Ингрид Паркер - Расёмон – ворота смерти
— Ты еще очень молод. Только в молодости люди считают несправедливость величайшей трагедией. На земле есть вещи и пострашнее, но они знакомы лишь старикам. — Он прикрыл глаза ладонью и, совладав с собой, продолжил: — К сожалению, в истории этого студента и дальше все сложилось далеко не утешительным образом. При распределении его не назначили хотя бы на низкую должность в столице, а направили учителем в одну из северных провинций.
— Святые небеса! Это похоже на ссылку! И он принял ее?
Хирата сжал кулаки и, почти задыхаясь, проговорил:
— Нет. Он покончил с собой, как только узнал об этом.
Акитада не мог вымолвить ни слова. Гнетущая тишина, нависшая над ними, разделила их, словно стена.
Прошло много времени, прежде чем Хирата совладал с чувствами и снова заговорил:
— Теперь ты понимаешь, почему я не сказал тебе правду. Эта история с письмом вымогателя уничтожила, разбила вдребезги мое ненадежное спокойствие. Почти целый год я пытался убеждать себя, что молодой человек покончил с собой по каким-то другим причинам — из-за несчастной любви или денежных проблем. Я считал, что только разочарование в результатах экзамена не способно заставить человека распрощаться с жизнью, когда он талантлив, молод и может пробиться в этом мире, несмотря ни на что. Я даже мысленно упрекал его в том, что он оказался слишком слаб и нестоек для роли победителя, поскольку подтвердил эту слабость самоубийством. Теперь я испытываю чувство глубочайшего стыда и умоляю тебя простить меня за то, что не рассказал всего этого раньше.
Самоуничижение Хираты потрясло Акитаду.
— Да, конечно… — отозвался он, нервно постукивая себя по коленям. — Мне не за что прощать вас, профессор. Напротив, я… сожалею о том, что наговорил вам дерзостей. Ничто не дает мне права на подобный тон. — Акитада помолчал, глядя на склоненную перед ним седую голову, и ему стало стыдно, что он позволил себе подозревать профессора. И все же он спросил: — Но как же?…
Хирата вскинул голову. Лицо его было измученным, осунувшимся, но глаза выражали твердость.
— Как я живу со всем этим? Уверяю тебя, не очень хорошо. Но я должен жить, потому что у меня еще есть здесь два обязательства.
Акитада был потрясен. Он вовсе не хотел причинить старику такую боль; в своей необузданной ярости он просто ни о чем не подумал. Чувства вырвались у него непроизвольно.
— Пожалуйста, простите меня, профессор! Я вовсе не этого хотел. Мне просто нужно было знать, как все произошло. Как получилось, что посредственный студент написал такое блестящее сочинение? Не подменил ли его кто-нибудь в день экзамена?
Хирата немного успокоился, но губы его слегка дрожали.
— Э-эх, Акитада! Мне следовало догадаться, что ты захочешь посмотреть на дело с практической стороны. Отвечу тебе сразу: нет — такое было бы просто невозможно. Мы знаем всех своих студентов в лицо, а с кандидатами, приезжающими из провинций, проводим собеседование. Победитель был нашим студентом. Я сам видел его в день экзамена и читал его сочинение. Оно было написано его почерком.
— А не могло оказаться так, что раньше вы недооценивали его способности?
Хирата поморщился:
— Нет, я уже думал об этом. Экзаменационное сочинение, сделавшее его победителем, далеко выходило за рамки всего, что он делал прежде. В этой работе был оригинальный подход к поставленной и, надо сказать, весьма сложной проблеме; приведенные аргументы были изложены по всем законам логики; обильные цитаты из китайских источников — точны и всегда уместны, да и стиль сочинения носил выдающийся характер. — Помолчав, он добавил: — И эту работу написал студент, даже не знающий толком китайского языка. До сих пор он проявлял плачевную неосведомленность в пяти основных предметах и отнюдь не блистал мыслями на коллоквиумах, где на его родном языке обсуждались текущие вопросы современности. — Хирата провел ладонью по лбу и покачал головой. — Мне больно говорить об этом. Я должен был потребовать проведения расследования.
— Быть может, он запомнил наизусть написанный кем-то другим текст или тайком пронес на экзамен набросок сочинения? — предположил Акитада.
— И то и другое отпадает. Заучивание наизусть не помогло бы ему, поскольку он не имел необходимых знаний по поставленной теме. Кроме того, сомневаюсь, что он достаточно хорошо для этого владел китайским языком. Что же касается наброска, то пронести его он тоже не мог — ты же знаешь, у нас на экзаменах очень строго. Кандидатов обыскивают и усаживают за перегородки, где инспектор факультета вручает им только экзаменационную тему и листы чистой бумаги.
