Дмитрий Леонтьев - Обитель

— Ой, а как мне стыдно нашу первую встречу вспоминать — сил нет,— признался Маргиани.— Я ведь восточ­ный человек. Кровь горячая, шальная... Часто и слуг сво­их не только обижал, но и поколачивал, да и подчиненным доставалось... Вернее, я-то тогда и не думал, что «оби­жаю». Даже в голову не приходило. По роду положено, по статусу... Но по привычке и этот грех «гневливости» исповедовал... А тут такое случилось... По долгу службы я не раз в этих краях бывал, иногда и в монастырь заво­рачивал, коль время было. Тогда меня этот Ванечка очень раздражал: грубый, непочтительный, босой — не человек, а одна срамота... И вот выхожу я как-то с исповеди, а он ко мне бочком-бочком, и завел волынку: «...исповедь и покаяние — разные вещи, исповедь и покаяние — разные вещи, исповедь и... » Я раз ему сказал убраться, два, тре­тий раз повторил... Потом нагайкой по спине перетянул, чтоб место свое не забывал... А он сбоку — как прилип и тянет свое: «...исповедь и покаяние — разные вещи»... И тут, господа, словно ведром меня накрыло: ничего не помню! Ярость такая охватила, что... Очнулся, а Ванечка этот, в своей крови буквально плавает, весь в синяках, переломанный, но из последних сил шепелявит: «...испо­ведь и покаяние — разные вещи... » А невдалеке отец Ио­сиф стоит и молча так на меня смотрит... Вах! Так стыдно стало: не будь на монастырском дворе — сразу бы застре­лился! Схватил я этого дурня избитого в охапку, ору: «Прости меня!», а он уже и глаза закатывает... Что со мной тогда было: словами не передать... Я в тот миг все бы отдал, лишь бы босяк этот не помер. Дворец бы отдал! Коня отдал! А если б и миг безумия моего стереть можно было — и жизнь бы отдал! Схватил его на руки, в свою комнату тащу, а сам в таком ужасе, словно труп после преступления прятать несу. Кроме «прости, прости», ничего и сказать не могу. А он мне в ответ шепелявит: «...исповедь... покаяние... разные... » Вот так два месяца мы друг другу и «шепелявили», пока я его не выходил! Кто бы мне сказал, что я — князь Маргиани! — буду за бездом­ным убогим горшок выносить — на дуэль бы вызвал! А вот... сложилось. С тех пор как серчать начинаю, у меня этот горшок перед глазами и стоит... Стыдно, да... Но ис­поведь от покаяния отличать научился... Ну не подлец он, а?! — невесело усмехнулся князь.— «Покаяние»-то — это «перемена ума», значит. Так что не я ему тогда мозги со­тряс, а он мне. Ну а уж исповедь мою тогда сам отец Иосиф принял. Он, кстати, тогда к Ванечке и не заходил — меня смущать не хотел... Или доверял... Не знаю... А Ванечка мне потом в нос дал,— неожиданно за­кончил князь со смехом.— Когда вылечился. «Это, гово­рит, чтоб ты за собой долгов не чувствовал. Квиты!» А у меня — и не поверите! — и злости нет. Кровь вытер, говорю: «Мы теперь с тобой — кровные братья. Князь и ни­щий». «Хитер ты,— отвечает,— но так тому и быть. Согла­сен». Словно мне одолжение сделал, шельмец. На том и по­мирились...

Больше выносить этот бред я не мог. Встал и вежли­во поклонился присутствующим:

— Простите меня, господа, но время позднее, а мне рано вставать. Режим. Благодарю вас за гостеприимство и приятное общество. Теперь, когда мы представлены друг другу, прошу не стесняться наносить мне ответные визиты (последние слова были сказаны исключительно для одной особы, и, кажется, она это поняла). А теперь позвольте откланяться. Всего наилучшего.

