себя ущерба. И все же канцлер-секретарю было интересно, как он выкрутится на этот раз.
Содерини понял, что если он тотчас же не опровергнет рассуждения Ручеллаи, ему будет сложно выиграть спор. С раздраженным видом он возразил:
— Довольно, Ручеллаи! Вот уже тридцать лет вы пользуетесь одними и теми же пустыми доводами. Еще во времена правления Медичи вы убеждали всех, что они не в состоянии обеспечить независимость города…
— И им удалось его отстоять только благодаря тому, что они никогда не отдалялись от Франции. Вся беда в том, Эччеленца, что вы не в состоянии обеспечить нашу защиту перед лицом угрозы, исходящей из наших собственных стен.
— Что вы этим хотите сказать? — спросил Содерини, хотя прекрасно знал, куда клонит Ручеллаи.
— Ходят слухи, что в последнее время волны Арно приносят больше трупов, чем лодок…
Ручеллаи на миг умолк, чтобы насладиться изумлением собравшихся. Довольный произведенным впечатлением, он постарался развить свое преимущество. Теперь, когда рыба попалась на крючок, он не видел, что бы помешало ему вытащить ее из воды.
— Мне сказали, что вчера из Арно выловили очень странный сверток. Это правда, гонфалоньер?
Ручеллаи подчеркнул название должности своего противника, чье лицо исказилось от сдерживаемого гнева.
— Вы правы, — признал Содерини. — Нет причин скрывать от Совета то, что произошло. Я и сам намеревался затронуть эту тему. Было бы чудом, если бы в нашем добропорядочном городе, столь падком на слухи и сплетни, не просочились сведения…
С невозмутимым видом он рассказал о том, что произошло накануне, постаравшись при описании трупа не упустить ни единой подробности. У многих лица побелели, но все выслушали рассказ относительно достойно. Лишь лицо Савонаролы исказила гримаса отвращения, которую, впрочем, никто не заметил, за исключением Макиавелли.
Гонфалоньер предоставил слово Малатесте.
— Я кое-что разузнал. За это время пропал только один художник. Его имя Рафаэлло дель Гарбо. Он птица невысокого полета, все больше занимался реставрацией дешевых фресок. О нем и сказать почти нечего… Жил один. Ни любовниц, ни долгов, ни врагов. Друзей, заметьте, тоже нет. Я самолично перерыл всю его мастерскую, но не нашел ничего примечательного.
Гонфалоньер подвел итог краткой речи Малатесты, тщательно подбирая слова:
— Ну вот, теперь вы все знаете. Надеюсь, все вы согласитесь, что пугать наших сограждан — последнее, что нам стоит предпринимать. Сейчас неподходящее время, чтобы подрывать их доверие к тем, кто ими управляет, то есть, позволю себе напомнить, — к вам и ко мне.
На мгновение он задумался и продолжил уже не таким безмятежным тоном:
— Позвольте вам напомнить, что наш добрый народ легко хватается за топор, когда чувствует себя одураченным. И я вовсе не хочу, чтобы моя голова покатилась по площади Синьории, не забывайте об этом.
В его словах явственно прозвучала угроза. Всем стало понятно, что Содерини вовсе не намерен оказаться единственной жертвой предполагаемого восстания.
— Однако тут есть о чем беспокоиться, разве не так? — вмешался Томмазо Валори, главный советник Савонаролы. — Убийца разгуливает по городу, а вы нас уговариваете не беспокоиться! Нельзя же все-таки…
Савонарола незаметно сжал его руку, и Валори резко оборвал свои нападки. Он сделал это против воли, покачав головой от досады.
— Надеюсь, было сделано все, чтобы найти убийцу! — вторил ему Джанни Корсоли, чьи огромные обвисшие щеки колыхались, когда он говорил. — Как знать, может, как раз сейчас он режет глотки честным гражданам!
Известный своей скупостью и полным отсутствием совести, ростовщик действительно боялся, как бы убийца не переусердствовал, лишив его возможных клиентов. Но он постарался спрятать свои опасения под маской приличия.
— Вас ведь избрали для того, чтобы вы защищали граждан, верно? Так делайте что-нибудь и найдите проклятого убийцу! В конце концов, это ваше дело!
Гонфалоньеру стоило большого труда сохранить спокойствие вопреки раздражению, которое вызывали в нем истеричные взвизгивания ростовщика.
— Успокойтесь, Корсоли! С каких это пор вы так заботитесь об общественной безопасности? Здесь ни для кого не секрет, что вы способны лишить крова несчастную вдову, задолжавшую вам более десяти монет, так что не смешите нас, пожалуйста.
Пунцовый от гнева, жирный ростовщик приумолк и, что-то бурча себе под нос, поглубже забился в кресло.