— В таком случае передать ему сочинение мог инспектор.
— Да, мог. — Голос Хираты звучал мрачно, но лицо немного ожило.
— Полагаю, пора назвать имена.
Хирата вздохнул:
— Ладно. Ты ведь все равно узнаешь. Студента звали Окура. Я рад лишь одному — что он получил назначение на государственную должность в ведомство, где не принесет особого вреда. Инспекторами были назначены мы четверо — Такахаси, Фудзивара, Оно и я. Экзаменационную тему вручал Окуре не я. Кто именно вручал ее, можно попытаться узнать у Оэ, поскольку проведением экзамена руководил он.
В это мгновение дверь распахнулась, и в комнату влетел Нисиока.
— Вот вы где! — Он окинул всех быстрым взглядом и возбужденно подергал носом. — Что, важные дела? Или вы забыли, что у нас собрание? Все уже на месте.
— Спасибо, что напомнил, — сухо сказал Хирата, поднимаясь.
Они последовали за Нисиокой в «нандо-инь», центральный зал факультета классической китайской литературы. Как и сказал Нисиока, почти все уже были в сборе — слонялись небольшими группами в коридоре или сидели на своих местах, изучая какие-то листки. Оэ стоял поодаль с Оно, явно давая своему помощнику последние наставления. Возле них вертелся Такахаси с убийственной улыбочкой.
Акитада прошел между ними, раскланиваясь и обмениваясь любезностями, пока не разглядел в толпе знакомое лицо. Старейшина университета, профессор конфуцианства Танабэ, теперь уже и сам заметил его и устремился ему навстречу, приветственно улыбаясь. За эти годы старик заметно осунулся и поседел. Сейчас этому сухонькому человечку с бледным аскетичным лицом и узкими сутулыми плечами завзятого книжника было, вероятно, за шестьдесят.
— Мой дорогой Сугавара! — воскликнул он в ответ на учтивый поклон Акитады. — Как я рад видеть тебя! Нисиока сообщил мне, что теперь ты работаешь у нас. Я с большим интересом следил за твоей карьерой. Несказанно радуют твои связи с князьями Мотосукэ и Косэхира. Одним словом, весьма многообещающее начало.
Пораженный тем, что Танабэ знает о его дружбе с кузенами Фудзивары, Акитада припомнил: старик, всегда питавший трепетное, по-детски восторженное отношение к аристократии, был хорошо осведомлен о подробностях жизни всех важных членов правящего клана Фудзивара. Акитада вдруг подумал, что такое чрезмерное благоговение могло бы завести далеко даже прославленного ученого с репутацией Танабэ, заставив его пренебречь принципами порядочности, если бы его попросили оказать услугу какому-нибудь высокопоставленному лицу.
Но, видя на морщинистом лице своего бывшего учителя искреннюю радость, Акитада устыдился и объяснил старику, что из-за работы, почти лишающей его досуга, не может часто видеться с друзьями.
— Жаль, — разочарованно заметил Танабэ. — Но вот тебе еще один Фудзивара.
Он махнул высокому бородатому мужчине в зеленом шелковом кимоно, подвязанном неподходящим по цвету поясом. Бородатый гигант подошел к ним и весело отозвался на приветствия.
— Новичок, не так ли? — прогремел он. — Наслышан о вас. Вы помогли моему тезке выпутаться из весьма щекотливой ситуации в провинции Кацуза. — Глаза его блестели. — Но здесь-то вы, надеюсь, не с подобной миссией, а?
Возможно, это была шутка, но Акитада на мгновение потерял дар речи, к величайшему удивлению Фудзивары.
— Мой бывший наставник профессор Хирата попросил меня временно занять должность его помощника, — глухо проговорил Акитада. Его заинтересовало, скрывается ли за неуклюжей наружностью этого великана подвижный и гибкий ум. Потом он вспомнил, что Фудзивара был одним из инспекторов на прошлогодних весенних экзаменах, и, внезапно оживившись, спросил: — Вы состоите в родстве с князем Мотосукэ?
— Хо-хо-хо!.. — раскатисто прогремел Фудзивара. — В родстве? Я? Да мы такая же родня, как китайцы и японцы или как лето и зима! Мы принадлежим к разным ветвям большого семейства. Я отношусь к северной, в основном состоящей из мелких провинциальных землевладельцев. Как вы думаете, могли бы все эти министры, канцлеры, советники и князья Фудзивары полюбить меня как кузена? Да вы посмотрите на меня! Я же позор семьи!
— Ничего подобного, — возразил смущенный Акитада.