Простившись, я вышел во двор. Огромная луна си­яла так ярко, что снег искрился, словно днем. Крупные, низко нависшие звезды укрывали небо серебряным покрывалом. Словно в этой стране снег был и под но­гами, и над головой... Или звезды... Невольно я залюбо­вался этой серебряной картиной...

Невнятное бормотание неподалеку отвлекло мое внимание от созерцания этой красоты. У самых ворот монастыря, по-прежнему босой и простоволосый, на ко­ленях стоял в снегу Ванечка и, обратившись лицом к до­роге, о чем-то горячо молился, выставив вперед руки, словно отталкивая что-то невидимое.

Стараясь не шуметь, я осторожно приблизился. Сквозь невнятное бормотание стали проступать едва различимые слова: «...время... не за себя... еще немного... пусть увидит... но не так, как я хочу... »

Снег предательски скрипнул под сапогом. Ванечка оглянулся, замолчал и поднялся на ноги.

С подозрительным любопытством после всего услы­шанного я смотрел на него. Дурак с таким же подозри­тельным любопытством смотрел на меня. Пару минут мы играли «в зеркало».

— Ну-ка, любезный... Скажи-ка мне что-нибудь... умное,— сказал я.

— Жопа! — четко и внятно сообщил мне юродивый.

— Че... Чего?!

— А чего ты от меня ждал? Истины? Ты меня со Святым Писанием не перепутал?

— Дурак! — с чувством сплюнул я.

— Вот это — мудро! — тут же склонился он в поклоне.— Спаси Господи!

Раздосадованный на свою доверчивость, я направился к себе в комнату. Вынужден с прискорбием конста­тировать, сэр, что я ошибался в своем первоначальном мнении о России. Это не страна дикарей. Это страна клоунов!..

ГЛАВА 2

От созидательных идей,Угрюмо требующих крови,От разрушительных страстей,Лежащих тайно в их основе,От звезд, бунтующих нам кровь,Мысль облучающих незримо,Чтоб жажде вытоптать любовь,Стать от любви неотличимой,От правд, затмивших правду дней,От лжи, что станет им итогом,Одно спасенье — стать умней,Сознаться в слабости своейИ больше зря не спорить с Богом.

Завидев выходящего из храма игумена, я решительно подошел к нему и, приветствовав кивком головы, сообщил:

— Я в вашем распоряжении.

— В каком смысле? — с любопытством посмотрел он на меня.

— Я понял, что вам будет неудобно, из вежливости, вторично просить меня об услуге и решил предложить вам свою помощь сам... Я имею в виду прогулку вокруг озера.

Топтавшийся неподалеку юродивый при этих словах демонстративно громко хихикнул, но я так же демонс­тративно игнорировал его выходку.

Я осторожно взял настоятеля монастыря под локоть и, как можно почтительней (но твердо) повел прочь, по­дальше от этих странных людей, мешавших мне полу­чить ответы на мои вопросы.

— Как журналист,— начал я,— обязавшийся предоставить моим нанимателям полный и правдивый отчет о России, я был бы вам признателен в освещении некоторых темных для меня сторон... Вчера я имел честь бе­седовать с некоторыми из гостей монастыря, и они еди­нодушно отрицают роль русских в происходящих событиях. Но они лишь выражают мнение небольшой части общества. Более чем уверен, что, например, в Пет­рограде мне была бы представлена совершенно проти­воположная точка зрения. Вот я и хотел бы попросить вас высказать свое мнение по этому вопросу... Скажем, как от представителя религиозной конфессии...