— Малатеста уже взялся за дело и пытается узнать, кто убийца. Но вы, конечно, поняли, у нас слишком мало улик, чтобы быть уверенными в успехе.
По залу пронесся шепот. Продолжая молчать среди нарастающего шума, Савонарола сидел, опустив голову. Когда он ее поднял, его взгляд несколько секунд блуждал в пустоте, пока не встретился с глазами Макиавелли. На мгновение тому показалось, что он разглядел в этом взоре глубокое смятение, но тут доминиканец отвел глаза и постарался придать своему лицу выражение доверчивой готовности.
Казалось, никто больше не желает продолжать спор. Довольный Содерини закрыл собрание.
Группами по двое и по трое члены синьории вышли из зала и спустились по лестнице, разговаривая вполголоса. Антонио Малегоннелле первым спустился в вестибюль и покинул Палаццо Коммунале, не задерживаясь. Шествие замыкал Джанни Корсоли, который в сильном возбуждении выплескивал на Пьеро Паренти нескончаемый словесный поток. Спустившись в вестибюль, все взяли свои плащи и вышли, продолжая беседовать.
Тем временем, оставшись в зале один после ухода гонфалоньера, Макиавелли не покидал своего пюпитра. Как можно осторожнее он закрыл свой письменный прибор и в последний раз перечитал протокол заседания, прежде чем положить его поверх стопки листков, предназначенных для архива. Затем он взял плащ, спустился по лестнице, ведущей в вестибюль, и наконец с облегчением вздохнул, когда переступил порог Палаццо Коммунале.
Выходя, он заметил на другой стороне пустынной площади грузную фигуру Джанни Корсоли, видимо, спорившего с кем-то, кого он не смог разглядеть. Тем не менее он узнал черно-белую сутану Савонаролы и очень удивился: зачем доминиканец попусту тратит время на человека, которого считает круглым дураком.
Через некоторое время Корсоли стал размахивать руками, очевидно, выйдя из себя. Его собеседник, напротив, выглядел совершенно спокойным. Минуту спустя он вдруг пошел прочь и растворился в ночи в то время, как ростовщик все еще продолжал чертыхаться. Однако, осознав тщетность своих усилий, он вдруг замолчал и также исчез за углом площади Синьории.
Думая лишь о том, как бы побыстрее вернуться домой, Макиавелли последовал его примеру.
Когда он вышел на улицу, ведущую к Собору, оплывший силуэт Корсоли маячил впереди. Заметив, что они идут одной дорогой, юноша предпочел держаться позади.
Так, идя друг за другом, они миновали дворец Питти, затем ростовщик свернул к Оспедале делла Карита. Он на несколько мгновений задержался перед шлюхой, предлагавшей ему свои услуги, но, посчитав, наверное, что она запросила слишком дорого, продолжил путь и свернул в узкий переулок.
Однако когда Макиавелли последовал за ним, Корсоли уже нигде не было видно. Обрадованный тем, что не придется вступать с ним в беседу, Макиавелли ускорил шаг. Тишину нарушал лишь вой ветра, от которого зловеще поскрипывали вывески на лавках. Холод и безлюдность этого места заставили юношу содрогнуться. Охваченный странным предчувствием, он пошел еще быстрее.
Вдруг в ночи раздался ужасающий вопль и не смолкал в течение долгих мгновений. Макиавелли застыл на месте, не смея пошевелиться. Дрожь пробежала по его рукам и поднялась вдоль позвоночника. Не раздумывая, он бросился на крик. В конце переулка повернул направо, оказавшись в крохотном тупике, и остановился как вкопанный, затаив дыхание.
На тяжелой створке ворот, закрывающих конюшню, повисло грузное тело Джанни Корсоли. Толстый кол, глубоко забитый в дерево, пронзил ему сердце. Но самым удивительным, несомненно, было то, что тело висело в воздухе и ноги не доставали до земли добрых десяти сантиметров.
Макиавелли осторожно подошел к телу, но тут же об этом пожалел, едва оказался настолько близко, что различил лицо ростовщика. Черты Корсоли были искажены страданием. Рот искривила гримаса, в которой ужасным образом смешались удивление и боль.
Юноша не сразу понял, что придавало лицу Корсоли столь жуткий вид. Там, где раньше были глаза, из двух зияющих дыр текла густая темная жидкость.
Оглянувшись назад, он ощутил тревогу. Тупик упирался в заднюю стену дома, ближайшее окно располагалось более чем в трех метрах от земли, и туда никак нельзя было забраться. Слева проход закрывали ворота конюшни, а с другой стороны возвышалась стена церкви Санта-Мария Новелла.