— Помилуйте, какое же православие — «конфессия»?! — удивился игумен.— Это вы от кого-то, мягко скажем — недалекого, подобное слово услышали. Так мы и до «многоконфессиональной» России докатиться можем... Православие — это основополагающая часть русской истории, культуры, да и самой страны. Если это понятие подменить или размыть, то страна погибнет, а вслед за ней и государство. Я вам вчера это пытался объяснить. «Конфессии» — это представители иных религий на территории России. Вы путаете империю, объединяющую несколько стран в единое «государство», и Россию. Это губительная ошибка... То же самое касается и национальностей. «Многонациональна» — империя, и это прекрасно. Но составные части этой империи принадлежат народам, как отчий дом, и нельзя отнимать у них этот дом, объявляя его «общим». Это как город и квартиры в нем. Город — общий, квартиры — отцовские. «Общежительная коммуна», Джеймс, не лучшее место для проживания. Но я понял, что вы имеете в виду. Я не могу (и не имею права!) дать вам ответ от лица всей церкви, Джеймс, но я могу высказать свое, личное мнение... Хотя я могу предположить, какое будет мнение всей Церкви о событиях этих лет — для этого не надо быть пророком... Но если вас интересует мое личное мнение...

— Интересует,— не стал вдаваться я в тонкости.

— Это — интервенция, Джеймс,— сказал настоятель.— Начало самого страшного ига из всех, что были до этого в России. А может быть, и на земле. Ведь это «иго» будет губить не тела, а прежде всего души. Но самое подлое в этой интервенции, что она совершается якобы об лица России. Это не только маскирует агрессоров (хотя сейчас они не особо и маскируются), но и де­зориентирует массы. И страшно подумать, что когда-ни­будь, лет через сто, потомков обманутых и оболганных людей будут еще и призывать к «покаянию» за эту мер­зость и подлость. И придет кому-нибудь в дурную голо­ву каяться не за свои грехи, которых у нас немало и за которые попустил Господь это иго, а за грехи палачей, сатанистов и воров. И ведь найдутся те, кто будет бого­мерзко «замаливать» их грех. И этой мерзости Бог не примет, ибо она безумна, и является прямым попусти­тельством к новой волне инородного грабежа и глумле­ния над святынями. А своего страшного греха — греха безверия, греха попустительства, греха разобщенно­сти — мы словно и не заметим. И снова его повторим. Наши предки были так крепки, потому что понимали суть христианской жизни: целостность восприятия мира. Духовное накладывает свои «координаты» на материаль­ное, и на этой «карте жизни» становятся видны и горы и пропасти. Наши отцы не разделяли свою жизнь на части: семейную, религиозную, развлекательную, поли­тическую. Для них все это было едино в их мировоззре­нии. Как христиане, они и трудились, и отдыхали, и вели семейный быт, и защищали Родину. Сейчас эти понятия разделены, и человек в работе уже совсем не то, что че­ловек на отдыхе или человек в церкви. Если уж госу­дарство, разделенное в самом себе, гибнет, как сказано в Писании, то что говорить о такой непрочной субстан­ции, как человек? Страна наводнена уставшими, разуве­рившимися людьми. А разуверившись в одном, они при­мут совсем противоположное... Сейчас модно твердить о «демократии» как о праве большинства, но я говорил и буду повторять старую истину о том, что большинство — это не только количество, но еще и вес, раз­мер, суть... «Один человек с Богом — уже большин­ство!» — как правильно подметил один немец. Да, мы заслужили это иго и мы в нем виноваты. Оно — за­кономерное следствие нашего попустительства. Мне, ко­нечно, жаль растяпу, у которого на вокзале увели чемо­дан. Но если он перед этим напился, полез в компанию к жуликам, потому что устал ехать трезвым и в прилич­ном обществе, то... Эта жалость была бы лицемерна. Бед на Руси всегда хватало. И бедности, и войн, и разочаро­ваний, но брать в помощь не Бога а беса — это, прости­те, не решение проблем. Он ведь обманет. Да, он-то как раз пообещает быстрое решение проблем, и «рай на зем­ле», и жратвы от пуза, и жизнь без войн и бед, и вооб­ще все, что хочет слышать ротозей, но чтоб понять, чем все это закончится, не надо быть семи пядей во лбу. Так что мы имеем дело с чистой воды криминалом.